«Ефрейтор Зальцман»

Все началось с моей природной лени. Ну и с сержантских понтов, куда уж без них...

Еще в светлые школьные годы моя бабушка, обладательница каллиграфического почерка и изрядного домашнего образования, горестно вздыхала, заглядывая через плечо беспутного внука в тетрадку с каракулями:

- Как курица лапой. Попадешь в армию, даже писарчуком не возьмут. Будешь на кухне картошку чистить или коням хвосты крутить (старушка и в брежневские годы находилась в иллюзии кавалерийских атак).

- Нет, я пограничником буду! Или Александром Матросовым...

Баба Сима делала страшные глаза, махала руками и сплевывала через левое плечо, а я веселился. Это был не более чем семейный ритуал, домашняя постановка. Ни она, ни я в душе не верили в такой бесславный исход карьеры будущей звезды экрана, в интеллигентных семьях 60-х служба Родине молчаливо считалась недозволительным моветоном.

Я же, внутренне чувствуя долю собственной ущербности, периодически насиловал раритетную пишущую машинку с «ятью» и «ижицей», на которой матушка долгие годы пыталась создать нечто обличительное о нравах советского театра. Буквы на ней выходили не в пример ровненькие, если забыть о правилах грамматики, что давало некоторую уверенность в завтрашнем дне. Этот навык впоследствии пригодился. Правда, позже, чем надо...

Уже в первой свой день в учебке я истово проклинал собственную неусидчивость. Небольшая кучка призывников-москвичей быстро разлеталась по штабам Тапповской дивизии. Не надо думать, что это такая уж халява. Обычный воин год пашет, как проклятый, зато потом он кум королю. Штабные представляли собой привилегированную, но открыто презираемую касту «шлангов». Да, вместо марш-бросков с полной выкладкой ты сидишь в тепле, обращаешься к большинству офицеров по имени-отчеству, обязательно съездишь в отпуск, и почти наверняка уйдешь домой одним из первых. Есть хороший шанс стать партийным и обеспечить добротную стартовую площадку на будущее. Даже, при удачном стечении обстоятельств, трахнешь на рабочем столе задумчивую вольноопределяющуюся из капитанских жен, жалеющую свою уходящую молодость. Но и в этом святом деле есть своя засада. Мой друг, вкушавший запретный плод среди секретных документов части, впоследствии испытал проблемы с эрекцией. Она возникала только от шуршания копирки и запаха туши...

А что писарь имеет в минусе? Как правило, он сидит крючком до двух ночи, переписывая  каллиграфическим подчерком бесконечные рефераты для слушателей военных академий. И устраивается он на недолгий сон в углу штаба на голом матрасе. Ибо в казарме его ждут такие же бесконечные дембелевские альбомы. С вечными «ДМБ», «Кто не был здесь - тот будет, кто был - не позабудет» и обличительными «Она не дождалась солдата» под рисованными в стиле Кукрыниксов сценами публичной порки неверной доярки. И даже когда ты вшил в подворотничок щегольскую проволочку, то твой статус старослужащего труженика пера будет сродни главного «смотрителя» над чухарями в зоне. Не в такой унизительной форме, но все равно обидно.

Нет, я хлебнул настоящей службы по полной. С нарядами, подъемами переворотом и ночными «танковыми вождениями» под рядами солдатских коек, где роль пушечного дула исполнял сапог, который толкаешь собственным носом. О «дембельских поездах» нет смысла рассказывать, старо. Сейчас уже и не знаю, гордиться такой школой мужества, или сожалеть о потерянном времени, любая медаль имеет две стороны.

Однако халявы хотелось. Однажды мрачный прапорщик Струйло загадочно поинтересовался, кто из курсантов разбирается в сантехнике. Дело было перед очередным надеванием комплекта химзащиты на время, и два москвича, Черток и Серегин, показали чудеса реакции, первыми выпрыгнув из строя. Прапор недоверчиво обозрел одухотворенные лица бывших студиозов и промычал многообещающее:

- Ну-ну. Шагом марш в расположение до моих распоряжений.

Вот он, долгожданный кайф! Мы сидим у окна и ехидно наблюдаем, как учебная рота водолазов извивается в прорезиненных путах ОЗК. Вот на спортгородок побежали, сейчас на турнике повиснут, как связки дефицитных сарделек в спецраспределителе. А вот бычки пошли по территории собирать. И поделом, будут знать, как кичиться рабоче-крестьянской косточкой, завидовать нашему колбасному детству. Хорошо бы еще сержант Денисенко догадался им ломики вручить для подметания плаца...

Никогда не желай плохого ближнему своему, пусть и социально чуждому тебе! Праздник жизни кончился вместе со Струйло:

- У водителей ДИМов (дорожно-инженерных машин) четыре очка забиты! И чем их только родители на гражданке кормили, совершенно не могут кирзу (перловку) переваривать. Да еще газет набросают, нет, чтобы по-нашему, пальцем. «Машки» в руки и наверх!

Наверх, это на последний этаж нашего трехэтажного «небоскреба» послевоенной постройки. Пленные немцы строили на века, поэтому коммуникации не меняли с 46-го года. А «Машка», это не девушка-пейзанка, чаровница солдатских сновидений. Это длиннющий железный штырь с наваром на конце для проталкивания фекалий. Есть еще «бодало», серьезный лом с черпаком для очистки полевых сортиров в зимних условиях. Но его описывать не буду, пожалею ваше воображение и обоняние...

Через час мы с Серегиным стали серьезно сомневаться в правильности выбора гражданской профессии. Сами не в розариях росли, но колупаться по щиколотку в коричнево-желтой массе, это что-то с чем-то. Жизнь окончательно перестала казаться медом, когда нас перехватили на втором этаже. В сортире учебной роты понтонеров уровень отходов человеческой жизнедеятельности доходил до колена. Теперь представьте себе, что творилось у нас на первом...

Ко всем неприятностям прибавились брезгливо сморщенные носы сержантского состава, обструкция со стороны одногодков и большая постирушка практически до подъема. Утром мы снова бодро выпрыгнули из строя, доложив прапорщику Струйло, что ничего не понимаем в рабочих профессиях. «День сортирной халявы» обошелся нам пятью лишними кругами вокруг стадиона и «всеобщим презрением трудящихся». Мы пробежали, набили очередные мозоли и смирились с участью рядовых бойцов. Делай, что должно, и будь, что будет, только так в советской армии и выжить.

Жизнь солдата полосата. Кончилось «тапповское гестапо», Кантемировка открыла свои железные объятия. Местный прозорливый особист обратил внимание на строчку в анкете Серегина о родителях и не поленился выяснить, в каких таких войсках служит полковником его отчим. Для меня их диалог был попугайским, однако капитан машинально поправил портупею, особый отдел КГБ сыграл свою спасительную роль. Друг мой Санька отправился дослуживать старшим делопроизводителем секретной части дивизии. А я по разнарядке, саперить и водолазить. Зато с ежемесячным запасом спирта для «профилактики воинского имущества», без нарядов, караулов и ветеранских подстав. Кто был в армии в те годы, тот знает, это уже много...

Одно отравляло жизнь. Вместе с моим приходом ушел домой единственный грамотный ленинградец с законченным техникумом. В итоге ворох документов из каптерки свалился прямо на чертоковскую голову, остальной личный состав в слове «онанизм» ухитрялся делать до трех грамматических ошибок, а это неприлично. Что же получается, заместитель командира взвода наливает после отбоя соратникам по оружию «успокоительную дозу», а сам, вместо красивых воспоминаний о портвейне и первой любви, идет переписывать номера шинелей и парадок?! Непорядок. Хорошо, что еще в детстве овладел искусством противно нудить, выбивая из небогатых родителей лишнюю порцию пломбира. Навыки пригодились, человеколюбивый замполит Цымбал, уже успевший прочувствовать перспективу доставания через меня дефицитных московских товаров, царственно махнул рукой:

- Завтра очередная «зелень» приходит. Подбери толкового пацана, я прикрою. Но чтобы тоже был со связями. Вы, москвАчи, известные пройдохи.

И я пошел на «невольничий рынок»...

О, это было еще то зрелище! На дивизионном плацу стояли шеренги испуганных призывников, чью судьбу миновала учебка. А испуганными они выглядели по банальной причине солдатских легенд и формальной логики. Судите сами, в учебной дивизии вы находитесь в массе своего призыва, вашему здоровью и целомудрию угрожает пяток-другой сержантов. Зато через полгода дрючева вы попадаете в линейную часть или с сержантскими лычками, или со значком третьей классности, дипломированным военным специалистам. Еще «молодой», но уже не салага, есть кому за вас очко в сортире бритвой «Нева» драить. А вот если прямиком в часть, так сразу дракону армейских традиций в пасть, отход от которых даже офицеры не поощряли. И вас уже с десяток против толпы прожженных ветеранов СА, мечтающих за твой счет компенсировать прошлые унижения. Кому легче выжить? Тому, кто по рассказам братьев морально и физически готов пройти через обязательный ад, кто после школы не пиво в автоматах пил, а картошку в поле убирал. Тому, у кого в большой семье такая же, в сущности, модель возрастной иерархии: «С отцом выпьешь, когда в армии отслужишь». А если ты рос в любви и уважении, и ничего тяжелее гитары в руках не держал? Тогда труба, молись. А лучше сразу вешайся, веревку дать?

Конечно, на деле не все так мрачно и однозначно. Здесь дело в везении, куда закинет военкомат. Когда нас в Таппо пугали сержанты: «Это еще цветочки, вот попадете в «линейку», там вас научат родину любить», мы удивлялись, неужели бывают места похуже? Бывают. Например, прославленная Таманская дивизия, где весь первый год кровавыми соплями умываешься и при подходе к старослужащему докладываешь о себе все, что ни попросит, вплоть до размера ушанки и как папа маму... любил. И это при всех кремлевских проверках и высоких делегациях. Все потому, что показухой занимались, никому не нужной парадностью. В Кантемировке попроще и подальше от столицы. Министр Устинов только раз заехал на часок, но это отдельная хохма. Но и у нас были местечки, не дай бог. Тот же мотострелковый полк с изнурительными от бестолковости «сопка наша - сопка ваша», не взирая на срок службы. Вот там-то после отбоя душу отводили, от «черпаков» до «дедов», компенсируя свою ветеранскую несостоятельность. Или отдельная авторота командира дивизии, называемая в народе «черной сотней» из-за национального цвета волос личного состава, подробности, я, думаю, излишне. Была еще разведрота с подготовкой по курсу ДШБ (десантно-штурмовые бригады). Физически выдержать сложно, да и командир любого озверевшего «деда» стоил. А в остальном, вольные стрелки Вильгельма Теля, с чисто советским пофигизмом и пьянством на всех уровнях. Чем не жизнь?

Но это общие принципы жизнеустройства, были еще и личностные нюансы. Часто самая неказистая доля доставалась выпускникам вузов, особенно если они попадали в пролетарский коллектив. Комбайнеров и шахтеров выводила из себя одна мысль о том, что «шляпа» отслужит меньше их на пол года, да еще всю оставшуюся жизнь просидит за кульманом или простоит у доски с указкой, пока они, «отцы Советской Армии» будут биться за урожай и давать стране угля. Так хоть в первой год за это поквитаются, должна же быть в мире справедливость! Что стоит какая-то прослойка по сравнению с базисом?

Дальше в очереди потенциальных жертв армейских традиций стояли москвичи. Здесь спасала или врожденная хитрожопость, проявлявшаяся в штабах, хлеборезках, каптерках и клубах, или трудное детство в коллективах шпаны. Третьими шли неказистые и худосочные доходяги, их удача таилась в наличии более авторитетных земляков. И последняя категория, «лица еврейской национальности», обладавшие, как правило, всеми вышеперечисленными достоинствами. Их крайне мало, на соплеменников рассчитывать нечего. Вы уже, наверное, догадались, мне достался именно такой.

Вот картина маслом. В центре огромного плаца стоит длиннющий строй бритых наголо будущих «гладиаторов». Своим прикидом они похожи или на зэков-первоходков, или на записных второгодников, чьи родичи посчитали бесполезным тратиться на новую форму по размеру. У ног их нехитрый скарб, аналог реквизита к кинофильму об эвакуации. Вдоль ряда ходят «патриции» в офицерских и прапорщицких погонах. Это «ловцы жемчуга», ищущие дефицит. Кому требуется писарь-чертежник в штаб, кому киномеханик в клуб, кому флейтист в полковой оркестр. Кто-то заинтересован в устройстве собственного быта и пытается выудить краснодеревщика или портного с уклоном на пошив женской одежды. Встречаются в том строю просто уникальные специалисты, верные своей  гражданской профессии. По дивизии ходила легенда об упертом официанте из знаменитого московского пивбара «Сайгон». Он сразу заявил, что отказывается из принципиальных соображений заниматься чем-то иным, кроме подачи к столу холодных и горячих закусок. Полгода командир ремонтного батальона чморил халдея по нарядам и гауптвахтам. А потом сломался, и стоик общепита полностью реализовал себя в офицерском кафе при гарнизонном Доме офицеров. Я после дембеля встретил его на старом рабочем месте. Тот еще гад, никакой солдатской солидарности...

Но это уникальный случай. Вернее и проще попасть в цель с первого раза. Я немного опоздал на эту ярмарку надежд, как единственный «покупатель» из сержантов, солдатский обед ждать не будет. А посему, успел к шапочному разбору. То есть к перекличке, после которой новобранцев отарами будут загонять по казармам. Поди тут пойми, подходят под мои жесткие требования все эти Антоновы, Кондрашовы, Гриценко и Мелконяны? И тут раздалась фамилия:

- Зальцман!

Я сразу сделал стойку, понятно, что ее носитель уже интеллигентный человек. Еще более обнадежил ответ:

- Я!

Здесь дело в интонации. Так отвечают только молодые передовики производства, впервые попавшие на партийный съезд. Здесь и желание выделиться, и затаенная надежда на светлое будущее, и нотка мольбы во спасение. В общем, на бумаге не передашь, и даже голосом воспроизвести не получится. К тому же будущий гвардеец в порыве рвения сделал шаг вперед. Я понял - мой кадр. Зальцман представлял собой классический образец героя Шолом-Алейхема. Этакий возмужавший «мальчик Мотл», вовремя не уплывший к берегам Америки. Разве что пейсы сбрила безжалостная рука цирюльника с призывного пункта на Угрешке, а  лапсердак заменила видавшая виды шинель не по размеру, что лишний раз говорило о готовности к самопожертвованию во имя идеалов социализма и вживании в предлагаемые обстоятельства. Портрет был настолько законченным, что из его сидора мне явно послышался заманчивый шелест домашней мацы. Ну, мог ли я бросить в решающую минуту любимого литературного героя своего детства?

Старлей, старший команды московских призывников, сначала поразился моему выбору, потом подозрительно покосился на погоны с сержантскими лыками. Но фамилия Цымбала сделала свое дело. Замполит был человеком не грозным, но очень говнистым, с таким лучше не связываться...

Документы призывника Зальцмана у меня в руках. Беглый просмотр подтвердил правильность аудио-визуального выбора. Во-первых, тезка, во-вторых, зёма, а в-третьих, с высшим образованием. То есть, служить ему полтора года, что, в сущности, мне и требовалось. Особенно порадовала гражданская специальность - преподаватель русского языка и литературы. В спешке не прочитал дополнение, там меня ожидал сюрприз.

Я гордо вел своего найденыша по аллеям, чувствую себя минимум старшиной Волентиром из «Зоны особого внимания». Лихо отдавал честь офицерам, начиная с капитана, в упор игнорируя всякую мелочевку. Пусть учится, салабон, солдатскому шику. Леня ухитрялся идти в ногу, значит, готовился к худшему. Он внимал, а я заливался соловьем, стараясь поразить своего будущего «секретаря» сказочными перспективами службы под моим мудрым руководством. Странное дело, в армии возрастные категории действительно стираются, вес имеет только отслуженный срок. Рядом шагает взрослый мужик на пять лет меня старше, еще вчера был грозой и надеждой класса, а сегодня я для него отец родной, могу породить, а могу и прихлопнуть. Но я не такой, я либерал, хотя в те годы плохо представлял прикладное значение этого слова.

Перед заходом в расположение требуется посетить курилку и поближе познакомиться. Не то, что можно повернуть все вспять, «купленный товар обмену не подлежит», но неплохо знать подноготную протеже, быть готовым к каверзным и недоуменным вопросам старослужащих товарищей. Сначала следует ритуальный вопрос, из какого района. Для москвичей это всего лишь дань традициям, наша древняя столица, хоть и деревня деревней, но дюже большая. Какая разница, что оба жили в Октябрьском районе, если один родился в пяти минутах ходьбы от Кремля, а второй на другом конце Ленинского проспекта? К тому же выяснилось, что мой тезка последние пять лет учился в Ленинграде. Согласитесь, редкий, если не уникальный случай для москвича.

- А что, трех наших педов тебе было мало?

- Так специализация редкая, я преподаватель русского языка и литературы для слепых.

- Оба-на!

Мне тут же представилось, как каптерщик Зальцман, а именно это штатная единица оказалась вакантной, расписывает пилотки и подштанники по системе Брегеля. Конечно, красиво и без клякс, коли себе иголочкой по бумаге, но кто это читать будет? Сразу вспомнились заскорузлые пальцы старшины Фабричного, он их даже в свой нос не мог засунуть. Нет, не то, не то. Дальше - больше.

- Это у тебя призвание типа такое? Жалостливый, детей любишь?

- Причем тут это? Я в школе перед призывом получал 480 рэ в месяц, несмотря на бездетность.

Я в шоке. Мне всегда казалось, что такие официальные зарплаты - удел директоров автогигантов и заместителей министров. В принципе, эти деньги можно заработать и на джинсах, но там в перспективе суд-срок-Сибирь, а здесь сплошной почет и уважение. И тут выясняются подробности зальцмановского ноу-хау. Оказывается, он не просто слепых детей учил, но еще и умственно отсталых. Отсюда бесконечные коэффициенты и накрутки за вредность. Но и это еще не все. Его школа находилась во дворах Кутузовского проспекта. В ней учился особый контингент, несчастья и в номенклатурных семьях случаются. Как само собой разумеющееся, презенты от родителей за особое внимание и отношение. Все равно, в моих глазах бритая голова Зальцмана украсилась героическим, прямо-таки жертвенным ореолом.

- Трудно с ними, глаз да глаз? Плюются, кусаются?

- Что ты, милейшие детки. Например, один мальчик был по слуху влюблен в Пугачеву, это которая «Арлекино». Так я его отводил утром в туалет и велел ждать любимую тетю Аллу. В конце уроков забирал в класс, ставил на радиоле пластинку с «Волшебником-недоучкой», он и счастлив.

- А остальным Пушкина читал, «У Лукоморья...»?

- Для них это сложно и в жизни не пригодится. Я другое придумал. Выходили на проспект, слушали звуки моторов. А потом узнавали, это «Москвич» проехал, а это бетономешалка. Некоторые здорово наловчились...

- И это им пригодится в жизни?!

- Не повредит...

Да, блин, еще тот Пестолоцци мне попался. Ладно, армия - не гражданка, здесь подобная циничная хитрожопость может и не прокатить, сам себе геморрой наживешь.

- Знаешь, зёма, ты о подробностях своей гражданки в казарме лучше не распространяйся. И вообще, больше молчи и делай, как другие, целей будешь. Это я не о спирте...

- Есть, товарищ гвардии сержант!

Молодец, подтянулся и собрался, может и пронесет. Нас обоих...

Тем времен день неуклонно катился к ужину. Нижний ряд коек тут и там пестрел неуставными фуфайками ветеранов, им ходить в парк техники после обеда считалось западло. Надо бы Леню сразу вести на рабочее место в каптерку, дальше в баню, приодеть, а потом уже предъявить на суд коллектива. Как же, успеешь тут, дембель гражданский дух за версту чует, он колбасой пахнет.

- Ты зачем партизана приволок, замок?

А действительно, Леня без детального рассмотрения удивительно похож на рядового запаса с переподготовки, такими осенью и весной дивизия полна. И все в шинелях десятого срока носки.

- Знакомьтесь, мужики. Это мой зёма с одного района, будет каптерщиком. Учитель, между прочим.

- Слушай, и где ты таких чудил достаешь? Похлеще твоего Дубинина будет.

Это они мне еще одно удачное приобретение припомнили, Васю Ямашкина. С ним тоже отдельная история. Здоровенный бугай с наивными мозгами из глухой сибирской заимки угодил за полной ненадобностью в танковый полк. Естественно, ни в одну боевую машину такая махина не влезет, зато гусеницы руками натягивать, самое милое дело. В его роте тоже не оказалось ни одного земляка, поэтому в первый же день бывший лесоруб огреб по полной. Уборку бычков в курилке и мытье полов в казарме он как-то стерпел, а вот наведение блеска в туалете собственной зубной щеткой природная гордость не снесла.

- Не буду говна убирать, мне мужики в лесу не велели. Лучше убейте!

- Нет проблем...

Убить - не убили, но в укрощение борзоты принял участие весь старослужащий состав танкового батальона. Потом Вася скорбно сидел в курилке, размазывая юшку со слезами по румяному лицу. На беду танкистов мимо проходил веселый и пьяненький дембель из артполка.

- О чем, салага, грустишь?

- Старики п...ды дали.

- Эх ты, здоровая мотовила, взял бы дрын, да и разогнал всех по щелям.

Совет был немедленно принят к действию. Через минуту на пороге расположения появился Ямашкин, в руках у него был огрызок телеграфного столба.

- Ну, держись, суки!

Хорошо, что никого не убил и даже не покалечил. Зато весь сержантский состав сидел в забаррикадированной ленинской комнате до прихода ротного старшины. Вася стоял в карауле, держа столб наперевес. Больше его не трогали, определив в разряд «чумовых», с которыми связываться, себе дороже. Даже офицеры части не рисковали лишний раз отсылать его на работы. А вот слава о гордом лесорубе моментально разлетелась по дивизионным столовым. Я заинтересовался, сходил посмотреть, и остался доволен увиденным. Именно тогда я первый раз нудил в ухо Цымбалу, плохо мотивируя ценность подобного приобретения. Решающую роль сыграл намек, что в ближайшее время Москва ожидает завоз чешских бра. Сработало.

Вася по причине специфики гражданской профессии (наш взвод в то время не принимал активного участия в расчистке лесистой местности под строительство Головеньковского танкодрома, об этой славной странице боевого прошлого гвардии Чертока будет рассказано в следующий раз) стал моим личным бодигардом. В принципе, и так никто не трогал, но сознавать за своей спиной подобный «славянский шкаф», было надежно и тешило самолюбие. Тем более, что грустить он не давал. Это не значит, что Василий был кладезь анекдотов, наоборот, он редко и рот открывал, разве что не для ложки. Зато выдаст, так выдаст. Не зря на третий день Дубининым прозвали.

Вот вечерние армейские посиделки. Те, что не под спирт после отбоя, они для избранных, а вполне уставные, значащиеся в распорядке дня «личным временем бойца». Уставшие, умудренные жизнью ветераны лежат на койках и лениво слушают хвастливый треп молодняка о всевозможных половых подвигах. И кто-нибудь обязательно скажет свысока:

- Бросьте, духи, что вы еще в жизни видели, а туда же, вдул дочке председателя...

Однажды я высказал совершенно крамольную мысль, что забрили нас примерно в одном возрасте и, соответственно, гражданский опыт идентичен у всех (фантазия, кстати, тоже). Это прозвучало настоящим откровением, «старики» нервно вышли покурить, а потом чуть не побили, честное слово.

Но даже вечная тема любви за два армейских года начинает иссякать без новизны впечатлений. Она уступает место невинным воспоминаниям о бытовых гражданских радостях. К примеру, о любимых домашних животных. У кого кот Мурзик был, кто-то Джульбарса для границы готовил, да сам не попал, еще у одного были очень непростые личностные отношения с овечкой (когда-нибудь расскажу). И тут вклинился в беседу Дубинин. Все сразу замерли, мало ли, может это в последний раз.

- А у нас на просеку мишка повадился. Здоровый черт, аккурат поменьше батьки. Мужики медовуху поставят, в баньку уйдут, а он придет и вылакает. Потом меня лупцуют, думают, я присосался. Однако поймали...

- И что?

- Обыкновенно, ногами забили, чтобы не озоровал!

Смеетесь, не верите? Это вы моего Васю Ямашкина не видели, он честно признался, что был самым мелким в бригаде...

Когда я только вел Зальцмана к казарме, воображение рисовала умилительные сцены дружбы этих двух антиподов. Как в цирке на Цветном бульваре, где молодой могучий лев берет под опеку старенького шпица клоуна Карандаша, а тот в благодарность делится с ним житейской мудростью. Не срослось. Или дрессировщик из меня оказался никудышный, или восприятия мира у них самих не совпали. Но, скорее, банально не хватило времени для искренности чувств. О том и рассказ.

Мой тезка, как говорится, понял службу с полтычка. Лишний раз не светился, корпел над гроссбухами и землячеством нашим не злоупотреблял. Не брезговал принять участие в общем трепе, но очень деликатно и дозировано. В ответ на фантастические подвиги по лишению невинности целого района Рязанской области, каптенармус Леня ответил трогательным рассказом о платоническом романе со студенткой из Польши по имени Гражина. К нему он приложил такие стихи: «Люблю смешного Чебурашку и, конечно, Гражку». Для большинства наших однополчан они стали первой встречей с изящной поэзией. А вот фотографию паненки показал только мне, чтобы жеребцы не оборжали. На мой вкус, так себе, на Маршалковской видел получше. Но из тех, на ком женятся даже хорошие еврейские мальчики. Одно непонятно, от Варшавы до Нью-Йорка тоже путь неблизкий. Хотя, один хрен, Европа.

Мужики с его интеллигентным присутствием быстро смирились. Разве что, рассматривая после бани новые байковые портянки, привычно вздыхали:

- Что выдал, черт нерусский! - плохо понимая, какое качество каптерщика с чудной крестьянскому уху фамилией они имеют в виду. Уже через месяц я успокоился и ослабил опеку, Зальцман так удачно вписался в лихой коллектив, что на его неуставную внешность во взводе просто перестали обращать внимание. Зато обратили в другом месте...

Это была моя вторая встреча с особистом. На первой горячий курсант Черток прочел гневную лекцию о дворянском происхождении по материнской линии. В том смысле, что стукачей в роду не было. За это мне обещали Голгофу, да, видимо, руки не дошли. К тому же в тот раз мне предлагали сотрудничать абстрактно, на всякий случай, без указания конкретного объекта. На новой встрече в неприметном кабинетике за сценой полкового клуба миляга-капитан приятной полноты просто попросил комсомольца Чертока помочь комсомольцу Зальцману в возможных искушениях перед соблазнами вражеских контрразведок. Он знал не только имя и фамилию Лёниной пассии, но и то, что ее двоюродный дядя три года назад отстал от тургруппы в капиталистической Голландии.

- Разве Польша вышла из соцлагеря?! - попытался я «включить дурака».

- Во ВГИК хочешь, в партию собираешься? - последовал циничный вопрос на вопрос.

- Конечно, но...

- Вот и не кизди, сержант. Головой больше думай, скоро вам выездную халяву прикроют, тебе ЗДЕСЬ жить.

Я был уже мудр, и понимал, что ЗДЕСЬ надо не жить, а выживать, остальное покажет время. Поэтому обещал втереться в доверие, прикинуть свои силы на тайной службе КПСС, а потом уже подписать нужные бумаги. А, заодно, подумать над оперативным псевдонимом.

- Давай-давай. Но не затягивай, время не ждет.

Только по прошествию многих лет я узнал, что когда зальцмановская военная карьера резко пошла в гору, с ним провели аналогичную беседу в мой адрес. Причем подозревали Чертока в сионистских настроения. Видимо, кто-то в казарме оказался более решительным, все подписал, и в качестве аванса поведал о том, что вечерами я безуспешно пытаюсь подобрать на гитаре «Хава Нагилу». Или упитанный капитан просто от нечего делать придумывал для своего послужного списка раскрытие антисоветского заговора. В одном он оказался прав, времени для тесного общения с Зальцманом у меня оставалось катастрофически мало...

Три месяца Леня кропотливо трудился на ниве вещевого имущества нашего взвода. Удивительное дело, он ухитрялся быть настолько незаметным на фоне разудалой жизни нашей казармы, что «деды» просто не забывали припрячь его к оформлению своих альбомов. Те, кому оставалось служить по году и более, уважали, как сионского мудреца. Было в каптерщике что-то такое. Сам один раз видел, как задрюченный салага-пехотинец, несясь по своим мелким делишкам, бросил испуганный взгляд на значительный шнобель своего погодка, бредущего неторопливой, достойной походкой в полковую библиотеку, и рука в красных цыпках самопроизвольно метнулась к виску. Зальцман ответил поощряющим взглядом и благосклонным кивком, так отвечали на приветствия только старшие офицеры. Мне стало завидно, я так не мог.

А вот на четвертый месяц тезка загрустил. Все чаще я заставал его, согнувшимся над трафаретом Брегеля. Учитель по призванию не хотел терять квалификации. Я давно понял, это высшее проявление тоски по малой родине - Ленинскому проспекту. Нет, он не заглядывал укоризненно мне в глаза, но я и без этого моментально вспоминал о своем опрометчивом обещании периодически отпускать домой на побывку. А на каком основании? Есть только одна очень веская причина - что-нибудь достать в Москве для командования. Но как же я сам, это же мой Клондайк?! Душевная жаба боролась с солдатской солидарностью.

И вот подвернулся достойный компромисс. На очередных «мужских» посиделках в штабе кто-то неверным стаканом разбивает стекло на замполитовом столе, такая прокладка для бумаг в те годы была в моде. Мог я ее достать? Наверное, но за свои деньги, тратить личные средства на подобные пустяки Цымбал терпеть не мог. В смятении поделился проблемой с Зальцманом, и Леня как-то сразу вспомнил, что такое же лежит без дела на столе в отцовском кабинете и, как назло, тех же размеров. Вот оно, совпадение интересов, вернувшее Чертоку душевное спокойствие и веру в собственную принципиальность. По негласному циркуляру, регламентирующему кратковременные отлучки из части, подобная операция тянула на двое суток, не более. Однако я проявил всю широту московской души и уговорил замполита поставить в отпускном документе вместо цифры 2 цифру 5, мотивирую это тем, что у моего земляка намечается перспективный канал на польскую бижутерию. Леня благодарно собрался, клятвенно обещав прихватить с собой литр по 3.62. Не то, чтобы с этим были проблемы в дивизии, однако традиция: «Угоститесь, парни, тем, что у нас на родине пьют». Зальцман отбыл, а взвод через два дня был брошен в проклятущие Головеньки на донную очистку будущей учебной танковой переправы...

Усталые и недовольные вернулись через неделю. В тайнике под полом у окна я обнаружил обещанный литр «Московской». Зато не обнаружил Зальцмана. «Самоход», екнуло в душе. Уж от кого от кого, а от салаги еврейского происхождения никто такого не ожидал. Озадачило и спокойная физиономия прапорщика Фабричного, ковыряющегося в стопке портянок.

- Ну, ты и землячка мне подсунул. Правильно комдив говорит: один москвич в полку - катастрофа, два - военная опасность, три - полк расформировывается с лишением гвардейского звания и знамени части. А у нас только взвод.... В общем, готовь проставу за своего яврея.

- Он хоть автомат с собой не уволок?

- А он что, знает, каким местом его брать, кто его перед стрельбами в бане спрятал? Тут что-то другое. Приехал, ушел со стеклом в штаб, и вернулся с новым отпускным билетом уже на неделю. Быть беде!

В те годы никто не знал выражения «крыша поехала», но именно это со мной и случилось. Родители при смерти? Вряд ли, нас отпускали только после свершившегося факта. Поступил экстерном в академию? В какую, с такой внешностью даже в резервисты «Моссада» не возьмут. Всех евреев указом генсека в срочном порядке репатриируют на историческую родину? Не дай бог, то есть, ура, но оттепелью на улице даже не пахнет. Тут моя фантазия иссякла. Ладно, подождем...

Зальцман появился на три дня позже отмеренного срока. Что характерно, никто его не искал и не объявлял общедивизионную тревогу. Создавалось впечатление, что он, как геройский лейтенант Плужников, «в списках не значился». «Деды» стали неблагожелательно коситься в мою сторону, мол, оба хитрожопых не оправдали их высокого доверия. Мой тезка с независимым, чуть потусторонним видом, бережно положил под мою подушку пресловутый литр. Я вспомнил фильмы о правильной армейской педагогике и хранил мрачное молчание. Подсудимый, что вы скажите в свое оправдание?

- В Москве такие очереди в салонах для новобрачных...

- А, теперь понятно, замполитовская дочка созрела, то-то вся в прыщах.... Постой, она же еще в 9 классе!

- Причем тут дочка, это я себе костюм на свадьбу выбирал. Знаешь, какие проблемы с моей-то фигурой. Давай, зёма, прощаться будем, завтра отбываю на регистрацию законного брака (прямо так и сказал, крючкотовор).

- Ты случайно по дороге мухоморов не объелся? Я всегда подозревал, если кто не пьет, значит, наркоман. Кто тебя на такую фигню отпустит?!

- Фигня не фигня, а шпунтовская племяшка ждать не будет. Нечего самому было клювом щелкать, пока с внучкой Устинова за одной партой сидел. Эх ты, полукровка...

И тут я сел. Точнее, лег, сидел уже до этого. Перед глазами возникло семитское лицо полковника Шпунтова, зама по тылу нашей гвардейской дивизии. Про него ходили легенды, на него заключались пари. В том смысле, его просто посадят, или с конфискацией. А еще, что он по одному звонку в генштаб может отменить любую проверку, везде свои люди. Но где Леня эту кралю ухитрился зацепить меньше, чем за две недели? Хотя понятно, по принципу землячества. Да, Зальцман, ты меня уел, куда до тебя сомнительному Чертоку...

После второго стакана я всё простил, и потянуло на лирику.

- Хрен с тобой, подробности вашего искрометного романа можешь оставить для внуков. Она хорошая?

- А то, трешка на проспекте Мира, «Жигуль», дача в Бронницах...

- И красивая?

- Вот бестолковый, я же объясняю: «Жигуль», дача в Бронницах...

Конец прощального вечера я не помню...

Леня Зальцман появился в нашем расположении еще один раз. О нем все забыли, отсутствовал новоиспеченный муж больше месяца. Оказалось, ему был выписан отпуск на 40 суток, другим столько давали только на поправку здоровья после вирусного гепатита. Лицо изменилась, это был еще не дембель, но уже почти офицер. Оставил традиционный литр и забрал электробритву «Агидель», на которую косились многие «деды». Спорить с ним как-то никто не решился, в казарму зашло существо высшего порядка. Свадебные фотографии не показывал. Наверное, дача в Бронницах полностью не влезла в объектив...

Он дослуживал старшим писарем вещевой службы дивизии. Столовался в ГДО, а чаевничал в военном городке у дорогого родственника. Полковником так и не стал, только ефрейтором. Наверное, даже у Шпунтова было чувство меры.

Изредка я встречал ефрейтора Зальцмана на аллее, ведущей к КПП, причем он всегда двигался в сторону выхода из части. Теперь ему отдавали честь даже старослужащие, не каждый разглядит в подмосковных сумерках солдатскую кокарду, прячущуюся в пушистом мехе офицерской ушанки. Разговор между нами был примерно один и тот же.

- Ну, как, зёма, служится?

- Все нормуль. Только что с губы, завтра на разминирование.

- Везет тебе, будет, что вспомнить. А я вот тоже, сутки ишачил помощником дежурного по штабу. Там такие нервы! Теперь надо жену проведать. Скучает, вчера пять раз по вертушке разговаривали. И ты не грусти...

А я и не грустил. Дембель неизбежен не только для Зальцманов...

Совсем недавно я узнал, что гвардии ефрейтор запаса Леонид Зальцман жив-здоров, чего и мне желает. Вы не поверите, но он в Москве, а не в Нью-Йорке или