Духовная Якова Емецкого как историко-литературный памятник XVI века

Русская литература XVI века застыла в консерватизме. Академик Лихачёв в статье «Литература государственного устроения» пишет: «Стиль, который следует признать господствующим в XVI веке, — это стиль церемониального монументализма, он может быть назван также стилем второго монументализма, учитывая, что первый монументализм — это стиль XI—XIII веков… Раньше все земное было незначительно, а значительным считалось лишь то, что свидетельствовало о вечности. Теперь выявилось обратное — земное стало значительным, как содержащее в себе вечное, божественную волю, вечное же находило себе выражение в мелочах и случайностях исторического процесса». Завершался процесс политической централизации собранного из частей государства, которое нуждалось в общей идеологии. Литература должна доносить её до читателей, изображая мир таким, каким он должен быть. Требовались масштабные произведения, на которых строился бы национальный миф нового царства». 

И они появились. 

Если верить содержанию текста под названием «Послание о Мономаховом венце», правящая на Руси династия произошла от римского императора Августа, потомком которого был и Рюрик. 

В «Сказании о князьях Владимирских» миф получил развитие в приведённой истории о получении князем Владимиром Мономахом венца в Константинополе от императора Рима второго.

Монах Псковского Елеазарова монастыря, писатель-публицист, старец Филофей в труде «Послание на звездочётцев», обличая католицизм и прочие ереси, обосновал теорию «Москва – третий Рим» с часто цитируемым пророчеством: «Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти».

Протопоп Благовещенского собора Московского Кремля, духовник царя Андрей (будущий митрополит Афанасий) подготовил сборник «Степенная книга царского родословия», в котором приведены рассказы о жизни правителей Руси, каждый из которых представлен в виде степени (то есть ступени) лестницы, восходящей в Рай. Разумеется, все князья в рассказах изображены исключительно благочестивыми и добродетельными. 

Ещё одним литературным памятником XVI века является свод правил и норм домашней жизни, книга о полезных сведениях, поучениях и наставлениях «всякому христианину – мужу, и жене, и детям, и слугам, и служанкам», называемая «Домострой». 

Из этого ряда «возвышенной» литературы, выбивается яркая публицистика нарушителя закостеневших литературных канонов царя Ивана Грозного. В полемической переписке с Андреем Курбским, письмах в монастыри, ответах различного рода просителям и даже в дипломатических посланиях автор, не ограничивая себя в выражениях, иронии, сарказме, прибегает порой к высокому стилю, иногда к народной брани, использует многочисленные цитаты из священных текстов, примеры из мировой истории и собственной жизни. При этом многие тексты Ивана Грозного писались для всеобщей огласки, с них снимались копии и рассылались по русским градам и весям.  

Читатели названных выше и других произведений, созданных в XVI веке, имелись и на Русском Севере. Некоторые из них сами становились авторами текстов, достойных ныне права называться памятниками словесности. Об одном из северных авторов замечательного текста хотелось бы поведать. 

Его имя впервые встретилось автору в датированном 30 января 1591 года документе, который называется «Сотная из книг князя Василия Андреевича Звенигородского 1587 г. на владения двинянина Якова Афонасьева сына Емецкого» (Архив ЛОИИ, ф.5, Антониев-Сийский монастырь, оп.1, № 796).  Текст Сотной, подготовленный А.И.Копаневым:

«Лета 7099 генваря в 30 днень государев царев и великого князя дьяк Ондрей Щелкалов дал двинянину Якову Офонасьеву сыну Емецкому сотную грамоту с писцовых книг писма и дозору князя Василья Ондреевича Звенигородского да подьячих Рохманина Воронова да Степана Федорова лета 7095 году почему ему вперед государевы всякие подати и оброки платити. 

А в писцовых книгах написано: дер. Матвеевская у реки у Емцы на берегу: в. Яков Офонасьев сын Емецкого да дети его Гришка да Иванко, да люди его: в. Даньша Микитин, в. Лева Хахлиев, в. Фатейко Калинин, пашни середние земли к Прилуку едучи и за рекою на острову и на Присадном носу, и на Каликине, и на Вачевице, и меж озер, и на Оснюховской, и на Бережной, и с Никоновскою пожнею три обжи. 

Да у него ж поскотина на берегу к Прилуку едучи и до изгороды. А по той поскотине проезд крестьяном на реку с Кожины горы и из иных деревень на свои пашни. А платити ему всякие государевы подати и оброки в государеву казну оприч Емецкого стану с трех обеж. А с Емецким станом никаких государевых податей и оброков ему не платити.

Подписано: Дьяк Ондрей Щелкалов»

Пояснения.

Сотная грамота - выписка из официального документа.

Сокращение в. означает «во дворе».

Пашни середние – земляи среднего качества.

Оприч (опричь) – особо, отдельно. 

Обжа - единица площади для поземельного налога в Новгородской земле в XV—XVI веках. Равнялась площади земли, которая вспахивалась с помощью одной лошади в течение одного светового дня. Однолошадное сельское хозяйство и есть окладная единица, обжа. У Якова Емецкого в деревне Матвеевской, видимо, имелись три лошади. 

Интересно, за какие заслуги Яков Офонасьев сын Емецкого получил право платить подати в государеву казну в особом порядке, самостоятельно, не как все жители Емецкого стана? Да и фамилия у его отца какая - то «говорящая», явно от географического названия произошла. Почему, на каком основании?

Некоторые ответы удалось найти в трудах историков. 

Ю.С.Васильев в работе «К вопросу о двинских боярах XIV-XVI вв.» (Материалы XV сессии симпозиума по проблемам аграрной истории СССР. — Вып. 1. — Вологда, 1976. — С. 5—21) считает родоначальниками Емецких новгородских бояр, приводя в качестве доказательства ссылку на летописный текст о встрече Ивана III  в 1474 году на Мсте с новгородскими боярами, среди которых назван Дементий Андреев сын Емецкий.

С ним не согласен А.И.Копанев («Емецкие», Крестьянство Русского Севера в XVI в. Л., 1978. С. 98 - 110), исследовавший источники, в которых встречаются сведения о семье Емецких, их социальном положении, хозяйственном строе и образе жизни:

«Нам кажется, что предположения Ю.С.Васильева можно оспорить. Так, новгородский боярин Дементий Андреев действительно владел вотчиной на Емце, но не имел никакого отношения к роду своеземцев Емецких ни по землям, ни по имени. Его вотчина (12 деревень в Челмохте) не соприкасалась с землями Емецких, а имена родоначальников Емецких, живших в конце XV века, были Иван и Лука Иванов. Летопись называет Дементия Андреевича Емецким, видимо, случайно – по происхождению его вотчины на Емце…В отличие от вотчин новгородских бояр на Емце, состоявших всегда из компактного круга деревень, вотчины емецких своеземцев составлялись из совокупности далеко отстоявших друг от друга деревень. По Сотной на Емецкий стан, деревни каждой своеземческой семьи разбросаны: у Емецких – на Звозе, в Горончарове, на Моржу, в Сие; у Остафьевых – на Наволоке, за Чачею, в Хаврогорах, на Пукшенге, в Косокошине; у Кузминых – в дополнение к указанным пунктам еще в Чухчине конце; у Кощеева – дополнительно еще в Челмохте и в Брилине наволоке. Разобщенность своеземческих владений и компактность вотчин новгородских бояр объясняются разницей их происхождения. Если последние были результатом пожалований со стороны Новгорода (а обычно жаловались волости), то первые складывались постепенно путем разновременных покупок и захватов в разных местностях, что могла, конечно, сделать выделившаяся из крестьян местная верхушка».  

В.Г.Вовина-Лебедева в статье «Яков Емецкий, его семья, друзья и враги» (материалы XII Международной научной конференции 11-15 сентября 2023 г. Москва, сборник «Комплексный подход в изучении Древней Руси, М., 2023) дополняет А.И.Копанева: 

«Яков Афанасьев Емецкий вызывает интерес потому, что сохранились собственноручно написанные им акты, а также его рукоприкладства…Так, он в 1580 г. выступил послухом в отводной грамоте Моржегорской волости по поводу спорной с Антониево-Сийским монастырём земли. Исследование показало, что запись: «В послусех Якуш руку приложил» - принадлежит Якову Емецкому, который был тесно связан с монастырём, а игумен Питирим являлся его духовным отцом. Из другой грамоты следует, что Яков Емецкий был церковным старостой и пожертвовал деньги на приобретение богослужебных книг для Покровской церкви, расположенной вблизи основных владений Антониево-Сийского монастыря». 

И всё-таки главная причина интереса историков к личности грамотного, зажиточного в те времена крестьянина-своеземца Якова Емецкого заключается в содержании сохранившейся среди актов Антониево-Сийского монастыря (Архив СПбИИ РАН. Ф.5.Д.863, стр.1-4)  его духовной 1595 года.  Этот равносильный завещанию документ Яков Емецкий составил не перед смертью, а накануне казавшейся ему опасной поездки в Москву. Из текста духовной можно понять некоторые обстоятельства, вынудившие его отправиться в столицу, составить представление об окружении своеземца, деловых и семейных связях, заимствованиях и должниках.   Текст на языке оригинала:

«Се яз, Яков Афонасьев сын Емецкой в нынешьнем в 100 третьем году и поезжаючи к Москве и нечто мне Якову случит Бог смерть на дороге или на Москве и яз пишу сию духовную изустную паметь кому ми что дати или на ком что взяти. Дати мне Троицы Сийского монастыря игумену Петириму з братьею по закьладной кабале восмидисят рублев денег. Закладная писана на наказе на чево имя старьца Ионы да по кабале дати мне игумену Ермогену Сийского манастыря недоплад дватцать рублев, а кабала на меня Пащкова с сыном з Григорьием в сороки рублех, а платеж на кабале не подписан. Да Кузмы Павлову сыну Спиридоново дати мне по кабале недоплаты же пять рублев, а кабала во пяти рублех. Да Нечаю Зеленина дати мне по кабале недоплаты три ж рубьля, а кабала во шти рублех. Да старосте Покрова Пречистой Игнатью Родивонову дати мне по кабале казеных денег два рубли да ему же дати мне по кабале недоплаты два рубли, а кабала о четырех рублех. Да Василию Савину дати по кабале недоплаты пять рублев, а кабала в десяти рублех. Да и платеж потписан. Да Федору Анфимову сыну Калянинову дати мне по кабале недоплаты пять рублев, а кабала в десяти рублах, да Покрова Пречистые Богородицв черьному священнику Федору дати мне безкабално три рубли денег. А взяти мне Якову по кабале на Терехе Фатьянове сыне шатозерце двацать рублев денег да убытка мне Якову стало того Тереха в его неросплате и в беганье и в московских волокитах и в подвинских пятнатцать рубьлев да на Арьхипе Степанове сыне Баженина на кролце взяти мне по кабале пять рублев да на Мине Дементьеве сыне на щукозерце взяти мне по кабале шесть рублев, а кабала писана на имя сына моего Ивана, да на ...фире Сидорове сыне на ракульце взяти мне по кабале рубль денег, а кабала писана на имя сына моего Ивана да на Терентье на Тьретьяке Васильеве сыне Черного на колмогорьце нижние половины взяти мне по кабале шестьдесят алтын. Да на Иване Семенове сыне Ворьсине хаврогорьце взяти мне по кабале шестьдесят алтын да взяти мне на Карпе Трофимове сыне сапожном мастере по кабале полтина денег да на Онтомане Федосеве сыне на колмогорце взяти взяти мне по кабале дватцать алтын, кабала писана на имя сына моего Ивана, да на Третьяке Васильеве сыне Суханове взяти мне по кабале пять рублев, а кабала писана на имя сына моего Ивана, да на Борисе на Ондрееве сыне Ильина взяти мне по кабале недоплаты пять алтын, а кабала в десяти алтынех, да на Иване Яковлеве сыне  Попове з женою и с сыном Васильев взяти мне по кабале сорок алтын, да не нем же на Иване и жене его Анне и на сыне Василее взяти мне по кабале три рубли денег,…»

В приведённом отрывке духовной упомянуты оформленные Яковом на сына Ивана кабалы. Два старших сына Якова Григорий и Иван записаны в Сотной грамоте 1591 года во дворе Емецкого в деревне Матвеевской. И, казалось бы, в завещании им что-то должно причитаться из нажитого Яковом имущества и ценностей. Так ли будет? Почитаем, узнаем. Далее фрагмент духовной про обман и о страхе «маленького человека» даже перед именем сильного:

«да на Якове Волчих Пял Семенове сыне  на шастозерце взяти мне пересменых денег трицать рублев, что яз у него заимовал трицать рублев, а кабалу на собя дал для веры во штидесяти рублех. И он тое кабалу отдал в вотчину государева и боярина и конюшего Бориса Федоровича Годунова брату своему Василью Володимирову что бы меня тем им продати и тем бы на мне те денги по тое кабале взяти двойные а пособляючи дяди своему Терентью Фатьянову чтоб на мне угрозою взяти и по тое кабале все денги с приписью И брат его Василей по той кабале во всех  денгах во штидесяти рублех с убытки привозил на меня на Якова государеву судимою грамоту на Двину к даному старосте к Саве Тимофееву с товарищи и я блюдясе того что  Василей живет в вотчине государева боярина и конюшего Бориса Федоровича Годунова и взял на мне по той кабале он те денги все что в кабале писаны штедесят рублев да у игумена же Петерима з братьею занял я казеных денег пятнацать рублев…»

Шастозерец Василий Семенов одолжил Якову Емецкому 30 рублей, предложив написать «для веры» кабалу в 60 рублей. Яков согласился. Коварный Семенов передал эту кабалу своему брату Василию, который «жил» в вотчине Бориса Годунова (на Ваге). Василий потребовал возврата указанной в кабале суммы, а не фактически полученной, то есть шестьдесят рублей. Яков Емецкий подчинился: «и я блюдясе (боясь – А.Ч.) того что Василей живет в вотчине государева боярина и конюшего Бориса Федоровича Годунова и взял на мне по той кабале он те денги все что в кабале писаны штедесят рублев». 

Много это, или мало? Конь в те времена стоил от 5 до 10 рублей.  Вот и прикинем, сколько главных помощников крестьянина мог приобрести Яков на потерянные 30 рублей.

Пришлось ему для возврата возросшего вдвое в результате обмана занимать в Антониево-Сийском монастыре ещё 15 рублей. Поскольку в монастыре деньги давали под залог ценного имущества, оно и перечислено в следующем фрагменте духовной:

« а заложыл в тех денгах чемодан с платьем а платья в чемодане заложыл им девять платен да завяски жемчюжные болшие кисти навожены золотом да серебром а платье в закладной цветы писаны имяно и завяски писаны имяно же да в той же закладной писано что я им же заложил два оловяник и дамашерму, да кумран, да яндову медные, а в закладной писано имяно же и весь а та закладная была писана на казначеиво имя Онаньно а закладная письмо рука рука моя, писал яз сам на собя своею рукою а послусех Кузма Павлов с рукою да покровскому старосте дать мне домовского хлеба ржы двацать мер да ячмени двацать же по кабалам Игнатью Родивонову в домовскую жытницу…»

Далее Яков Емецкий перечисляет принадлежащее ему, не описанное пока имущество: 

«…а жывот мой Яковлев весь платье и судовой и всякой запас житейской в науличной клети болши на полатях и в меншой науличной клети  и во дворе в чердаке по сундукам и по коробьям замчен и запечатан моею печатью и лошадиная всякая снасть в той же клети на полатех да в той же болший клети на полатех ларец со всякими писмяными крепостьми и с кабалами Которые кабалы писаныи  имяно в сей духовной замчены и запечятаны моею печатью Яковлевою, а купчая у меня, Якова, на полдеревни  Матфеевьской, что я тое полдеревни купил у брата своего у Федора Афонасьева, в дворовом пожаре згорела и явки ф том давал на Москве на земском дворе и к Новгродцкому митрополиту и по манастырем и по многим собором в Двинской земли А хлеб же молоченой рожь и ячмень в тех же жытницах в науличных а не молоченой в кладнех, а иной хлеб молоченой у сына моего Григорья пятьдесят четвертей ржи и ячменя А ключи чердачной и науличных жыт клетей и полачной оставаетце у сына моего у Ивана да у жены моей у Марфы да у сына же моего у Богдана…»

Запрятал богатства Яков в большой клети, по сундукам и ларцам распихал, замки на засовы повесил с личной печатью. Пояснил в духовной (возможно, не первый раз), что купчая на полдеревни Матвеевской, купленной им у брата Федора Афонасьева, сгорела и объяснения по поводу пожара и его последствий он уже давал «на Москве на земском дворе и к Новгродцкому митрополиту и по манастырем и по многим собором в Двинской земли». И о запасах хлеба позаботился Яков. Часть их указал у сына Григория, но ключи от кладовых с хлебом доверил не ему, а сыну Ивану, жене Марфе и не указанному в Сотной 1591 года сыну Богдану. 

Почему так?   Ответ в следующем фрагменте духовной:

«А за сыном моим за Григорьем оставаетца вопчего живота, что он после дворового  пожару завладел на полтораста рублев оприч того, что он…ил и проворовал. А приданое сын мой Григорей жены своей Марьи и из вопчеи взял все сполна и запись мне взимочную отдал».

Серьёзное обвинение. Да не абы кого, а сына родного. Раскололась семья.  Покинул её Григорий, о чём запись «взимочную отдал» отцу. И потому Яков на всякий случай указывает в духовной имущество и ценности, поступившие в семью после ухода старшего сына и проданные в Колмогорах за 5 рублей, необходимых для поездки в Москву. И ещё количество обслуги назвал:

«А после взимочные записи жене моей Марфы дядя ей дал Иван Щипунов полог казанской с пугвицы сердоличными шыт шелком и подзоры и накищены. Да тесть мой Семен Щипунов дал дочери моей Стефаниде да своей внуке серги с присережеем камение синее и жемчюги, да сыну моему Богдана дал дядя Юрье Семенов сын Щипунов пугвицы мурзинские четыре зерьна жемчюжные наголние. И я проценивал на Колмогорах пятью рубли да дали на них и я их взял с собою для нужы. А служных людий оставаетца у меня, у Якова, мужеского полу и женского четырьнацать человек».

И, наконец, две заключительные части духовной, в которых приведены противоположные по эмоциям и содержанию распоряжения. Первая, «благостная»: 

«А сведет Бог смерть мне, Якову, и после своей смерти приказываю тот свой живот весь Живоначалные Троицы Сийского манастыря отцу своему духовному игумену Пятириму да келарю старцу Левкие да казначею Ионе старцу да соборному старцу Исааку Соловецкого манастыря и всей, яже о Христе, братьи да жене своей Марфы, да детем своим Богдану, да Ераполу, да Воину, и по моей душе поправити. А после моего жывота Яковлева отпустити служных людей и отпускные им дать тем же моим прикащиком: Сенку Ненихина да Олену Митинскую жену, да Куншу с меншею дочерью, да Рудака да Микиту Корелянина. А Ивашка Зятко  жыти ему и з женою у детей моих менших у Богдана да у Ерапола, да и Воина, покаместа ростут и меншый будет в двацать лет, и им его Зятка отпустити и з женою, да и отпускная им дати да их и наделити: дати им корова да и хлепец им дати и пълатьем одети по крестьянски. А Ивану моему слуга Марфица Куншина дочи, а Богдану сыну моему слуга Гашко Ивашков сын Зятков, а Ераполу Зяткова дочи меншая Полага, а Воину Петруша Немчин з женою Степахаю, а дочери моей Стефаниди девка Маремьянка Ивашкова дочи Зяткова, да дочере же моей Стефаниде дати на делку после живота моего на двацать рублев и на пять рублев».

 В приведённом фрагменте перечислены младшие сыновья Якова: Богдан, Еропол (Ярополк) и Воин. Странные имена у детей церковного старосты, имеющего духовником игумена Антониево-Сийского монастыря Питирима. Нецерковные, славянские. Может быть, вторая жена Якова, мать трёх младших детей Марфа из рода Шипуновых дала сыновьям не предусмотренные святцами имена? Тяжело детям Якова будет жить с ними после ухода из родного дома. 

Впрочем, над одним из них (Воином) уже сгущаются тучи отцовского гнева. Против двух старших Яков выдвигает в духовной страшные обвинения. Именно их угрозы якобы заставляют крестьянина-своеземца ехать в Москву, искать управы на родных детей «у государя». При этом в духовной он будто бы не лишает полностью старших сыновей прав на наследство, оговаривая их доли тем, «что за долгом останетца».  Если же они попытаются через суды отнять хотя бы часть наследства у младших детей и жены Якова, то будут навеки прокляты. И отдельно для Григория, которого отец опасался более других детей, добавил ещё одну угрозу Яков за возможные неблаговидные действия: «…и яз с ним сужусь в день Страшнаго суда».

Об этом и многом другом говорится во второй, наполненной думами о будущем детей, трагической части завершения духовной:

«А детям моим болшым Григорью да Ивану, что за моим за долгом останетце до деревни и живота и до скота и до всякого жытейского запасу дела нет, ни их детям, потому что тот Григорей з детми своими жывот мой после пожару переносил к собе силно и чинил убивство и яз ф том обдолжал от них. А тот сын мой Воин тому Григорью брату своему в том тачил и с ним тем моим животом корыстовался и за собя они мой живот весь передели, и я им говорил о том своем животе и о долгу, и оне меня хотели убити и смерьти предати, да и фперед оне на меня и на жену, на моих на детей моих менших похвалютца убивстьвом и всяким бездельем, и яз о том поехал к Москве бити челом государю, и они же дети мои болшые Григорей з детми своими да Иван и промыслу изучены, грамоте, и Пети и писати, а меншие мои дети не в досуге и болшеи дванацати лет, а другой семи лет, а тьретеи шти лет, и животам о его оне за собою хтеростию не имеют, и промысла не изучены никоторому. Им потому и живот свой приказываю, что за долгом останетца. А слуги Григорью потому не оставил, что он преж сего жене моей приданую убил, с его руки пошла и иные слуги для его битья розбежалисе. И будет мои дети Григорей или Иван или их дети и после моего жывота начнут через сию духовную на приказщиках моих или на жене моей и на детех моих на своей братии леревни и станка животов моих пытати, и на них не буди мое благословленее ни в сий век, ни в будущем, и буди оне прокляты. А сию мою духовную престяпит, и яз с ним сужусе в день Страшнаго суда». 

В последнем абзаце «духовной изусной памети» Яков подчёркивает, что «печатается»  (переписывается красиво) духовная монастырским приказчиком за его счёт и автором её является именно он:

«А печатости сия моя духовная прикащзикам моим из моего живота. А духовную изусную паметь писал яз сам, Яков, своею рукою. А затем не виноват есми, никому, разве Богу душею, а отцу своему духовному, лета 7103 февраля 23 день».

Вспомнились заключительные слова герцога Альбанского из трагедии Шекспира «Король Лир»: «Какой тоской душа не сражена, / Быть стойким заставляют времена».  Кстати, написана пьеса почти в одно время с духовной Якова Емецкого – в 1603-1606 годах. И проблемы извечные отцов и детей, предательства, подлости, неблагодарности в двух текстах наличествуют. Разве, что в отличие от короля Лира, своеземец Яков Емецкий остался жив, благополучно вернувшись из поездки в Москву. В сохранившейся записи Антониево-Сийского монастыря от 1 октября 1597 года содержится просьба Якова о выкупе заложенного монастырю имущества. Ответ монастыря на просьбу не известен. Сохранились и документы, в которых после ухода из жизни Якова, указывается его старший сын Григорий. В последующих веках упоминания Емецких в северных актах автору не встречались.

Духовная осталась. Звучат в этом тексте недоумение, боль, гнев, надежды и чувства не твари бессловесной, а «живого», мыслящего человека.  Не об этом ли говорит настоящая литература в любые времена? Кроме того, приведённый документ - это ещё и уникальный  памятник,  достойный  изучения  историками и просто любознательными людьми. 

Услышан из далёкого шестнадцатого века голос северного крестьянина Якова Емецкого. 

Александр Чашев

Предыдущая публикация из цикла «Читая страницы минувших веков»: https://rusnord.ru/hot/61504-melandovo-put-iz-proshlogo.html