Союз разрушимый. Воспоминания о «Беловежском заговоре»

Американские коллеги встретили новость круглыми глазами и традиционным «way!», но быстро успокоились. На пятом году перестройки интерес к России  простыми американцами был безвозвратно утерян, мы быстро перестали быть для них экзотикой. Наших душевных переживаний они не понимали, культуру тоже. За время совместной трудовой деятельности они безуспешно пытались у меня выяснить, почему человек, работая на родине в прибыльнейшей индустрии - кинематографе, позволяет платить себе зарплату, которую частенько не хватает на еду. Или, почему нормальный, здоровый, белый мужчина позволяет себе и своим детям жить в стране, в которой очереди стоят не только за колбасой, но и в общий туалет коммунальной квартиры. А еще не понимали, почему я, прочитавший и цитирующий не один десяток американских писателей, не являюсь известным специалистом по их литературе. На мое объяснение, что Советский Союз - самая читающая страна в мире, ставился диагноз: вы плохо живете, потому что много читаете. А надо работать...

Я для себя всё решил: возвращаюсь. Мне нравилась Америка, но люди ее были скучны, а уклад непривычен. В те годы я еще не понимал, как можно жить без кухонных посиделок под гитару и брагу на томат-пасте, без друзей, врывающихся в час ночи из ресторана Дома кино, «поскольку им негде пить» (из раннего БГ). Без этих друзей сытая и устроенная американская жизнь казалась бессмысленной и пресной. А если нельзя всех перевезти за океан, значит надо строить Америку в собственной стране! Вот с какими мыслями я возвращался на пока еще советскую родину.

Весь полет «Аэрофлот» подбадривал «возвращенцев» бутусовским «Гуд бай, Америка, о-о-о!». Пассажиры были грустны, но решительны. Из разговоров я понял, что все надеются на то, что эти воздушные ворота свободы скоро не захлопнутся. Многие везли с собой повторные приглашения. Настораживало то, что кормить в полете стали ощутимо хуже, чем по дороге туда. Поэтому на дозаправке в английском Шенноне все пассажиры советского Ил-86 создали очередь в аэропортовском баре, тратя сувенирные доллары на пиво с сэндвичами, в то время привозить валюту было еще чревато.

Москва оказалась не так страшна, как ее малевали в Нью-Йорке. Очень радовало отсутствие в центре города пьяных негров с криминальными настроениями. Дома меня ждал запеченный свиной бок с Центрального рынка, стоивший всего лишь пару долларов по чёрному курсу или треть среднемесячной советской зарплаты. Вино-водочные отделы украшали претенциозные бутылки английского виски «Teachers» по 70 рублей штука, отличный реэкспортный бизнес для британцев и источник классовой ненависти для хозяев страны. Зато мои друзья дружно завязали с самогоноварением, их доходы позволяли отовариваться у таксистов в любое время суток. С сигаретами та же история, десяти пачек по талонам хватало максимум на неделю. Но это по госценам, коммерческие сигареты по 1.5 рубля лежали в свободной продаже. Я быстренько продал две привезенные видеокамеры и почувствовал себя почти олигархом (знать бы тогда, что это означает). Но переходить с «Винстона» на «Яву» всё равно пришлось. В общем, жить было можно, но расстраивали рестораны. В пивбарах подавали вчерашнее пиво, и навязчиво пахло мочой. В индийском ресторане «Джантаранга», что на Чистых прудах, из фирменных блюд остался плебейский гуляш, щедро посыпанный карри. Высшим расположением официанта была предложенная «из-под полы» тарелочка с горбушей. При этом счет за ужин на двоих медленно, но верно приближался к зарплате школьного учителя. Но даже в этом Москва выгодно отличалась от остальной России. Когда я приехал к друзьям в Воронеж и, решив шикануть на американские доходы, предложил заказать банкетный зал в лучшем ресторане города, у меня удивленно поинтересовались, что я собираюсь там делать...

Первым откровением стала для меня поездка в любимый Коктебель. В сентябре 90-го года там была какая-то своя власть, но явно не советская. Официальные органы открыто издевались над существующими порядками, доводя их до абсурда. На моих глазах на набережную заезжал милицейский УАЗ, из которого разгружались ящики с крымским портвейном. Предлагаемый круглосуточно ассортимент освежающих и бодрящих напитков, открыто выставленный на ящиках из-под помидоров, мог конкурировать со среднестатистическим «Liquors» в американской провинции. Текилы и джина еще не было, зато всего остального.... Хуже дело обстояло со жратвой. Местный базар традиционно предлагал осенние фрукты и фаршированные соленые помидоры, приморские столовые были преимущественно закрыты. Во всем курортном поселке мясо продавалось в виде сомнительных мититей (румынские люля-кебабы), единственный мангальщик предлагал любителям шашлыка приходить со своим мясом. Но самое печальное, что москвичи и ленинградцы, основные отдыхающие этого литературно-художественного курорта, начали испытывать дефицит любви к себе со стороны аборигенов. Нет, «клятыми москалями» их никто не называл, но на скорую «самостийность» и «незалежность» намекали. Эти понятия неотрывно связывались с будущим потоком иностранных курортников, штурмующих Крым с мешками долларов наперевес, все понимали, что СССР подобного не допустит. Говорят, что и по прошествию 15-ти лет с момента распада державы, подобные иллюзии живут и процветают...

Более сильное впечатление я получил от поездки в Ташкент, где всю осень пытался переделывать бездарный сценарий типичного перестроечного фильма. У меня сохранились самые теплые воспоминания об узбекском гостеприимстве 84-го года, о сумасшедших запахах, идущих от торговых рядов Алайского базара. В моих воспоминаниях «Звезда Востока» представлялась законченным космополитом, типа Москвы или Лос-Анжелоса. Представляете шок, который я испытал от недобрых и подозрительных взглядов, преследовавших незнакомца славянской наружности даже на братском «Узбекфильме»? Некогда богатый город дышал бедностью. Знаменитый Алайский базар теперь походил на своих московских коллег, а радушные до этого торговцы демонстративно забывали русский язык в процессе торга. Даже местная водка, продававшаяся  в киосках «Союзпечати», не спасала общего впечатления. Многие продвинутые узбеки понимали, что подобное положение в экономике всего лишь провокация местных властей против диктата Москвы, но старались не высказываться на эту тему вслух. Не потому, что боялись репрессий, просто хотели сами рулить и ни с кем не делиться...

Можно было жить в таком СССР? Можно, наш народ и войну пережил, и блокаду, и разруху. Можно было ТАК жить в конце ХХ века? Нет, так жить нельзя! Потому что стыдно. О том, что экономика огромный страны варилась в собственном, низкокалорийном соку, поставляя на мировой рынок всю ту же нефть, говорят сегодня и сторонники, и противники либеральных реформ. У нас тогда даже оружие не покупали, мы поставляли его в долг братским социалистическим, соответственно, нищим режимам.  Для пары миллионов «вшивых» интеллигентов огромным счастьем было читать и смотреть без цензуры. Еще столько же почувствовали настоящий вкус денег, когда твои экономические таланты не приводят неизбежно на скамью подсудимых. Но что было делать остальным 295 миллионам, привыкшим, что за них думает государство? Оно каждый день предоставляло не всегда нужную обществу и экономике работу, не давало умереть с голода и худо-бедно одевало. Эти миллионы, как не ездили заграницу, так и не ездят, как не знали другой жизни, так и не знают. Им очень просто объяснить, кто виноват в их бедственном положении. В 90-91 для союзных республик это были москали. Сегодня для среднестатистического россиянина во всем виноваты Чубайс с Гайдаром. Ну, еще «масквачи», хотя большинство коренных жителей столицы давно обретается в Бостоне и Хайфе, а, иногда, и в Архангельске. Вот этот поиск виновного и разъедает человеческую душу. Любой американец, каким бы тупым он ни был, во всех жизненных неурядицах винит самого себя, а потом уже Джорджа Буша, Кандолизу Райз, евреев, китайцев и негров.

В январе 91-го года я приехал в командировку в самую западную точку Советского Союза - Калининград. Была одна сумасшедшая идея - превратить уникальную по красоте Кушскую косу в наш советский Голливуд. Нам тогда по наивности казалось, что постперестроечный «День кино» будет продолжаться вечно. Город жил, как любая советская провинция - бедно. Сама коса, как любая советская деревня - очень бедно. Но нас не встретили с распростертыми объятиями. Оказалось, там  ждут немцев, как единственных своих спасителей, а ведь жили в этих местах в основном дети победителей в той страшной войне. Все они с завистью поглядывали на соседнюю Литву, та готовилась вводить незаконные на тот момент контрольно-пропускные пункты. Было от чего защищать свою землю, ресторан малюсенького приграничного городка Ниды на литовской стороне предлагал давно забытый заливной язык вкупе с запеченной форелью. Всё это можно было получить, если преодолеете языковой барьер с официантом, возникающий при каждом появлении «товарищей»...

Целый год после моего возвращения из США СССР колбасило и плющило. Причем, и экономически и политически. Впервые в своей 31-летней жизни я сидел за новогодним столом без мясного, за неделю до праздника в Москве пропало мясо и птица даже на рынках. Жизнь стала похожа на анекдот, теперь наши друзья из провинции старались привезти в столицу кусочек мясца или маслица. Эти продукты им, худо-бедно, выдавали по талонам, Москва же отоваривалась только сахаром, сигаретами и водкой. Зато появились деньги, вымыв с прилавков последние остатки товаров. С торцов магазинов выстраивались настоящие очереди, так я ждал несколько месяцев мягкую мебель, заплатив вместо 900 рублей 3000. Мне доподлинно известно, что склады воронежского «Электрона» были забиты лицензионными телевизорами, страна жаждала отпуска цен. Но деньги появились далеко не у всех, госпредприятия, колхозники и пенсионеры начинали серьёзно бедствовать. И ненавидеть новых буржуев. Во время съемок рекламного фильма «Крошка енот» о Пермском заводе моющих средств на мою голову несколько раз высыпались мешки со стиральным порошком. А всё из-за того, что на перекуре с местными рабочими я опрометчиво назвал стоимость производства минуты фильма, равнявшейся среднегодовой зарплате на комбинате. Впоследствии выяснилось, народ решил, что столько стоит минута моего личного рабочего времени...

Но денег в стране не хватало, а слово «инфляция» еще никто не рисковал произносить. Его заменило более нейтральное - «бартер». И тут началось! Вот один характерный пример из 91-го года. Моя киностудия «Стоп-кадр» заключила договор с воинской частью из Североморска на производство юбилейного фильма. Денег у вояк, естественно, не было, и они переуступили долги Мурманского морского пароходства, которое частенько просило у них матросов на разгрузку. У пароходства денег тоже не было, но они готовы были расплатиться рыбной мукой, не преминув заказать фильм и о себе. Мой администратор оседлал телефон и через неделю нашел потребителя этой муки - Костромской зверосовхоз, который тоже захотел «фильму» о себе, любимом. На наше счастье при том зверосовхозе оказалось пошивочное ателье, и с нами расплатились готовыми шубами. Иначе, мы до сих пор бы нарезали круги по стране. В довершении хочу сказать, что нам, неспециалистам, втюхали некондицию, и половина норок так и осталась висеть на складах московских магазинов «Меха». Умножьте этот бардак на Павловскую денежную реформу, в лучших традициях лишившую население жалких накоплений, и вы поймете, как народ любил ту власть. Другое дело, никто не понимал, какая власть должна быть...

То же самое касалось и политики. Большевики использовали свой излюбленный метод - поиск врага. Вот только с внешним уже не получалось.

- Нас хочет завоевать Америка! - пугала партия.

- Скорее бы... - с надеждой вздыхал народ.

Одной из роковых ошибок Горбачева стало свободное перемещение за границу. Советский народ открыл для себя истину: его никто не хочет завоевывать. Наоборот, экономика западных стран начала постанывать от претензий первого президента СССР - расплачиваться бесконечными кредитами за малейшее послабление советского режима. Уже никто не боялся нашего ядерного оружия, мир увидел человеческое лицо социализма, которое тоже хочет жить. Желательно хорошо. Не бомбами был страшен СССР, а своей разрушенной экономикой и раздолбайством, способным создать еще не один десяток «чернобылей». Одни делают вид, что платят, другие делают вид, что работают, это как раз о нас. В итоге сложилась критическая ситуация. Михаил Сергеевич поступился всеми возможными принципами, под которые давали деньги. Оставался один: завершить неудачный эксперимент с социализмом. Вот на это он пойти не мог.

В отсутствии внешнего врага в стране стал создаваться внутренний. К сожалению, классовая ненависть в народе никак не хотела разгораться до пожара, бизнесменов не громили, кооперативные кафе не жгли. Наоборот, у пенсионерок неожиданно проснулась предпринимательская жилка, они увлеклись многоходовыми вариантами обмена талонов на продукты. Но то тут, то там на национальных окраинах СССР стали появляться очаги недовольства. Сепаратистские настроения сурово карались советской армией посредством саперных лопаток. Зато на межэтнические конфликты смотрели сквозь пальцы. Мне иногда кажется, что это был один из самых изуверских ходов большевистской политики - перевести недовольство властью в межнациональную плоскость. Русская интеллигенция всегда сочувствовала освободительным движениям в республиках СССР. И вот во время кровавых событий вокруг вильнюсского телецентра один из тогдашних рупоров перестройки, Александр Невзоров, в своих суперпопулярных «600 секундах» на всю страну произносит магическую фразу: «Наших бьют!». То есть не ОМОН демократов, а чухонцы русских. Вот кому надо сказать «спасибо» за все настоящие и будущие «кондопоги», от этих слов сорвало крышу у вполне порядочных людей. Но Запад опять не отреагировал, посчитав вспышки национализма и сепаратизма внутренними проблемами страны. У них тогда перед глазами не было кровавого примера Югославии, а то тряхнули бы мошной. Коммунистической партии надо было срочно что-то делать, дело катилось к бунту. Тому самому, «бессмысленному и беспощадному»...

Я иногда задаю себе вопрос, а что мешало Горбачеву, Лукьянову, Язову и прочей камарилье самим взять курс на построение капитализма? При этом самим рулить финансовыми потоками и приватизировать госсобственность под себя. И сам себе отвечаю: эти люди не хотели ни с кем делиться своей безграничной властью, что неизбежно в любом капиталистическом обществе. Это так сладко, возвышаться на троне среди толпы нищих, падших ниц. Главное, иногда говорить им, что они живут в самой справедливой стране. Где все равны, кроме нескольких «небожителей». Именно так называла партийную верхушку страны моя интеллигентная бабушка, испуганно озираясь по сторонам...

Как выход из тупика, решили провести в стране путч. Наверное, сегодня всем ясно, что во главе его негласно стоял сам Горбачев, это подтверждают сами путчисты. Например, в фильме «Союз нерушимый» Олег Шеин прямо цитирует «форосского пленника»: «Пробуйте». Какие доказательства еще нужны? Попробовали. Не получилось.

Я уже не раз писал об эйфории, царившей в наших душах в последние месяцы 91-го года. Победа обрела материальное выражение. Сначала появилась водка. Потом импортные сигареты. В киосках «Мороженое» на Арбате среди бутылок со свежим «Жигулевским» (и где оно скрывалось от нас столько лет?) гордо встала немецкая «Саламандра» чешского производства, в светлое будущее в удобной обуви. Прилавки магазинов еще были пусты, зато вокруг памятника Пушкину возник стихийный продовольственный рынок. И наш следующий новогодний стол ломился от яств, символизируя начало сытой жизни!

Скажите честно, кто-нибудь заметил, что именно 8 декабря 1991 года развалился Союз? Я хорошо помню Горбачева с глазами на мокром месте, вещающего о своем уходе, но он ассоциируется у меня с общим прощанием с социализмом. Было много других насущных проблем, например, личная борьба с инфляцией. Она не была такой галопирующей, как в Польше 80-х, где зарплату выдавали каждый день, чтобы успеть хоть что-то купить на стремительно обесценивающийся злотый. Но и у нас было весело. Друзья из «большого кино» хвастались, что на постановочную премию смогут купить несколько «Жигулей», а в конце съемочного периода им хватало только на несколько бутылок водки. Зато проданный «налево» сэкономленный  «Кодак» с лихвой окупал все труды. О том, что «Союза нерушимого» больше нет, мы узнавали из сводок с фронтов, то тут, то там возникавших на территориях бывших союзных республик. И это было уже не наше общее дело, а внутренние проблемы новых государств. Что совершенно не огорчало.

В эти дни много рассуждают о том, что означал распад СССР для жизни советского народа - прогресс или катастрофу. Приводится множество экономических аргументов «за» и идеологических «против». Но почему-то никто не вспоминает о главном поводе, по которому главы трех крупнейших союзных республик собрались 15 лет назад в Беловежской пуще. Сместить Горбачева с поста президента СССР? К тому моменту он так обделался, что это был чисто технический момент. И если бы Ельцин очень захотел, то вполне мог бы стать во главе огромной страны, именно ему принадлежало первенство в борьбе с социализмом. Вот только и Ельцин, и Кравчук, и Шушкевич осознавали, что их республики на первых порах могут выжить исключительно за счет западных кредитов. Именно Россия, Украина и Белоруссия владели оружием массового поражения и могли вести ядерный шантаж богатых стран, где очень ценят жизнь. Зачем же делить будущие кредиты с какой-то Киргизией или Молдавией? Ну, а в этих республиках к власти пришли национальные кадры, мечтающие быть  местными царьками с диктаторскими полномочиями. Если ни с кем не делиться, то собственных богатств на их семьи хватит. Что в итоге и получилось. Остальные республики бывшего Союза резво подписали ни к чему не обязывающий Договор о сомнительном СНГ и занялись собственным «государствостроительством» на основе национальных менталитетов. Заметьте, никто и не подумал позвать Прибалтийские республики. Во-первых, неудобно, после обнародования секретных документов стало ясно, что тут не добровольный союз был, а, скорее, оккупация. Во-вторых, бесполезно, из всего СССР это были самые самодостаточные субъекты. Да и Европа им намного ближе, пусть с ней и живут.

Что мы имеем на сегодняшний день? Все бывшие республики выжили самостоятельно, СНГ выполняет чисто декоративную функцию. Если кратковременные союзы и возникают, то исключительно в борьбе против кого-то. А так ли они нужны, эти союзы? Бывшие республики СССР живут на уровне своих зарубежных соседей, близких им по географическим и экономическим признакам. Украина медленно, но верно приближается к странам Восточной Европы, тоже хлебнувшим социализма. Белоруссия экспериментирует с социальным строем, выбрав нелегкую долю европейского маргинала, и это ее личное дело. Россия? Она лучше всех! Лишь бы нефть не опускалась ниже 50 $...

Сейчас модно ругать первых демократов-реформаторов, мол, всё не так сделали. Кто-нибудь знал пятнадцать лет назад, как надо? При любом строе всегда будут недовольные, это диалектика. В ноябре 17-го победили большевики, в 91-ом мы отобрали у них власть и постараемся больше ее не отдавать. Только причем здесь демократия, «власть народа»? Какого народа, который в тверских деревнях по-пьяни священников с детьми сжигает?! Не дай Бог! В 91-ом году мы начинали строить капиталистическое государство по западному образцу. Не всё получилось. Так подправим, придет время. Главное, не сначала начинать.

И последнее. Сейчас даже коммунисты говорят о деградации того, советского, строя. Признают ошибки в экономике, ставят в пример Китай и грустят о конвергенции, слиянии всего лучшего от капитализма и социализма. Так вот, в 98-ом году нефтяной шейх из Саудовской Аравии профинансировал эксперимент по скрещиванию ламы с верблюдом. Планировалось получить идеальное животное, с милой внешность, покладистым характером и мягкой шерстью, как у ламы, выносливого, с длинными и сильными  ногами, как у верблюда. В итоге на свет появился злобный низкорослый урод со свалявшейся шерстью, которую не берет ни один гребень. Все последующие попытки приводили к аналогичным результатам...

С праздником!

Леонид Черток