Грехи наши тяжкие. Ироничная проза

Зайдя однажды поутру к соседу моему, Геннадию Уварову (дверь открыл его сын, собиравшийся в школу), застал того за необычным занятием. Стоя в углу гостиной на коленях, он беспрестанно кланялся иконам, стучал лбом, размашисто осенял себя крестным знамением, теша бесов, ибо неистовому маханию бесу радуются, и что-то бормотал себе под нос. Видимо, молитву читал, хотя особенной религиозности я никогда в нем не замечал.

- Папа! – окликнул его сын Андрей. – К тебе сосед наш, Юрий Юрьевич.

Не сразу, но «богомолец» развернулся ко мне – и я поразился его виду: растрепанная бородка, которую он прежде так нежно холил, красные, будто воспаленные глаза, как правило, свидетельствующие о недосыпе или последствиях пьянки (а Гена почти не пил, значит, недосып), а то и глубокого запоя, щетинистые щеки, которых дня три не касалась бритва.

- Привет! Ты что, молишься? Тебе ж на работу вроде пора… - подивился я столь странному, нехарактерному для него поведению.

- И я папе то же самое говорил! – воскликнул сын. – А он даже не позавтракал! И маму напугал. Она хотела ему температуру измерить, она же врач у нас. Убежала на смену, только что позвонила, за папу беспокоится.

- А зачем обо мне беспокоиться? – Гена резко глянул на сына, затем пристально уставился на меня. Я каюсь за грехи наши…

- Я, признаться, и не думал, что у тебя много грехов, - удивленно произнес  я.

- Я каюсь не за свои личные прегрешения! – весомо и внушительно высказался он после недолгого молчания. – Я теперь каждый день буду каяться в наших общих грехах, что тяжким грузом лежат на моей стране и моем народе. И каждый, я подчеркиваю это – каждый! – должен следовать моему примеру, если он достойный гражданин своей несчастной и многогрешной страны.

«Вот те раз! – опешил я. – Да ему, похоже, нужно не температуру измерять, а провериться у психиатра не мешало бы…» - Но промолчал о своих подозрениях, а спросил:
 - И в чем же ты каешься, сосед?

Было видно, как он собирается с мыслями, как набирает воздуху в легкие, чтобы выпалить, выстрелить в меня несколькими убойными фразами. И вот грянул этот выстрел!

- Во-первых, я каюсь в том, что народ мой в семнадцатом году подло и вероломно предал своего Богом данного государя, столь же подло и гнусно предал веру своих предков, Православие, предал и погубил тысячелетнее государство Российское, поддавшись преступной пропаганде сперва либералов, а затем большевиков, погнавшись за миражами и химерами.

Во-вторых, каюсь также и в том, что мы, русские, соблазнившись фальшивыми прелестями демократии и предпочтя духу мамону, отреклись от идеалов социализма и позволили разрушить Союз, во имя ложных и мнимых ценностей отреклись от истинных, выстраданных кровью и потом. За колбасу, жвачку и глянцевые журналы отвергли мы саму Родину нашу!

В-третьих, каюсь еще и в том, что народ русский на рубеже веков во имя иллюзорной стабильности и пошлой сытости отказался от свободы и демократии, предпочтя офицера госбезопасности демократическим кандидатам. Мне особенно горько и обидно от того, что я принимал участие в двух последних предательствах. Но я не снимаю с себя вины и за первое, ибо являюсь потомком тех, кто бессовестно похерили империю! Наша общая вина – это и моя личная вина. И я готов каяться весь остаток жизни, отмеренный мне Господом, принося в жертву здоровье, сон, отдых, работу, семью, счастье, все радости мира сего! И пускай миллионы последуют моему примеру! Ибо кровь лежит на нас и на детях наших! – и он выразительно посмотрел на сына своего, который столь же выразительно сморщился.

Я крепко задумался: «Что бы сказать дорогому соседу такое, что развеет морок и понудит его вернуться к здравому рассуждению?» А Гена продолжал трагически стонать, иногда пытаясь по-волчьи подвывать:

- Каюсь я в том, что предки мои не сберегли великую империю, отказавшись от политых русской кровью финских болот, польских полей, прибалтийских дюн… А еще каюсь в том, что предки мои растоптали сапогом свободу балтийских и других народов, аннексировав эти свободные республики.

«Кругом виновны мы, русские, - думал я. – Дали народам вольную, отпустили на все четыре самостийные стороны – виновны: зачем великую империю разрушили? Не отпустили, удержали силой закона или оружия – опять виновны: тираны и сатрапы, тюрьма народов! Вернули отделившихся обратно – и снова виновны, агрессоры, завоеватели чужих земель». И у меня неожиданно родилась мысль.

- Позор губителям империи! – воскликнул я.

- Губителям империи! – эхом отозвался Геннадий.

- Это ж надо! – опять воскликнул я. – Они сдали великую империю, в которой не заходило солнце, променяв господство и величие на сытое обывательское счастье, утренний чай, пудинг и овсянку. Под лозунгами «деколонизации» разрушили великую державу, сцементированную кровью и потом поколений предков! Позор! Воистину позор!

- По… Ты это вообще о ком говоришь? – изумился Гена. – Какой пудинг?

- Ну о британцах, само собой, гордых сыновьях туманного Альбиона. Тех, что похерили империю, а потом зачем-то решили заграбастать Фолклендские острова. Не знаешь, зачем?

- Так там же это… морское сражение было, англичане немцев побили, - вспомнил сосед уроки истории. – Им это место дорого. Оттого и отобрали его у Аргентины.

- Совершенно верно! – вскричал я. – Для них это священное место, как для России – Севастополь, который Россия «нагло отжала у свободной Украины» - так, кажется, говорят наши кающиеся за грехи Отечества. А Великобритания ничего не отжимала?

- Это ж их законное владение, - протянул Гена. – У них все права на острова.

- Ладно фиг с ними, с островами. Вернемся на нашу российскую почву, которую мы не только отжимали, но, бывало, и отдавали за здорово живешь.

- Аляску Штатам продали, - тотчас вспомнил Гена. Сын поддакнул и добавил: - Александр продал, который «реформатор» и «освободитель».

- Чтоб Сашку ни дна, ни покрышки, гореть ему вечно в аду! – Гена даже по столу кулаком ударил.
 - И Наполеону! – вставил я. – На хрена он Луизиану США продал: тучные нивы, черноземы, реки, Миссисипи с Миссури. Это тебе не Аляска, огромный холодильник! Да за такое преступление против нации и государства Боню этого надо бы из пантеона вынести, как Сталина из мавзолея. От такого жирного куска заморской территории отказался, гад.

- Аляска… холодильник… морозильник, - мучительно раздумывал кающийся сосед, припоминая читанные в детстве рассказы Джека Лондона. – Там же золото еще! Клондайк!

- Правда, большинство приисков расположены на территории соседней Канады, но это так, мелочь, географический пустяк.

- Для тебя продажа Аляски – пустяк, - передернул мои слова Гена. – Давай говорить не о пустяках. Например, о депортациях.

- О да! – с какой-то противоестественной радостью возопил сосед. – Ну как же: калмыки, крымцы, чеченцы, ингуши, - он лихорадочно загибал пальцы.

- Еще чероки, семинолы, апачи, сиу, команчи… - я тоже принялся так же спешно загибать пальцы. - И еще американцы японцы в годы Второй мировой войны.

- Эти-то при чем тут? – вполне искренне удивлялся Гена.

- Жертвы депортаций. А еще припомним концлагеря, которые проклятые большевики, а за ними и нацисты заимствовали у англосаксов. Лорд Китченер, будь он жив, мог бы привлечь тех и других к суду за нарушение авторских прав. Но его бренные останки давно объели рыбы.

- Какой еще лорд? – Гена выпучил глаза. – Ты про кого?

- А, это из англо-бурской войны, - неожиданно вклинился в разговор сын. – Я «Капитана Сорви-голову» читал.

- Не встревай, Андрюха! – огрызнулся отец и снова поворотился ко мне: - И что, у лордов концлагеря были?

- Были! И геноцид был. Однако современные англичане не устраивают шумных покаяний, не посыпают волосы пеплом от сигар и не рвут на себе смокинги. А им есть за что каяться! За геноцид туземцев, за религиозные гонения, за голодомор ирландцев. Но они почему-то не каются каждый день между ланчем и обедом, а живут, трудятся, радуются. И испанцы не каются за инквизицию. Даже немцы не устраивают массовых публичных покаяний за Холокост, тем более что большинство ныне здравствующих немцев не могут иметь к нему ни малейшего отношения, ибо родились после войны.

Гена морщил лоб, осмысливая услышанное. А я тем временем перешел в наступление, сокрушая таранами аргументов стены его нелепой философии:

- А ведь, следуя твоей логике, дорогой сосед, немцы должны бы ползти на карачках в Тель-Авив, словно Генрих в Каноссу, стирая до крови колени и разбивая до крови покаянные тевтонские лбы. (При этих словах Геннадий потер шишку у себя на лбу). Так же как турки должны бы ползти в Ереван.

- И что предлагаешь? Считать наш народ безгрешным, этаким коллективным святым? – нашелся с контраргументом сосед.

- Ничуть! Русский народ не «коллективный святой, мученик и страстотерпец, но и не коллективный грешник! Как и любой другой народ. И немцы, и англичане, и прочие хранят память о безобразиях, коими богата их национальная история. Но ни одному англосаксу не придет в голову так яростно каяться за казненного Карла, французу – за обезглавленного Людовика, как ты каешься за убийство Николая, его семьи и слуг. Надо жить и зарабатывать хлеб насущный, а не юродствовать беспрестанно! Помнить о злодеяниях, которыми пестрит биография всякого великого народа, но и гордиться достойными деяниями предков. А каяться надо в собственных грехах, а не «общенародных», ведь этому учит религия, которую мы с тобой исповедуем. А вечно кающаяся Россия будет вечным посмешищем в глазах других наций.

- Постой, дай мне обдумать, переварить то, что ты сказал… - бормотал сосед.

- Папа, тебе на работу пора… - прервал его монотонное бормотание сын. – На работу опоздаешь, а твой шеф к покаяниям глух, сам говорил.

- Ах, да… - спохватился покаянец и принялся спешно одеваться, не глядя на меня.

Напяливая на ходу пальто, он бегло и сухо попрощался и захлопнул дверь. Когда с лестничной площадки донесся шум лифта, юное поколение Уваровых подошло ко мне и молча пожало руку.

Анатолий Беднов