Я ем ссоры. Пинежская история

В конце девяностых для подготовки договора о деловом сотрудничестве прибыл к нам швед - высокий, сухопарый блондин неопределённого возраста, оказавшийся ещё и любителем русского языка.  Очень хотелось ему побывать в настоящей российской глубинке. 

Желание гостя – закон. Пригласил Бьёрна погостить у моей тётушки, жившей в пинежской деревне.   

Прибыли. Остановились у обычного, огромного северного дома. К входной двери приставлена метла с деревянным черенком, говорящая об отсутствии хозяйки. На шум подъехавшего автомобиля подошла синеокая, беременная молодка, поздоровалась степенно, подсказала: «Удит баба Уля. Идите вверх, у красной щельи она».

По крутой тропинке спустились к реке. Под грозно нависающими мраморными скалами, отливающими в лучах июньского солнца мириадами блёсток, двинулись на поиски.  Светлые тона берегового карста поменялись на бурые. Под обрывом из красной глины  увидели маленькую старушку, облачённую в резиновые сапожки и  выцветший  от времени брезентовый плащ, седую головушку её венчал яркий, с весёлыми цветочками ситцевый платок.  В руках держала тонкое ивовое удилище с толстой леской, на конце которой рыжел застывший на безмятежности водяного зеркала поплавок из винной пробки.

Обнялись с тётей, расцеловались. Представил попутчика. Поглядев на него снизу вверх, помедлила несколько секунд, будто взвешивая на весах увиденное, потом улыбнулась ласково: - Баской парух, кондовый, приметный, дефки по таким сохнут. … До дому пойдём, голубеюшки. Знатьё бы мне, байну истопила заране.

Мне отдала удочку, небольшое оцинкованное ведёрко протянула Бьёрну, извинилась: - Не беднитесь на баушку, робя, мелка рыба, хариуз ныне не больно ловится. Ну да на рыбники у меня из припасов старых найдётся чего-ли.
 

Побежала впереди нас. Бьёрн с удивлением оглядывался по сторонам, словно что-то искал. Не найдя, обратился ко мне: - Где щель, о которой говорила юная леди?

Показал на высокий берег: - Вот она. Щельей на местном языке горка называется.

Тётушка поинтересовалась: - Про каку-таку ладу Боря бает? Объяснил, кивнула согласно: - Ладна Марьюшка, истовённо Лада.

Добрались до жилища. Обычно молчаливый, скупой на эмоции варяжский гость без устали восхищался  природными красотами, грандиозностью и тщательной продуманностью устройства северного дома, простотой и необычным вкусом приготовленных в русской печке блюд, идеальной чистоте, домотканным дорожкам на полу, иконам в красном углу и чёрно-белым фотографиям в рамках на белёных стенах.

С одной из них смотрят вдаль большеглазая девушка со светлой косой и стоящий рядом, положивший ей на плечо молодой, кудрявый, русоволосый мужчина в тёмном пиджаке, обрамлённом воротом белой рубашки. Снимок сделан в июне 1941 года. После скромной свадьбы. В том же году на Волховском фронте пропал без вести солдат. Не зачали они ребёнка, соломенной вдовой осталась молодая жена в доме родителей  мужа. И они вскоре отправились к единственному сыну. Но ждала и ждёт Стёпушку тётя Уля. Так и жизнь прошла.

Шведский любитель лингвистики то и дело задавал вопросы о значении впервые услышанных слов, записывал их, классифицировал, они всё не кончались. Начинал гость очередной диалог с английского «I am sorry» («Извините»; в русской транскрипции – «Ай эм сорри»). Далее вопрос звучал по-русски. После ответа спрашивал его: - Бьёрн, понял? И слышал энергичное: «Yes! Yes!» («Да! Да!).

Миновали выходные, прощались с тётушкой. Обратилась она к Бьёрну: - Дедушко мой в море хаживал, встречал в других странах иноземцев, «асеями» их называл. Почему так? Не ведала. А как услышала, Борюшка, твоё ес, да ес, так и поняла. И присказка твоя шибко мне нравится - я ведь тоже не люблю зубиться. Прав ты, любеюшко, -  ссору лучше съесть,  даже худой мир её милее.

С тех пор наши нечастые телефонные разговоры с Бьёрном-Борей начинались с волшебной фразы: «Я ем ссоры».

Эх, кабы все они съедались.

Александр Чашев