"Русский человек непостижим". Писатель Личутин о вечном

Русский народ – великий народ, это нельзя подвергать сомнению. Если бы русский человек был так прост, как он сумел бы покорить такое огромное пространство? Русский человек был чрезвычайно религиозен, и его Бог — живой. Так считает писатель Владимир Личутин. Современник, ставший при жизни классиком, автор нашумевшего «Раскола», посетил родной для него Русский Север и поделился с нами размышлениями о смысле русского национализма и о том, как победить в России идеологию потребительства.

Вы провели юность в Мезени, закончили лесотехникум, потом факультет журналистики ЛГУ, и началась карьера, обычная для советского журналиста, а уже после тридцати начали издавать первые художественные произведения. Как появился этот импульс – писать?

Вопрос и легкий, и трудный. Если бы после техникума не забрали быстро в армию, я бы стал слесарем – интересная работа. После армии я работал фрезеровщиком, мог бы им и остаться, тоже интересная, творческая профессия. Но стал писать стихи – плохие, конечно… И оказался в журналистике. Тоже интересно, где-то между творчеством и пропагандой. Журналистика требовала тогда почитания власти. Это, между прочим, и неплохо, государство на этом стоит. Но те регламенты, которые тогда существовали, ограничивали творческое начало. Только в очерке можно было себя проявить. Я был на первом Всесоюзном совещании очеркистов, от северо-запада.  

Много лет прошло, но кто-то помнит не мои книги, а мои писания в «Правде Севера». В этих зарисовках были живое человеческое чувство, необычность человеческой судьбы, русского характера. Но газете они оказались не нужны, другим журналистам казалось, что я ничего не делаю. Нужно было писать об уборке навоза, посевной, о надоях молока, строительстве… В нашем, в общем-то, хорошем коллективе возникали разногласия, я стал белой вороной.

Потом, когда меня похвалили на совещании очеркистов в Москве, меня это очень воодушевило, и я подумал, почему бы не написать художественную работу. Мне казалось, по молодости лет и по самоуверенности, что все пишут плохо, не так, что обходят правду. А я вот возьму и напишу правду, истину о русском народе, униженном, обиженном, который жил на этих тоскливых, холодных равнинах, болотинах Поморья. Много у нас было вдов, у меня самого отец погиб на войне. Удивляла их страстность к жизни. Можно было сдаться, а они терпеливо сносили все тяготы. Задача была вырастить детей, и всю свою жизнь они посвящали детям. Это сейчас – детей «нельзя заводить», если не можешь прокормить, а тогда наоборот – дети даются Богом, Бог дал шестого – и шестого прокормит, дал седьмого – и седьмого. Хотя в церковь эти женщины практически не ходили, у них было православное сознание. Бог дал – надо вырастить. Аборты были редким и исключительным событием.

Церквей не было, икон не было во многих домах. Может, кто-то и прятал… Но Бог был в душе человеческой, потому что соблюдали нравственные нормы, в отличие от сегодняшнего дня, когда церквей много, а нравственности – увы...

Вот эта жалость к ближнему меня и побудила написать ту правду, которая мне якобы открылась. Я тогда как раз заканчивал учиться на факультете журналистики, начал писать эти зарисовки. Они были несколько раз опубликованы, и даже большим тиражом.

Это было так первобытно-наивно, я даже не представлял, как писать… Например, она признается парню в любви – какими словами об этом сказать? Только через несколько лет дошло – как было, так и пиши, если была любовь. Самое трудное – вот этот мелкий быт, а не какие-то глубины философии. Что такое литература? Это описание обстоятельств бытия человека. И все это надо так написать, чтобы было интересно. Иному удается. Вот, например, Юрий Казаков. Когда разбираешь Казакова – там все обычно. Обычный язык, просто слова, но они так вставлены в строку, с такой интонацией, с такой музыкой, что все воспринимается необычно и таинственно. Казаков продолжил традицию Бунина; его стилю подражали сотни писателей, но в памяти остались единицы.

Вы пишете об особом «коде» русского человека. Как вы сами определяете эту «русскость»?

Русский человек непостижим. Великие писатели стремились разгадать его загадку, но только прикасались к ней и отступали. Русский народ – великий народ, это нельзя подвергать сомнению. Если бы русский человек был так прост, как он сумел бы покорить такое огромное пространство? Русский человек был чрезвычайно религиозен, и его Бог был живой. Это и есть корни русского народа.

В этом году 100 лет исполняется революции 1917-го — страшного раскола русского народа…

Семнадцатый год – это была неизбежность. Русская жизнь была лишком тяжелой. Намерения были благими, но потом на крестьянина в очередной раз уже в советское время надели наручники, и эти наручники оказались страшнее крепостного права. Город вытягивал из деревни все соки, забирал лучших людей. В конце концов получилось, что из деревни никто не мог поступить в институт. Ум, книжный ум, стал иссякать. Деревня по-прежнему была богата природным умом, знанием о том, как пахать, сеять… Уже в 1980-е годы я об этом писал. Деревня стала дремучей. А в мою пору, когда я школу кончал, практически 90% поступало в институты. И выходили ученые, академики, генералы. Все, что было лучшего в России в те годы, - все было деревенское. Это был показатель генетической мощи народа. А чтобы ее восстановить, потребуются сотни лет, но при благом, любовном отношении к земле. А исчерпали-то за тридцать лет…

Облегчение жизни человека в городе не созидает, а убивает, потихонечку. Все сводится к плотскому содержанию. Плоть победила душу. Не на 100%, но во многом победила. Даже в каких-то бытовых ситуациях. Стали кричать, что в деревне нужники на улице и воду надо из колодца черпать, это уже стало казаться такой бедой… Сознание народа стало замыкаться на таких мелочах.

Деревенская жизнь была суровой, но она воспитывала особый характер русского человека. Почему русский человек всегда побеждал? Его в окоп загнали – он согнулся, фуфайчонку натянул, и все. А другой такую тесноту претерпевать не может. И Бог был рядом. Ратники носили при себе иконку, складенек, на привале раскладывали и молились. И когда покоряли пространства – не завоевывали, а покоряли – у них все время был Бог. И терпение к другим народам было, к якутам, к чукчам.

Если сейчас будет, упаси Господи, война, трудно будет защищаться. Небольшое число военных еще сможет какое-то время, их учат переносить тяготы… А прочие – призовут из городов, и все. Это живые трупы. Лишить газа такой город, как Москва – вымрет сразу. Я не говорю, что там плохие люди, но они превратятся в дикую орду.

Вы критикуете идеологию потребления, завладевшую современной Россией…

Давно были стяжатели и нестяжатели. Как появились деньги, так и началась их борьба. Первое – борьба города с деревней, второе – стяжателей с нестяжателями. Но есть стяжатели без национального начала, чужеземцы, а есть с национальным началом. Они оказываются нужны. Они не могут расстаться с Родиной, и свои капиталы направляют на благо Отечества. Мы знаем по истории XIX столетия, сколько было стяжателей. Фабриканты, заводчики… Они были, кстати, в основном из староверов.

И с нестяжателями все не так просто. Есть те, кто полностью отрицает стяжание, - они тем самым перекрывают движение народа к устроению рая на земле. Меня ругают за то, что я проповедую «нечестивую» формулу, но я считаю, что, прежде чем стремиться в рай на небесах, надо стараться устроить рай на земле. Для чего? Чтобы человек сам себя подготовил к будущему.

А как вы в России видите рай на земле? Что нужно делать? Проблемы есть, как их решить?

О проблемах не пишут, о них молчат. В основе всего должен быть русский национализм. А попробуй это скажи – тебя заклюют. Нужно осознать, что мы русские, вернуться к своим – не то что корням, к ним не вернуться, а к тому, что внутри. Осознать, что я русский. Это долгая работа. Если триста лет и Петр I, и другие отрицали это, то сколько лет надо, чтобы вернуть русское самосознание? Пятьсот лет надо.

При социализме я писал «русский писатель», и это вычеркивали. Или «северный писатель», или «советский». Даже на таком уровне.

Заводы можно восстановить, а вот духовное содержание устраивается многие сотни лет. И задачей Церкви должно быть взращивать национальное содержание. Патриарх пытается, говорит о том, что мы русские люди, и делает святое дело. Из властей-то никто об этом не упоминает. Придумали какое-то «россияне». Боятся сказать, что мы русские.

Если вернуться к Русскому Северу – чем он важен?

Об этом я все время пишу. Ладно, мы забываем прежние житейские обычаи, сейчас другой уровень жизни – почему же оставили в забвении северян? Люди задыхаются. Без дорог, без газа… Школы, больницы закрываются. А Север – это сокровищница, это заповедник России. Я уже устал об этом повторять. Во всех смыслах притом – и в национальном, и в культурном. Я считаю, что отсюда русский человек пошел. По своему составу, и духовному, и физическому. Сибирь тоже заселялась с помощью русских выходцев с Поморья. Холмогоры, Мезень, Печора – они шли туда от голода, особенно при Борисе Годунове было несколько лет. Деревни запустели, все пошли туда. Это была следующая новгородская волна заселения теми русскими людьми, которых мы просто забыли, которых мы не знаем.

Интервьюер Михаил Насонов

(по материалам Архангельской епархии)