Искусство маленьких шагов. О спасении деревянных храмов Поморья

Благотворительный фонд «Вереница» занимается восстановлением деревянных храмов на Русском Севере. За двенадцать лет существования Фонд смог спасти семнадцать храмов и несколько старинных домов, открыть небольшой музей и помочь пятистам библиотекам.

О том, как светские и советские люди начали реставрировать православные церкви на Севере, почему неправильно заниматься храмами, не занимаясь людьми, как в тридцатые годы у людей забирали Бога, и что делать сейчас, чтобы сохранить свое культурное наследие — в интервью с директором фонда «Вереница» Маргаритой Баевой.

Крестик на карте

В начале девяностых Маргарита Баева была одним из добровольных помощников реставраторов при ВООПиК — Всероссийском обществе охраны памятников истории и культуры. Эта государственная и общественная организация проводила субботники в Москве и Подмосковье: в церквях, монастырях, парках и музеях. Летом отряды добровольцев отправлялись на Север. В 1991 году в одну из таких поездок отправилась и Маргарита. Спустя двадцать лет те две недели вырастут в отдельный благотворительный фонд, который объединит вокруг деревянных храмов Севера множество людей.

— В первый отряд нас взял Владимир Анатольевич Птицын из ВООПиКа. Тогда мы поехали на две недели в деревню Кальи, где стоял замечательный тройник (архитектурный ансамбль из зимнего с летним храмов и колокольни, характерный для Русского Севера — прим. ред.). Это среднее течение Северной Двины, Виноградовский район. Государство давало лес и мастера, а мы работали как волонтеры, консервировали храм.

На следующий год советская система помощи памятникам рухнула. Новая не появилась, и вернуться в Кальи мы не смогли. Долгие годы я хотела туда приехать, но были другие отряды: Соловки, Валаам, были детишки, была работа. Вдобавок, никто из нас с товарищами не представлял, как можно самим организовать работы на храме, причем таком труднодоступном.

И вот, спустя семнадцать лет я узнала, что эти храмы в Кальях сгорели. До Москвы эта весть шла три года. Когда я об этом узнала, то была в шоке, потому что понимала: отчасти в этом виновата и я. Получается, что эти храмы были не нужны и мне тоже — я не вернулась к ним вовремя.

В отчаянии я пришла к Светлане Рапенковой — своей подруге, которая была одним из организаторов Морского музея на Соловках. Светлана открыла номер альманаха «Соловецкое море», и мы увидели рекламу проекта «Общее дело». Тогда добровольцы «Общего дела» вели работы по реставрации северных храмов только второй год, и мы пошли к ним, но немного опоздали, потому что отряды уже кончились. И нам с товарищем сказали: «Ну, давайте, идите сами, мы покажем вам крестик на карте».

Так в августе 2009 года мы нашли наш первый храм. Волонтеры и мастера рассказали нам, как можно законсервировать храм, что нужно сделать, чтобы оказать первую помощь. Это был Никольский храм в деревне Гридинская, Вельского района Архангельской области. Мы приехали и за четыре дня втроем помогли одному храму. Сейчас это наш главный храм, в нем уже заканчивается реставрация.

А потом я подумала: этот храм в хорошем состоянии, надо помочь еще одному и еще одному. Начала в год брать по церкви. Это была моя личная инициатива, мне помогали друзья, вместе мы куда-то ехали, перекрывали какие-то крыши.

— Когда и как частная инициатива стала превращаться в благотворительный фонд?

— Когда на четвертый год появился Глеб Кузнецов, историк и автор сценария документального фильма «Атлантида Русского Севера». Он сказал: «Маргарита, ну что это за пионерская деятельность? Нужен фонд». Я отвечаю: «Глеб, я в документах не понимаю ничего». Он помог нам всё оформить и стал соучредителем — так в 2013 году появился фонд «Вереница».

Название пришло совершенно случайно. Мы занимаемся не только храмами, поддерживаем разные другие инициативы северян: краеведческие музеи, библиотеки. Одна из таких инициатив — фестиваль дней деревень «Вереница», который делал архангелогородец Евгений Быков с женой Надеждой. Глеб брал у них интервью и спросил: «Можно мы у тебя заберем это замечательное слово?» — «Да пожалуйста!»

Лексическое значение этого слова оправдывает себя: мы идем вереницей друг за дружкой, и наши храмы раньше шли вереницей по трассе М8. Сейчас география пошире.

На общественных началах

Наш фонд немножко странный. Я учитель русского языка и никогда не предполагала делать никаких фондов. Сначала это была такая анархия: мы собирали отряды, как умели делали на храмах неотложные работы. Потом поняли, что нужны разрешения, потихонечку начали привлекать специалистов, делать проекты противоаварийных, реставрационных работ, получать разрешения, находить квалифицированных плотников-реставраторов, проводить конференции.

Сейчас нас около пятидесяти-шестидесяти человек, и наше движение уже системное. Пока мы с вами говорим, на Севере уже работают два отряда — это тридцать человек. И тут не на неделю приехать — эти работы мы готовили несколько лет.

В Зачачье на Никольском храме второй год работает большой отряд. Это Холмогорский район.

В деревне Бережная Дуброва Плесецкого района сейчас закрывают храм Рождества Богородицы, XVII века. Туда едут люди и из Мурманска, и из Архангельска, и из Москвы. Это, конечно, стоит даже увидеть.

— «Вереница» стала вашей основной деятельностью, или проект получается совмещать с работой в школе?

— Так получилось, что я не реставратор, я с семнадцати лет работаю в школе и не могу бросить ее. Это частная школа, часть средств от работы в ней идет и на восстановление памятников. Собирать средства сложно, и мы не очень любим это делать. Обычно костяк фонда скидывается самостоятельно, а остаток денег собираем в интернете. Недавно выиграли первый грант. Что-то дают жители, где-то мы удешевляем работы.

Сейчас у нас работает три плотника, а при них четыре бесплатных волонтера с плотницкими навыками, уже наполовину мастера.

Все-таки мы считаем, что в обществе много других социальных проблем, и мы не можем на первый план выходить со своими памятниками. Поэтому так — с миру по нитке.

— То есть, участники фонда организуют работы «Вереницы» на свои личные средства?

— Да, мы живем на свои. У нас в фонде нет никого на оплате. Люди приходят вечерами после основной работы.

Один из наших волонтеров выучился в мастера и бесплатно делает с людьми главы в нашей московской мастерской. Полностью собирает, покрывает их лемехом. Потом это всё разбирают и увозят в Архангельскую область — всё на общественных началах. Каждая такая глава стоит 50–100 тысяч рублей. И мы на это деньги не собираем. Кто-то жертвует дерево, кто-то свой труд, всё это так кропотливо, тихонечко.

— Волонтеры «Вереницы» — какие это люди, каких они профессий, занятий, убеждений? Это всегда «готовые православные» или нет?

— Ой, нет. Вы знаете, у нас светский фонд. Так получилось, что я вообще невоцерковленный человек. Но нашу культуру христианства, с которой так жестоко в двадцатые-тридцатые годы прошлого века расправились — нужно сохранять. Просто потому что это наша история и культура. Это аксиома.

Мы поддерживаем верующих, но есть у нас и неверующие. Мы не делимся на воцерковленных и невоцерковленных. Среди нас есть священники-добровольцы, которые приезжают и крестят людей. Если это возможно, то мы всегда за службы в храмах. И люди приходят молиться в часовнях, которые мы отреставрировали. Где нет священника, молятся мирским чином.

Люди, повторюсь, самые разные. Мы сотрудничаем с архитектурной фирмой «Традиция» Андрея Бодэ и Ольги Зининой. Сотрудничаем с двумя плотницкими артелями: «Архангело» из Каргопольского района и «Новое Старое» из Подмосковья. Без специалистов никуда. Я считаю, что Фонд должен объединять: и артели, и реставраторов, и жителей, и священников.

Да, у нас нет пятисот-шестисот волонтеров в год, которые приедут на два-три дня, потаскают доски, уедут и забудут о нас, а мы — о них. Но вот в прошлом году одна женщина с ребенком была у нас в четырех отрядах, проработала всё лето и круглогодично приезжает в свободное время. Десять-пятнадцать таких человек — это наш золотой запас.

Люди подружились, прикипели друг к другу какими-то сторонами и не могут по-другому. Собираются в течение года, ведь наши отряды круглогодичные, и мастерская работает весь год. На храмах работаем до ноября-декабря, дальше просто ездим чистить снег вокруг, проводим собрания с жителями раз в три-четыре месяца, приезжаем на праздники, на выходные. Это обязательно. Ну нельзя раз в год к людям приезжать, если ты восстанавливаешь храм-памятник. Иначе получается, что тебе храм нужен, а люди не нужны.

Хорошие люди, важное дело

— Что побуждает человека — тем более светского — всё лето провести в волонтерских поездках, реставрируя храмы, а не махнуть, например, на море?

— Ой, мои дочки уже говорят, что на юге жарко. Даже в Москве мы народ северный, и на Севере нам полезнее. Отдых, закалка, укрепление сил, хорошие люди, важное дело. Мы не говорим, что у нас толпы, но вот кто-то выбирает такой странный отдых.

И ведь дело идет, им надо заниматься. Человек просто понимает: «Это нужно сделать». Иначе этот памятник, этот храм исчезнет. А таких храмов, как у вас на Севере, нет больше нигде во всем мире. Так что мы стараемся не только для Архангельской области и жителей ее деревень, а сохраняем и мировое культурное наследие.

— Как пришли к этому вы сами?

— Видите, мы уже позднее советское поколение. Мы застали советскую власть успокоившейся. Как у Булгакова: «Кровь ушла в землю». При мне уже не травили священников, в семидесятые-восьмидесятые относились с уважением к храмам, в школах уже не говорили: эти люди верующие, они плохие. Уже рассказывали о том, что храмы — это культурное наследие, которое нужно сохранять, как и все другие памятники.

Плюс мой папа работал на Севере, снимал фильмы. Он привозил книги о ваших деревнях: Юрия Казакова, Юрия Арбата. Всё это в нас впиталось. Так что когда я впервые увидела объявление о наборе добровольцев, то совершенно естественно было пойти и помочь Рождественскому монастырю. Его действительно нужно было возвращать Церкви, потому что забрали его незаконно.

Тогда храмы уже отдавали верующим, а в них были офисы, фирмы, везде стояли перегородки. И наши мальчики по вечерам просто долбили эти перегородки, а девочки выносили мусор на носилках. Монастыри были очень бедные, они только возрождались. Мы ездили по монастырям пилить дрова, и очень хорошо проводили время.

Мы много ездили по Северу. Когда у нас было еще мало подшефных храмов, то мы еще что-то выбирали. Сейчас мы уже даже боимся ехать в новые места! Потому что в Пинегу или на Мезень поедешь, полюбишь, а добираться-то два дня!

Однажды зимой приехали в Леменьгу, это дорога Долматово-Няндома. Моя молодежь пошла по снегам смотреть на эти полуразрушенные храмы, а мы с дочкой остались. И вот, к нам подошел старик, очень пожилой человек: «Девочки, а что вы тут?» — спрашивает. — «Да вот, наши пошли храм смотреть». «Ой, — говорит. — Я был маленький, когда пришли колокола снимать. Полный холм народа был, я помню. Это был тридцать четвертый год».

И мне, знаете, так тошно стало, я ему говорю: «Что, помогать, что ли, все пришли?» А он отвечает: «Да нет. Я, — говорит, — никогда не слышал, чтобы так бабы выли, как в войну».

Плакал народ, весь холм, все женщины выли. У них забирали, получается, их Бога, их храмы, которые они совершенно спокойно общиной в тридцатые годы оплачивали. Не мешал их Бог колхозам, не мешал школам, и не нужно было с Ним так расправляться.

Понятно, что мы не сможем вернуть время, когда были огромные деревни, уклад, и крестьяне сами инициировали строительство храмов. Но надо избегать насильственного разрушения. И не только о религии я говорю, но и о хорошей советской культуре, которую сейчас тоже надо сохранять, культуре детского чтения, например. Всё хорошее надо сохранять.

— Что это дает лично Вам?

— Много дает поддержка северян. Это очень хорошие люди. В Москве тоже много хороших людей, но на Севере какой-то покой и воля. И многому мы можем поучиться у северян. Многие дела северяне до сих пор делают общиной. Договариваются, выходят на субботники. Года три назад в Москве выпал снег, и не вышли дворники. И мы не смогли собраться, выйти и убрать снег — так и ходили по сугробам к метро. На Севере, если деревня живая, такое невозможно. Там люди собираются и чистят свой снег сами.

У вас 1200 ТОСов (территориальных органов самоуправления — прим. ред.). В таком количестве на миллион жителей это явление есть только у вас. Вы уникальные! На Севере люди могут взяться за дело вместе, написать документы, собрать средства, починить дорогу, провести какие-то работы на храме, сделать ремонт в библиотеке. Без тендеров, напрямую.

Слабая сторона этого движения — большая общественная нагрузка ТОСовцев, а сильная — это то, что на Русском Севере есть хозяин, который волнуется за свою деревню и делает что-то для нее.

Надежда, что деревня не умрет

— А что дает местным жителям восстановление самих храмов? Это меняет их жизнь?

— Понимаете, мы подходим комплексно, занимаемся не только храмами, у нас много подшефных библиотек, мы помогаем краеведческим музеям. Мне кажется важным, чтобы человек приезжал в свою деревню, и видел, что там всё в порядке: дорога, храм, библиотека. Всё это тоже жизнь, а если будет один храм стоять в полумертвой деревне, то это, наверное, бессмысленно.

Есть у нас и кладбищенский подшефный храм. Люди приезжают в деревню, чистят могилки родных, заходят, ставят свечку, молятся. Со временем там будут отпевать усопших.

Наверное, храм, дает жителям надежду, что их деревня не умрет.

Потихонечку начинают возникать общины. Вот в деревне Волосово появилась такая маленькая и очень добрая община, которая занимается и храмом, и клубом, и хор у них, и памятники солдатам ставят. Всё связано, и храм тоже в этой цепочке — это жизнь.

— Поделитесь, пожалуйста, одним из самых теплых воспоминаний, связанных с поездками на Север.

— В 2011 году была удивительная история, все ее участники и сейчас живы. Андрей Бодэ, замечательный архитектор-реставратор мне сказал, что погибает храм в Меландово, и нужно им заняться. У нас тогда было мало храмов, и мы с детишками поехали туда, с трудом нашли жилье. Приехали мастера-реставраторы, мы попробовали первые работы провести.

Меландово — это деревня под Емецком, зимой там всего восемь-девять жителей. Очень красивое место на реке Емце, но, к сожалению, жизнь уходит оттуда.

И вот, я ходила по деревне с камерой, искала стариков, которые были в храме, когда его закрывали, и никого не нашла. Встретила одну бабушку, которая говорила что-то про просфорки, но ей было тогда всего пять лет, и она ничего не помнит.

С чувством неудовлетворенности мы с детишками уезжали дальше, на Соловки. У меня кончались деньги, я экономила. Мы доехали на автобусе до Брин-Наволока, дальше нам надо было на Обозерскую. Сто километров нас довезли автостопом, оставалось еще четыре. И вот, мы вылезаем из машины, я и трое детей, а на дороге уже стоит маленькая машинка. Мы даже не голосовали. Выходит человек и спрашивает: «Вы откуда такие?» Дети отвечают: «А мы чинили храм в Меландово». И тут он говорит: «А у меня мама из Меландово».

Представляете, там расстояние по дорогам сто пятьдесят километров, и мы его встретили. Я говорю: «Мама!» Он говорит: «Да! Жива-здорова, живет в Летнеозерском» — «Поехали!»

И вот, мы в девять вечера врываемся к этой бабушке, которая уже, в общем, собирается ко сну. Женщина в шляпе с камерой, куча детей, рюкзаки, и сын, который ей говорит: «Мама, рассказывай!»

Так мы познакомились с замечательной Татьяной Николаевной Лоховой и ее сыном Борисом Викторовичем, знатным ТОСовцем.

Татьяна Николаевна была как раз последней маленькой прихожанкой этого храма, она рассказывала нам, как сшибали кресты, как бросали иконы в реку, как она ходила к священнику, рассказывала про свою жизнь. Про то, какое жестокое было время, про то, как одна бабушка вошла в магазин и говорит: «Вот, скамейку мне советская власть не поставила», — и ее увезли. И бабушку, и кузнеца, и священника — увезли и не вернули. Куда увозили? Репрессировали, конечно. Люди бояться начинали.

Такое, конечно, не забудешь.

Но как это получилось? Как мы столкнулись тогда с Борисом Викторовичем? Это, наверное, чудо. Мы до сих пор дружим. Татьяне Николаевне сейчас уже больше девяноста лет.

Дорогие друзья, подключайтесь

— А «Веренице» двенадцать. Сколько храмов за это время получилось спасти?

— Вы знаете, это сложный процесс. Мы как бы ведем их длительное время, не бросаем. У нас есть семнадцать храмов-памятников, но есть еще и несколько старинных домов.

У нас уже есть свой небольшой музей в одной деревушке. Жители считают, что если хозяин умер, то дом уходит тоже, погружается в землю за хозяином. Там удалось людей переубедить, сохранить вещи. Вывозить их мы не стали, нашли старый дом, отмыли и сделали музей, собрали все письма с деревни. Хотя бы так, на птичьих правах.

Поддерживаем и библиотеки. «Помощь сельским библиотекам Русского Севера» — это большое движение, там на самом деле уже не совсем Русский Север, а целых двадцать семь регионов. Просто руководители проекта не хотят менять название. Начиналось всё с нашего фонда: мы ехали, везли книги, потому что видели, что библиотеки растерзаны, новых поступлений нет, а дети хотят читать. Без копейки денег помогаем уже пятистам библиотекам. Из тринадцати тысяч по России — это очень неплохо! Две библиотеки в Шенкурском и Вельском районах наш фонд сохранил. Одна из них стала частной, а вторая осталась государственной, но чтобы ее не закрыли, мы два года оплачивали там электричество. Всё дело в том, что отопление в библиотеке было электрическое. Когда отопление подключается к розетке, то это безумие. Мы платили около ста тысяч в год, но библиотеку удалось сохранить! Сейчас ее не планируют закрывать. Это тоже очень важно.

— Что нужно, чтобы фонд развивался, и дело шло вперед?

— Про себя я могу сказать, что мне, наверное, нужно уйти с работы, но я не могу. Сегодня у меня предпоследний рабочий день, школа у нас частная, работает до десятого июня. И вот, мне звонят с Севера прямо на уроках: что-то надо решить. А мне еще оценки выставлять, тетради проверять.

Проблема в том, мы не можем позволить себе платить зарплаты людям, которые занимались бы фондом постоянно. Но и так люди появляются: вот, например, уроженка Верхней Уфтюги Дарья Михайлова приехала учиться в Москву на реставратора, параллельно она ведет реставрацию своего храма.

Нужно, чтобы всё это преобразовалось в более мощное движение. Но как? Мы привыкли работать точечно, мы не можем куда-то бросить какие-то миллионы, тем более, несуществующие. Наше дело — искусство маленьких шагов.

Сложно соединить всё мелкое, частное в какую-то глобальную структуру. Наверное, фонду не хватает структурирования, правильного сбора средств. Пока что у нас немного анархия, потому что мы не можем сделать всё, что хотим. Но памятники ведем! За что беремся, то практически не бросаем.

— Замечательная анархия! Всем бы такую.

— Да, но сил-то не очень много. У нас много женщин, а мужчин мало и мастеров мало.

А еще мы не знаем, как о себе рассказать. С этим у нас проблемы. А ведь надо, чтобы и сам Архангельск увидел свои храмы.

Сейчас идут работы в Бережной Дуброве Плесецкого района, это на другой стороне Онеги против Конево — храм Рождества Богородицы, XVII века, сейчас там перекрывают главы. Очень красивое место и интересные работы!

В Зачачье Холмогорского района закрывают кровлю на Никольском храме. Пока что это противоаварийные работы, чтобы храм пожил еще десять-пятнадцать лет. Но останавливаться нельзя, нужно переходить к реставрации. Иначе через десять лет его снова придется переконсервировать, а он и так переконсервированный уже дважды, это третий раз. И сколько мы будем так консервировать? Это тоже плохо для храма.

Хочется рассказать о нашем проекте людям: может быть, кто-то увидит, какие это красивые храмы, заинтересуется, станет попечителем и оплатит проект уже реставрационных, а не противоаварийных работ. Это несколько миллионов, которые фонду будет очень трудно собрать.

Раньше у храмов были попечители, их содержали сами местные жители, и отношение было другое. Не было никаких разрешений на работы, люди просто видели, что храм ветхий, и разбирали его. А плотники ставили рядом храм, может быть, еще краше.

А сейчас, когда храм — памятник, охраняемый государством, то к нему вообще очень трудно подступиться. Нужны проекты и разрешения. Но и попечители нужны тоже!

Это вопрос отношения. Сейчас, когда мы приезжаем в Зачачье, то живем в здании школы, которую построили в 1906 году сами жители. Сто лет назад один крестьянин взял в долг большие деньги, чтобы ее построить. Когда его не стало, жители деревни приняли решение собрать средства и отдали долг. То есть, крестьяне сто лет назад были ого-го! Они многое могли сделать сообща.

Вот и сейчас хочется показать северным людям их храмы, показать, что вокруг этих храмов происходит, и сказать: «Дорогие друзья, подключайтесь».

(по материалам Архангельской епархии)