Компромиссы наших дней. Рецензия на фильм «Конец прекрасной эпохи» режиссера Станислава Говорухина

Когда я узнал, что Станислав Говорухин замахнулся на экранизацию Сергея Довлатова, пальцы ног сами собой поджались. Но не от восторга, от ужаса. И дело даже не в политической конъюнктурности режиссёра, когда-то считавшегося, чуть ли, не диссидентом. В конце концов, могут быть у человека собственные политические взгляды – сколько лет ходил недовольным и вдруг воспылал. Эка невидаль, вон, Никиту Михалкова ещё почище колбасит…

Моя паника касалась исключительно ремесла автора хрестоматийного «Места встречи изменить нельзя». Его последние эксперименты со стилями («Weekend», «Пассажирка», «Артистка», что-то про jazz…) я досматриваю в лучшем случае до половины. И рецензии ни одной не написал, нет предмета. Вполне возможно, это мастер за прошедшие годы вырос, а я топчусь на месте… признаю безоговорочно.

А ещё рассказы родителей, друживших (выпивавших) с Говорухиным в 60-х. Они вспоминали о нём, как о человеке всегда чем-то недовольным. Властью, погодой, цензурой, помрежем, качеством и количеством выпитой водки, отсутствием кальмаров в ближайшем гастрономе. Для таких есть точное определение – брюзга. Не старческое, в данном конкретном случае врождённое качество.

Собственно, и Довлатову мало что нравилось из окружавшего его в советские годы. С американскими ему уже было полегче – «после трёх суток, проведённых в общей камере Крестов, мне нравилось буквально всё». Первый раз прочитав, удивился – что нового могло открыться в СИЗО бывшему вертухаю лагерного изолятора, да ещё с габаритами Сергея Донатовича? По всему получается, что это или литературная гипербола (дальше следует описания сантехнических подробностей камерного быта), или признание в собственной слабости. Что ж, не у всех писателей стойкость Варлаама Шаламова… особенно, когда есть выбор – сидеть или уехать.

Я не раз признавался в своей горячей любви к всему творчеству Сергея Довлатова, возникшей у меня после первого же прочтения его «Иностранки» в журнале «Знамя». Теперь стараюсь «подсадить» на него всех, кого только можно, да и у самого раз в два-три года руки тянутся к истрёпанному четырёхтомнику. Короче, я как раз из тех, кого этой осенью заклеймил Дмитрий Быков в своём эссе - к его неумеренным поклонникам отношусь с отвращением. Что ж, переживу, тем более, что это старый предмет нашего спора с моим покойным другом, который превозносил Венечку Ерофеева именно за отчаянное самоуничтожение алкогольными парами (Быков это тоже оценил), когда Довлатов в Америке практически завязал. Теперь догадайтесь с одного раза, от чего умер мой лучший друг Нехорошев?..

Кино с Довлатовым не дружит. В разгар киношной перестройки то-то пытался экранизировать его «Зону» (с Андреем Паниным в главной роли)… в интернете найти невозможно. Прогремевшая в 90-х «Комедия строгого режима», ставшая первым бенефисом Виктора Сухорукова, это даже не «по мотивам», взята одна идея – празднование дня рождения Ленина в лагере. В книге главный герой – крутой законник, в фильме – зачуханный шнырь… две абсолютно разные истории. Нет, снято хорошо, смешно, со своими мыслями… но совсем другое, чем у Довлатова.

А можно ли его вообще экранизировать? С одной стороны, идеально выписанные характеры, есть действие и фактура, полно диалогов. С другой, главное происходит где-то за кадром, в душе и голове рассказчика, там и есть самый кайф. Говорухин решился на эксперимент… чего же не рискнуть при бюджетном финансировании с почти ручным министром культуры.

Вроде, всё грамотно. С первых кадров хроники нас выводят на конец эпохи хрущёвской оттепели и продолжают в том же духе. Стоп, действия «Компромисса», по которому снят «Конец…», происходит в самый разгар эпохи брежневского застоя. О чём говорит само название повести – герой ищет компромисс между свободным творчеством и физическим выживанием за счёт работы в советской прессе. Отдавая должное прекрасной операторской работе (Геннадий Карюк), я увидел стилистику чёрно-белого итальянского неореализма, а это намного раньше по времени и сбивает с общей линии истории Довлатова. Хотя, конечно, прикольно смотреть на советский Таллин… по которому вот-вот проедут мушкетёры Юнгвальда-Хилькевича или вывалится из окна профессор Плейшнер по команде Татьяны Лиозновой.

Нет, всё-таки то время было безалаберно пестрым, оттенка «Розового крепкого» по 1 руб. 72 коп., я именно таким его запомнил.

Теперь о главном герое. Довлатов писал о себе, наверное, к этому нет возражений? У Говорухина же Лентулов – отлично сохранившийся и обтесавшийся под нужную эпоху Эраст Фандорин. Такой с похмелья не пивком поправляется, а японской гимнастикой. Женщины к ногам так и падают, кассиры с ведомостью о премии бегают, лишь бы поймать на себе его ироничный взгляд. Кто-то скажет, что этот человек занимается саморазрушением, за что корит себя сам Довлатов, перекладывающий лишь часть вины на советскую власть? Не знай я с самого начала, чем дело кончится, до 80-й минуты прибывал бы в ощущении, что Лентулов этот – инспектор из идеологического отдела ЦК КПСС, работающий под личиной пьющего раздолбая. Короче, ни разу не двухметровый неустроенный неряха подозрительной национальности, кем по жизни был Довлатов, чего и не скрывал. Как и за что такого любили женщины – вот ещё одна загадка (впрочем, не такая уж и сложная), спрятанная внутри книжного «Компромисса». С Лентуловым же всё ясно – становитесь, девки, в кучу, к вам Ален Делон из Ленинграда приехал.

А как жаль… Как жаль, что за всем этим потерялась концовка истории о репортаже из роддома, в которой женщина гладит своего в смерть пьяного мужчину по голове, приговаривая: «Бедный мой, бедный», а он не понимает, о ком это она. Ах, вы тоже не понимаете? Ну, значит, вы и не жили толком…

Жаль мне и фотографа Жбанкова. Слов нет, Фёдор Добронравов – прекрасный актёр нужной для этой роли фактуры. Только у Довлатова любое слово в кассу, его хронически нельзя сокращать. Исчез рассказ Жбанкова про военное детство сына полка – его наградные колодки смотрятся досадным недоразумением костюмеров. Нет биографии, остался просто запойный мужик около творческой профессии. Где-то за кадром потерялись его амурные отношения с партийной дамой и мудрая фраза – «обязательно завещаю своим детям не заниматься любовью с похмелья» (если вам это ни о чём не говорит, значит, вы и не жили толком). Как и точка в самом рассказе о той пьяной командировке – «… и ещё хорошая новость – у меня осталось 60 копеек». Да, Довлатов – не Толстой, его поле под Аустерлицем размеров с полянку… но от Льва Николаевича я, например, засыпаю.

Исчез из «Компромисса» говорухинской версии такой колоритный персонаж, как Буш, со знакомства с которым, собственно, и начался таллиннский период автора. Режиссёру показался лишним эстетствующий альфонс с литературным талантом, прячущийся от душных объятий советской власти по котельным и дворницким? А ведь это одна из ярчайших примет той эпохи… «поколения дворников и сторожей».

Вроде, всё точно по книге… но в душе пустота. Я так понимаю этот грустный феномен: воспалённую прозу голодного писателя снял равнодушный, сытый человек, решившийся за государственный счёт на компромисс с собственной совестью – будучи партработником при действующей власти снял фильм о вольнодумстве. Оттого диссидентский разговор про царскую цензуру, которая якобы в разы страшнее советской, смотрится попыткой оправдаться за что-то нехорошее, но грядущее.

Такое же разочарование я испытал когда-то от концовки «Вокзала для двоих» - бегущие в сторону зоны влюблённые (Басилашвили и Гурченко). В сценарии это описано так, что ком в горле. А снято – зритель ржёт-укатывается. Потом разговаривал на эту тему с крупным киноведом, он объяснил: «Спорить могу, что финал писал соавтор Рязанова (Эмиль Брагинский), а снимал сам «бугор». Обожравшийся человек не имеет право снимать о горе… рецепторы притупились».

Станислав Сергеевич, может, пора на диету? Такого Довлатова я вам во век не прощу…

Леонид Черток