Дожить до приказа. Из книги «Гвардии Черток»

С того момента, как призывник впервые переступает порог казармы, он грезит об одном - о дембеле. Сотый раз отвечая на ехидный вопрос старослужащего – «сколько, сынок, до дембеля осталось?», даёт стандартный ответ – «как медному котелку, дедушка!» и, слушая привычное, но обидное – «бугага, иди повесься, верёвку дать?», в мозгу жонглирует цифрами – «720 дней… 683… 584…».

Через год свежеиспечённый «черпак» уже имеет моральное право завести карманный календарик и после отбоя делать прокол на прожитом дне. Дело движется до обидного медленно… но всему приходит конец.

Первый звонок к дембелю звучит на 100 дней до приказа. Мероприятие достаточно мирное в традициях Кантемировской дивизии, не то, что в одноимённой повести Ю. Полякова. Салаг не чморят, наоборот, «старики» отдают им свою утреннюю порцайку масла – симпатичный кругляшок в положенные по пищразнарядке 20 граммов, от которых рукастый хлеборез открысил «свои» два-три грамма. Куда девал? Кто-то в свою ненасытную утробу, худых среди них я как-то не встречал. Деловые же, а иные на подобных должностях редко держатся, скрупулёзно набирают килограмм и сплавляют его за забор дивизии по известным ему одному тропам – в конце 70-х этот продукт в дефиците даже в 70 км от Москвы.

Некоторые старослужащие в этот день расстаются с жёлтым кругляшом, тая боль в глазах. Их можно понять, они из тех мест, где сливочное масло на столе появляется с той же периодичностью, что новогоднее оливье. А тут только привыкли к ежедневному деликатесу, и нате, отрывай от сердца в угоду непонятных традиций. Но отрывают все, иначе западло.

Ещё в этот день некоторые стригутся наголо. В этом есть свой практический смысл – за оставшиеся месяцы службы волосы отрастут ровно настолько, чтобы и борзо не выглядеть перед начальством, и домой прийти в божеском виде. Интересное наблюдение – обритого наголо «старика» никогда не перепутаешь с только что призвавшимся, даже если оба в трусах. Всё дело в глазах первого – они повидавшие.

И конечно пьянка. Во всех частях и казармах. Но локальная – к стакану приглашаются только те, кто имеет прямое отношение к этому неофициальному армейскому празднику, когда в иной день допускаются и «черпаки», и даже заслужившие особое доверие «молодые». Не везде так… но танковая Кантемировская в алкогольном вопросе всегда выгодно отличалась от мотострелковой Таманской разумной толерантностью и демократизмом.

Каким-то мистическим образом 100 дней до приказа для «осенников» совпадает с моим днём рождения. Увы, всё описанное выше я на себе не прочувствовал, так как находился в «спецкомандировке» (официальное название) в другом климате, другом часовом поясе и вообще во всём другом. И как тут соблюсти традиции?! Масло у нас было в достатке, впрочем, им объедались лишь в первые два дня доставки из-за сложностей хранения. Да и не объедались, за пять месяцев в наших советских организмах, воспитанных на принципе «лопай, что дают», успели самообразоваться иные пищевые ценности, которые ещё предстояло изживать на гражданке. К тому же мы все с одного призыва. Так специально отбирали с учётом срока службы, воинского опыта и как подстраховку от рецидива «дедовщины». Кто желал, стригся наголо раз в месяц (я не любитель) из соображений гигиены и температурного баланса.

Вот с пьянкой всё здорово получилось (а когда у нас не получалось?!). Только кайф всё равно не тот… без экстрима быть пойманными за делом, не входящим в распорядок дня бойца Советской Армии. Офицеры, нас соглядающие (командовать-то особо нечем), относились к возлияниям с пониманием как к психологической разгрузке. Но с условием – без мордобоя. Мы его соблюдали как могли, быстро осознав, что даже дружеское рукоприкладство может быть смертельно опасным при постоянном наличии АКМ под рукой.

Короче, в то 18 июня 1979 года посидели мы тихо-мирно. Тосты чаще произносились не за меня, а за дембель, замаячивший на горизонте. Кое-кто пустил скупую мужскую слезу, что у него не готов «дембельский» альбом, дело трудоёмкое, отнимающее все последние полгода службы. Вспомнили и о парадках, которые расшиваются перед окончательным выходом за ворота части наподобие карнавальных костюмов.

Я поддакивающе кивал, вздыхал, а про себя думал – да вы офигели, братцы! Потому что сам собирался вернуться максимально таким, каким уходил – в джинсах и с волосами на голове. Насчёт бесценного жизненного опыта, за которым и уходил в армию, уже серьёзно сомневался.

…В дивизию я попал в самом начале сентября. От КПП мы пятеро шли в сопровождении капитана-таманца, очень недовольного такой краткосрочной командировочкой. Всю недолгую дорогу на электричке он бухтел, что из-за нас пролетает мимо какого-то очень важного для него пьяного мероприятия. Впрочем, проскочила пара фраз о моральном превосходстве чистеньких мотострелков над «мазутными» танкистами. А корень проблемы был в том, что высокому начальству из Москвы было в два раза ближе до Нахабино, чем до Наро-Фоминска. То есть, Тамань дрючили чаще… зависть и ничего более.

Тут самое время для лирического отступления. При мне министр обороны доехал до Кантемировки всего один раз. Типа с проверкой, о которой стало известно за месяц (друг Серёгин слил, что была сверхсекретная депеша на имя комдива). Вообще-то подобные визиты по определению являются страшной военной тайной, как и любое перемещение высшего военначальства – вдруг ЦРУ воспользуется или Бундесвер?! Но командиры верили – среди нас шпионов нет, поэтому устроили общее вливание на дивизионном плацу. Вот примерный текст, который выдал личному составу комдив Момотов:

- К нам едет министр обороны Союза Советских Социалистических Республик. Это большое событие для нас всех, но… маршал Устинов любит совать нос во всякие тёмные углы, помойки и самые загаженные гальюны. Так что «машки» и «бодало» в руки и зашуршали! Наград не ждите, готовьтесь к пи…лям, офицерский состав это касается в первую очередь!

Я пытался представить, как интеллигентный дедушка моей одноклассницы Таи Устиновой суёт нос в «очко», и ничего не получилось. Но дивизия зашуршала. Когда были вычищены все потаённые места, куда чисто теоретически может шагнуть нога в маршальском ботинке, стало ясно, что внешней вид Гвардейской танковой лучше не становится, что-то неуловимо мешало. В дивизионном штабе наступила паника, мата в речах командиров становилось всё больше.

Потом в чью-то мудрую голову (подозреваю, что в зам по тыла Шпунтова) пришла мысль – мешает снег. В конце марта он уже не белый, а серо-грязный, представляете такой фон?! Был оглашён приказ – за три дня устроить на территории дивизии полноценную весну. Хорошо, что без пришитой к голым веткам пробивающейся из почек зелени. За трое суток снег был вывезен на дальний конец полигона как кулацкий элемент в Сибирь. Дивизия махала лопатами как крыльями, несмотря на сроки службы, волны мата переливались над ней как Северное сияние над Арктикой. 

За день до приезда главного по войскам Кантемировская дивизия всё равно не выглядела образцом порядка и дисциплины. Глазу мешали… фигурки воинов, тут и там проскакивающие по аллеям по своим солдатским делам. Запереть на время визита всех в казармы? Маршал и туда может сунуться, поди, угадай - в какую. Было принято мужественное решение погрузить весь личный состав на машины и вывезти… куда-нибудь подальше, оставив внутри роту почётного караула, мотострелковый полк и образцовый танковый полк как наиболее вздрюченных. Сомнения вызывали лишь сроки визита, которые изначально не были обозначены – если больше суток, сухпаем ещё можно накормить, но где размешать на ночлег? Решили не сомневаться, не та ситуация.

К назначенному часу Кантемировка опустела, как будто на неё уронили нейтронную бомбу. Ровно накануне начался последний в той зиме снегопад, похоронивший все труды и надежды. Командование сосало валидол и готовилось к оргвыводам.

А министр заехал в гвардейскую танковую всего на пару часиков. С ироничным выражением лица осмотрел свежезаснеженные пустынные аллеи, по которым туда-сюда маршевым шагом бродили отличники боевой и политической, изображавшие активную жизнь на службе Родине, снял пробу в столовой самого отличного полка, сказал «всё плохо» и отбыл. Оргвыводов не последовало ни в одну из сторон – никого не понизили, но и не наградили.

Я потом рассказал своей однокласснице Тае эту историю. Она вежливо посмеялась, поморщилась в части «любит совать нос в гальюны» и подтвердила – дедушка не любил длительных командировок и предпочитал ночевать дома. Но кто же знал?!

Возвращаюсь в осень 79-го. Мы идём по родной (казалось бы) дивизии и чувствуем себя неуютно. Потому что идём в гражданке, причём модной, не хуже, чем из «Берёзки» (или из «Альбатроса», как кому привычней). Дело в том, что наша армейская «сбруя», которую мы оставляли в пункте подготовки к спецкомандировке, была «утилизирована», нам так объяснили. Но, скорее, приватизирована ушлыми таманскими прапорами, ведь прибывали из своих частей в новеньких парадках. Да ещё некоторые с полным иконостасом «отличных» значков. Это живые деньги, каждый комплект на «чёрном» армейском рынке стоит не меньше червонца. А то и двадцатки, всё зависит от близости очередного увольнения в запас.

Голыми мы не оставили сами себя. Каждый привёз майки-джинсы-курточки (я лично выступал в роли знатока фарцовой моды), то, что продавалось в торгсине военпредства. Да не по одному комплекту. Плюс мало виданные даже в Москве часы японских марок, такие покупали самые эстеты. Всё это разрешалось под торжественное обещание отправить посылками домой при первой же оказии. Взяли с собой и сигареты, на которых было написано иероглифами, да скурили всё во время таманского карантина, больше, правда, раздали там алчущим «стрелкам» - «дай потянуть иностранного».

Вот бухло и фото у нас конфисковали ещё во время погрузки на вылет в Союз. Первое – потому что не поощряется уставом, второе – по подписке о неразглашении. Просто сказка – все всё знают, но молчат, также и с «эфиопцами» было. Обидно? До соплей! В первом случае всем, во втором – фанатам дембельских альбомов. Шмонавшие нас особисты как могли успокаивали – «чудилы, живыми возвращаетесь и с хабаром». Под «хабаром» имелись в виду не только импортные шмотки в наших одинаковых холщовых сумках (выдали бесплатно как выпускникам приюта), но и тонкие пачечки чеков. Тоненькие, но увесистые – из 160 инвалютных рублей, выдаваемых нам раз в месяц (в пересчёте на местную валюту), мы тратили немного – выпивка, курево и жратва сверх рациона в той части света стоили ещё дешевле, чем в Союзе. А больше и покупать нечего, социализм там строили, мать его! Но что дороже в 20 лет, чем крепкая выпивка и долгая наглядная память?

В общем, ничего удивительного, что проходящие мимо сворачивали в нашу сторону головы не хуже жирафов – то ли шпионов поймали, то ли иностранных экскурсантов привезли. Капитана-таманца это очень нервировало, на нашем фоне он выглядел урла урлой (лохом по-современному). Его простоватое лицо потомственного колхозного скотника, выбившегося в люди, выражало одно желание – скомандовать: «Руки прижать! Бегом марш!». Но терпел… иначе бы полный Гайдай получился. Да и путь от КПП до штаба дивизии был недолог – метров двести по прямой и чуть направо.

А там как раз утреннее построение, любимое время нашего «Куинбус Флестринга» - комдива Момотова. Издали видно, он всё также возвышается над присутствующими без всякой скамеечки под ноги. И экспрессия речи всё та же, по ней обсценную лексику изучать можно. Мне друг-Серёгин давно предлагал с утра подойти и послушать, но я как-то не рискнул. А тут выпало прям в день прибытия… значит, дальше будет везти.

Сан Саныч как раз что-то вливал дежурному по расположению при штабе дивизии, заморенный старлей даже издали алел ушами. За что вливал, понять несложно. Та казарма что-то вроде элитарного клуба – там ночуют комендачи («полицаи»), дивизионные секретчики, писари высшей касты, личные водители и прочая блатная шелупонь. Соответственно, много залётов от осознания собственной исключительности, пьют здесь побольше, чем в ином стройбате. Откуда деньги берут? Сие есть тайна великая.

О текстах, что выдавал комдив на утренних построениях, ходили легенды. Увы, мне опять не довелось насладиться всем богатством командирского словоизвержения,  с высоты своего почти двухметрового роста Сан Саныч засёк нашу живописную группу ещё на подходе. Немая сцены из гоголевского «Ревизора», только в иных декорациях.

- Этот зоопарк откуда?!

Сопровождающий капитан сбледнул с лица, его гвардейско-пехотное достоинство явно оскорбило сравнение с чистильщиком клеток. И еще он перехватил брезгливый взгляд нашего полкана на свои красные погоны.

К комдивскому уху бросился неизвестный мне майор с фальшиво-услужливым лицом политрука невысокого ранга и что-то судорожно зашептал. СанСаныч сотворил на челе понимающее выражение отца-командира.

- Живы и слава партии. Эту гопкомпанию быстро в казармы и переодеть. И чтобы с первой партии духу их здесь не было.

О, волшебные слова, о, елей в наши уши! Но надо было ещё дослуживать…

Приказ об увольнении пришёл по расписанию, в двадцатых числах первого осеннего месяца. В этот день по всем казармам Советской Армии и кубрикам Военного-Морского флота свистели солдатские ремни, переводя бойцов в новые почётные категории. Получил шесть горячих – превратился из салаги в молодого, разница в статусе небольшая, но скоро придут те, кто ниже тебя. Получил двенадцать – стал черпаком, а это уже совсем другой коленкор, крючок на воротнике расстегнул, пряжку ремня опустил ближе к ширинке, борзость во взгляде появилась. Есть, за что потерпеть.

Кантемировская в этом отношении весьма гуманна. Из той же Таманской доходили слухи, что там тебя могут «переводить» каждый желающий – хоть двадцать раз за день. Ещё рассказывали ужасы про экзекуцию солдатской кружкой, привязанной к концу полотенца. У нас же всё по неписанному уставу, у салаг и молодых одна забота – договориться с тем «дедушкой», у кого рука лёгкая. В том смысле, что он с иронией относится к подобным традициям.

Ко мне подходили раз 10 с просьбой о порке. Даже те, кто призвался в моё отсутствие, тут и слава главного раздолбая взвода, хоть и с широкой лычкой поперёк погона, и ироничная ухмылка на лице буквально на всё, и то, за что гнобил в учебке знаток человеческих душ Тарас Денисенко. Я вежливо посылал. Потому что ленивый. Плюс мужские зады никогда не вызывали у меня никакого желания.

Что с удовольствием сделал в этот день, так это срезал ту самую широкую лычку, символично лишив себя всякой командирской ответственности. Это борзость, но мне простительная… вернулся чёрт знает откуда, сам комдив приказал быстрее сплавить. 

До полной оставалось чуть больше месяца. Самое время подумать о будущем на гражданке. За мной оставалось место в Историко-архивном, не секрет, советских вузах после армии восстанавливали с распростёртыми объятиями. Я знал, что в творческие вузы направлений из армии не дают за неимением там подготовительных факультетов. Но упускать такую возможность было верхом бесхозяйственности, зря, что ли, на два года в армию сходил?!

И пришла мне в голову мысль с дальним прицелом. Прицел был на эмиграцию, которой я грезил класса с 6-го после плотного знакомства с современной американской литературой. Вплоть до бреда – ассоциировал себя с Холденом Колфилдом («Над пропастью во ржи»), который по недоразумению родился не в той стране. С моей родословной я имел хорошие шансы на отъезд по еврейской линии, понятно, что с пунктом передержки в Риме или Вене. Если бы не одно НО в лице родного папы. Которой, зная такие настроения своего отпрыска, ещё на моё 18-летие предупредил:

- До моей пенсии даже не заикайся, сделаешь меня невыездным.

- Во-первых, я не заикаюсь, а картавлю, во-вторых, кто мешает тебе, коммунисту, отказаться от сына-антисоветчика?

- Думаешь, ТАМ идиоты сидят? Отказывались, на партсобраниях клеймили, а потом даже в Монголию заворачивали. Наверное, за плохое воспитание.

- Но ты же меня не воспитывал!

- Зато алименты платил. Значит, финансово поддерживал.

- 40 рублей – это поддержка?

- Короче…

Короче, я придумал. Единственный шанс перешагнуть через желание отца работать на «Мосфильме» до самой смерти (а так большинство и делали) было уехать в загранкомандировку и там свалить, попросив политического убежища. Вариант с загранплаванием казался мне слишком сложным, трудоёмким и нестабильным – как свалишь, если в иностранных портах советские моряки даже в сексшопы ходили строем. А вот выехать в длительную – это вариант.

В стране развитого социализма вузов с подобной перспективой было совсем немного. В МГИМО нечего было и соваться, я ещё по спецшколе знал, кого туда принимают и с какими фамилиями. Больше уверенности на поступление вселял Институт дружбы народов, в просторечии Лулумбарий, мне почему-то казалось, что среди негров полуеврею будет легче затеряться.

Вообще-то за направлением на подфак следовало обращаться к замполиту и дальше по команде. Но уж больно подполковник Цымбал на меня диковато смотрел после спецкомандировки, у него за эти месяцы появились другие фавориты, таскающие из Москвы всякую дефицитную хрень. Поэтому я направил собственные сапоги в политотдел дивизии, предварительно выяснив, где выдают вожделенные путёвки в науку.

Жаждущими знаний занимался майор с танками в петлицах и мутным лицом особиста. Точнее, он разбирался с личными делами будущих абитуриентов по спискам, которые ему приносили замполиты воинских частей и по одному ему ведомым признакам вычислял неблагонадёжных. Появление в дверях его кабинета старшего сержанта он встретил с полным недоумением, но сразу не послал. Наверное, стало интересно, откуда такая наглость.

Моё представление он воспринял с недовольным лицом, откровенно морщась на характерное для всех лиц интеллигентной национальности грассирование. Но из вежливости взял в руки военный билет и даже пролистал его.

- МосквАч, значит? Как, говоришь, фамилия – Черток? С такой только в педагогический или торговый.

Я уже открыл рот, чтобы напомнить однозвёздном о братстве всех советских народов, что само собой подразумевало равные во всём права, но услышал не терпящее возражений «Кррругом!» и удалился строевым шагом. Сработал инстинкт самосохранение - не нарываться перед дембелем. Желание свалить только окрепло, правда, на тот момент непонятно, каким образом.

Но сначала надо было дослужить…

Окончание следует…

Леонид Черток (ДМБ 79)