«Картавый прапор»

Ночь. Зима. Главная аллея дивизии. Скрипят сапоги на морозе. Вернее, так: скрипят мои, солдатские, хотя и юфтевые. Офицерские сапоги прапорщика Гражданкина нежно посвистывают. Он деликатно старается не спешить. Я его понимаю, не очень удобно вести своего подчиненного, почти друга, на гарнизонную гаупвахту. Он хороший парень, этот прапор, что редкость для старшинской братии. У меня с ним особые отношения. Несмотря на всю демократичность Николая, я не лезу к нему с панибратством, да и другим не даю. Даже когда мы вместе выпиваем, что бывает нередко. И это не стремление пообщаться накоротке с начальством. Гражданкин мне действительно интересен. Удивительно, где мог приобрести такое породистое лицо выходец с глухой сибирской заимке? Наверняка к его прабабке наезжал какой-нибудь петербуржский хлыщ, любитель пострелять глухарей. Хотя нет, те края ссыльные, не зря Николай старательно обходит тему предков. На дворе 78-й год, зачем военнослужащему лишние вопросы?..

Николай смущенно поглядывает на меня и тяжело вздыхает. А ведь сам ни в чем не виноват. Это я собственными руками закатал себя на 10 суток. Точнее, собственным кулаком и интеллигентскими рефлексами. Все из-за лейтенанта-двухгодичника, вдобавок моего земляка. Он сам лез в приятели, это чертов выпускник МАДИ. Я, как мог, уклонялся, у меня больше общего с тем же Лаврухой, еле-еле закончившим восьмилетку в шахтерском поселке под Донецком. Лейтенант это чувствовал и копил злобу. Все свершилось в его дежурство по комендантской роте, соседствующей с нашим взводом. Я, как и положено замкомвзводу второго года службы, валялся на койке и трепетно читал «Семью Эглетьер» Анри Труайя. Кто служил в те годы, тот знает, для думающего старослужащего книжный голод посильнее животного будет. И надо мне было так не вовремя отправиться на перекур, оставив «Семью» прямо на одеяле. С другой стороны, кто посмеет взять любимую цацку сержанта-«черпака»?! Посмел один такой. Вернувшись, я обнаружил москвича-недоумка в лейтенантских погонах вдумчиво вырывающим сразу несколько страниц из источника знаний. На мой возмущенный вопль, последовал ошеломляющий ответ:

- Да чего ты, зёма, возбухаешь? Там картинок все равно не было...

И тут меня переклинило, пелена пошла на глаза. Я даже не лейтенанта бил, а тупость, окружаюшую меня последние 15 месяцев из моей 19-летней жизни. Бил технично, как в секции учили, но без учета, что на руках нет боксерских перчаток. Вонючка-лейтенант успел добежать до штаба и шамкующим ртом наябедничать на борзого сержанта, перед тем как картинно потерять сознание. Мне повезло, что доложился он замполиту дивизии Цымбалу, с которым меня связывали особые отношения по причине любви последнего к московскому дефициту. Но мне не повезло, что рядом стояло много свидетелей, отнюдь не из числа моих поклонников. Если бы лейтюха был родом из провинции, как и подавляющее большинство офицеров Кантемировской дивизии, дисбат мне был бы обеспечен. Или даже зона, еще неизвестно, что лучше или хуже. Мотив удара никого не интересовал, любовь к книгам относилась к интеллигентским заморочкам. А так, всё счастливо свелось к разборке двух соседей. Обошлось бы, если бы лейтенант не жаждал моей крови и не шипел в кресле стоматолога насчет знакомых в трибунале. Вот за это-то мне и дал 10 суток ареста лично комдив, почему-то ободряюще подмигивая. Хотя, что тут непонятного, через неделю по графику я получал спирт на протирку водолазного имущества, личный опохметологический запас гвардии полковника Момотова...

Весь взвод собирал командира на губу. Это не так просто. Надо заменить парадные погоны на уставные, расшить зауженные галифе, выпрямить пряжку и вытащить проволочку из воротничка. Любой подобный прокол грозил несколькими дополнительными сутками ареста. Но главное, спрятать в солдатскую форму бритвенное лезвие. Вот этому я сопротивлялся, говорил, как-нибудь обойдусь. Бывалые люди настояли. Как же я им благодарен, но об этом позже. Особенно за меня переживал мой верный клеврет Лавруха. Вшивая бритву под обшлаг кителя, он возмущенно вопрошал в никуда:

- Где это видано, чтобы еврей сидел на гауптвахте?!

Как тут не поверить в провидение? Сашка Лавреньтев, до конца прочитавший в своей жизни только «Чука и Гека», слово в слово процитировал довлатовскую «Зону». Что еще раз подтверждает, все истории Сергея Донатовича взяты из жизни, в чем я, собственно, никогда и не сомневался.    

В общем, ничего страшного, кто на «губе» не бывал, армии не видал. Но тут вмешалось мое еврейское счастье. Дело было в субботу, гаупвахта наша работала по расписанию советского продмага: прием «товара» с 18.00 до 20.00, воскресенье - выходной день. Я же стоял перед закрытыми воротами «голгофы» десять минут девятого, было отказано в приеме. Опять не повезло, меня сопровождал запуганный жизнью капитан комендантской роты. Из тех, кто никогда не будет майором. На этого дуралея мой срок, объявленный лично грозным комдивом, произвел такое неизгладимое впечатления, что вести приговоренного обратно в расположение он просто испугался и не нашел ничего лучшего, как сопроводить меня в камеру для задержанных при КПП. А это значило, что заместитель командира взвода гвардии старший сержант инженерно-саперных войск Черток садится на голодную диету минимум до вечера следующего понедельника, питание здесь не предусмотрено уставом. Плюс непредсказуемые неприятности, в виде переполненной камеры с нетрезвыми самовольщиками и поденные работы по благоустройству КПП. И тут я с удивлением обнаружил, что являюсь популярной личностью! Караульные из москвичей постоянно подкидывали мне печенье с конфетами, этого добра на проходной в выходные дни всегда было вдоволь, и демонстративно не замечали при распределении нарядов на работы. Единственное, без курева скучновато было, но и столичная борзость имеет свои границы. А вот с соседством я хлебнул в полной мере, пару раз даже облевали. С другой стороны, никто не обещал, что будет легко.

Особенно запомнился боец стройбата из соседней кельи. Этот туркмен со статью пятиклассника досиживал на голодном пайке уже одиннадцатые сутки, видимо, строительное начальство просто не заметило его отсутствия. Бедолага даже в туалет не просился, да и с чего? В понедельник его с удивлением обнаружил комендант Нарофоминского гарнизона, радостно воскликнувший:

- Надо же, еще живой, стройбат непобедим!

«Герой СА» приложил немощную лапку к ушанке, прошептал: «Товарищ два майора...» и рухнул в забытье. Даже грозный подполковник Василенко по кличке Крокодил, что вполне соответствовало внешности и внутреннему содержанию старшего офицера, проявил акт милосердия и лично позвонил в штаб стройбата. Правда, там тоже плохо реагировали. А может, русский язык не понимали...

...Прапорщик Гражданкин живописал мне, как в понедельник на утреннем разводе мой кореш замполит прилюдно гнобил не в меру инициативного капитана-диетолога. Приятно, конечно, только я и от утренней бы каши не отказался, не говоря уже о порцайке масла. Тем более что это не капитану сидеть целых 12 суток вместо 10, а мне. Это вам не гражданка, отсидка в СИЗО в зачет срока не идет. Видя мое философское настроение, Николай замолчал, протянув пачку «Примы». Нужно было накуриться до хохота, окурок в кулаке у арестованного - минимум трое суток лишних. Конечно, ухитрялись курить, но как? Даже вспоминать невкусно. Прапорщик сочувственно кивал моим судорожным затяжкам, потом решил чисто по-русски подбодрить:

- Все через это прошли. Но ты, Леонидыч, готовься, ты попал.

Я неопределенно пожал плечами. Сам знаю, что попал. Но я тогда даже не догадывался, насколько...

Меня принял начальник караула, этакий развеселый старлей. Из тех, что с тобой и выпьет, и тебя же заложит. Не обращая внимания на интимный шепот Гражданкина отнестись ко мне с пониманием, он ехидно уставился на «пополнение контингента».

- Ну, что, молодой человек, издевательство над молодыми?

- Никак нет, товарищ старший лейтенант. Просто в лоб закатал одному лейтенанту.

В моей интонации четко прослеживалось, что это звание для меня не предел. Однако старлей прислушивался ни к тому, ЧТО я сказал, а КАК. Его уста растянула истинно иезуитская улыбка.

- Ну, голубь, ты попал!

Да что они, сговорились все, что ли?! Про саперную учебную дивизию, где я провел сказочные первые полгода службы, ходила частушка:

Кто прошел учебку в Таппо,

Тому пох.ю в гестапо.

Неужели есть места пострашнее?

Разгадка наступила после первого протокольного общения с начальником Наро-фоминской гарнизонной гаупвахты, гвардии старшим прапорщиком Лехой Шитиковым. О, это была поистине легендарная личность. Именно о таких парнях в свое время грустил отец-основатель Освенцимов и Майданеков доктор Геббельс. Один только штрих к портрету: через пятнадцать суток отсидки заключенные бойцы глотали комсомольские значки с открытой застежкой, физически выдержать больший срок было нереально. Плюс к этому, прапора Леху побаивались даже офицеры, изредка залетавшие на «губу», ему было чужда субординация на рабочем месте. Видимо, что-то врожденное, как у Чикотилло или Фишера. А может, благоприобретенное, как у Ганнибала Лектора, тоже собственную сестренку съел? Тьфу, даже думать противно!

Лицо прапорщика было иссечено шрамами. Темными подмосковными вечерами его периодически сбрасывали с моста, ведущего через овраг к военному городку. И это за тринадцать лет до аналогичного «подвига» президента Ельцина! Жену с дочкой не раз брили наголо. Заметьте, их не насиловали даже «дети гор», и это тоже о многом говорит. Леха только зверел и душевно укреплялся. Наверное, верил...

Я строевым шагом зашел в его аскетичный кабинет и молодцевато доложился:

- Товарищ прапорщик, старший сержант Черток, в/ч 22354. Объявлено командиром дивизии 10 суток ареста за сопротивление старшему по званию.

Именно так звучало официальное обвинение, без нюансов. Я специально акцентировал на этом внимание. Вдруг прапора заинтересуют подробности, они сами лейтенантов недолюбливают. Но сразу осекся под буравящим меня взглядом мелких поросячьих глазок. И небеса разверзлись...

- Ты что это, загаза, меня пегедгазниваешь?!

Вот это попадалово! Только сейчас я понял все эти ухмылки и недомолвки. Русопятый Леха Шитиков картавил точно так же, как и старший сержант Черток подозрительной национальности. Хотя в моем военном билете и стояло «русский», да кого это интересует? Уж точно не Леху, он - убежденный интернационалист.

- Никак нет, товагиш пгапогщик, не пегедгазниваю. Это у меня вгожденное.

Я с ужасом чувствовал, что грассирую больше, чем обычно. В голове замельтешили слова без «р», которыми придется обходиться ближайшие 10 суток.

- Вгожденное, говогишь? Ничего, я тебя быстго вылечу.

- Это вгяд ли. На мне два логопеда обломались.

- Не бзди. У меня получится, вот увидишь. Кагаульный!

В кабинет влетел младший сержант и с изумлением уставился на меня. Ба, знакомые все лица, хлопец из 43 танкового полка, мы вместе столуемся. Понимаю его удивление, непривычно видеть в такой обстановке Чертока, в чьих джинсах разгуливает половина штаба дивизии. Я одобрительно моргнул. Мол, не тушуйся, делай свое дело.

- Боец, в камегу эту богзоту!

- Товарищ прапорщик, разрешите доложить! Сержантская переполнена.

- А ему там делать нечего. Давай к угкаганам, пусть он у них «сопготивляется». Выполнять!

Вот тут мне действительно поплохело. Наша гарнизонная гаупвахта обслуживала Нарофоминский стройбат, по численному составу превышавший саму Кантемировскую дивизию. Там служили звери. Им даже оружие не выдавали..., ну, это вы знаете. Забирали туда по особым признакам: детей гор, степей и пустынь, плохо понимающих по-русски; дебилов, близких к олигофрении; правонарушителей со снятой судимостью. Конечно, попадались там нормальные и даже москвичи, но исключительно на руководящих должностях, типа хлеборез или каптерщик. А меня, значит, прямо к шпане в лапы? Ничего себе проверочка на вшивость...

Моя камера находилась практически напротив лехиного кабинета. За такой короткий отрезок пути сочувствующий танкист только и успел, что посоветовать:

- Будут сильно бить, стучи.

Я опять неопределенно пожал плечами. Тоже мне, нашел Доцента из «Джентльменов удачи», как-нибудь сами отобьемся. Хотя вряд ли...

Десятиместная камера встретила оценивающим молчанием. Девять недобрых, но заинтересованных лиц, десять коек, пристегнутых к стене на день, десять стандартных армейских табуретов. Я сразу определил свободный, свой. А что, незаменимая штука при «серьезном» разговоре, с учебки это усвоил. Из плюсов: мои саперные эмблемы издали похожи на стройбатовские, их дембеля-строители частенько сами надевают для понта. Из минусов: сержантские лычки только на моих погонах. Стратегически ничья. Без учета численного перевеса...

Так и знал, под ноги полетело легендарное полотенце, неизвестно откуда взявшееся в спальном помещении. Это же нарушение камерного режима! Что с этим делать, я хорошо знал, спасибо замоскворецкой юности. Но вот вытирать ноги как-то не хотелось. Я же зону не топтал, потом могут и предъявить. Переступить и, тем более, поднять - себе дороже. А попробую я запулить его носком сапога в рожу кидавшему. Сразу ответный бросок, но прямо на мой кулак. Всеобщее оживление. Залязгал засов, раздался до боли родной голос танкиста:

- А ну, шпана, успокоились! В одиночку захотели?

Здесь и одиночка есть? А можно мне туда? Уже полтора года мечтаю побыть один на один со своими мыслями и воспоминаниями. Чтобы ни одна падла не отвлекала беспомощными историями об амурных подвигах, полных анатомических и статистических ошибок. Типа, он до армии уе... всю деревню, но женится только на девственнице. Да где ж ее, болезную, взять, если по твоим же рассказам ты все на 500 верст в округе вытоптал?..

Но, видно, только у меня богатый внутренний мир, стройбатовцы на время затихли. А я бочком-бочком и к табуретке, моей защитнице. Тут и в голове нужный текст созрел:

- Вы мне здесь дешевые прописки не устраивайте. Сам не сидел, зато на гражданке кенты на взросляке чалились, все ваши примочки знаю.

Хорошо сказал, правильно. Вижу здоровый интерес в глазах.

- Сам откуда будешь, зёма? Где служишь?

Первый вопрос я, пожалуй, пропущу. Если уж в Кантемировке москвичей не жалуют, представляю, как их «любят» в стройбате. Перейдем сразу к профессиональной теме:

- Квак я.

- Чего-о?

- Водолаз. Речная разведка и минное дело.

- А на гражданке чем занимался?

А вот этого вам, парни, знать совсем не обязательно. Не мент я, но кто его знает, как вы к студентам относитесь? Если аналогично сержанту Денисенко из моей саперной учебки, то суши весла.

- Да какая разница? Теперь мы все одинаковые.

- Это правильно. Держи, зема, краба. Сюда из казармы?

- Если бы, двое суток на КПП чалился.

- Значит, жрать хочешь. Сява, метнись.

Сява метнулся и вытащил прямо из кирпичной стены черствый ломоть хлеба. Есть особо не хотелось, но не это главное. Меня принял коллектив, и надо оправдывать доверие. Надо учиться жить...

А учиться было чему. Быт гаупвахты сродни не армейскому, а тюремному и еще неизвестно, что хуже. Мои сокамерники в один голос твердили - на зоне намного вольготней. Естественно, там есть матрасы, одеяла, подушки и, говорят, даже белье. Наш ночной комфорт полностью зависел от начальника караула. Если нормальный мужик, то под голову шапку и шинелькой накроешься. Или под себя подстелешь, кому как нравится. Если же урод какой заступил, вертеться тебе, паря, при сквозняке на голых досках. Справедливости ради отмечу, на вторые сутки такие неприятности просто перестаешь замечать. «Снотворное» начинает действовать...

Самое ответственное время у заключенного - это утро. Ты должен каким-то образом исхитриться побриться и подшить чистый воротничок, внешние признаки усердного солдата на пути к исправлению. Вся штука в том, как это сделать в отсутствие бритвы, колюще-режущие предметы нарушителю дисциплины не положены. Вот когда я возблагодарил свой личный состав за заботу и принципиальность. Ребята, я до сих пор это помню!

Но самым сложным было проскочить утреннее построение. Картавый прапор ходил вдоль строя, как комендант в известном «Списке Шиндлера». Одно отличие, он не в затылок стрелял, а набавлял срока. Уже на третий день я легко набрал сумму, за которой логически следует операционная госпиталя. Удивительно, но мне быстро стало все равно, даже появился особый кураж записного каторжанина. Это же был маленький спектакль, ухахатывались и арестанты, и караул. Леха медленно шел ко мне, останавливался, театрально споткнувшись, и резко командовал:

- Сегжант Чегток!

- Я!

- Товагищ пгапогщик...

- Виноват. Я, товагищ пгапогщик!

- Тьфу, загаза. Еще тгое суток агеста!

- Служу Советскому Союзу!

Эх, слышал бы этот диалог наш особист. А так, ничего...

Остаток дня проходил в заботах. Опять же многое зависело от смены караула. С танкистами мы худо-бедно находили общий язык. В переговоры, как правило, вступал я, за что имел почет и уважение от остальной стройбатовской камеры. За это.... О, эти парни умели устроиться, где угодно. К ним даже Шитиков прислушивался.

К примеру, в один из дней гаупвахта в полном составе поехала на строительство танкодрома. Тоже наука, особенно, как не попасть в вечерней мгле под падающую сосну. Из-за подобных ЧП дивизия третий год перевыполняла план по «естественной допустимой  убыли личного состава». Рядом с лесоповалом стояла палатка саперной роты 13 танкового полка. У печки грелись двое дневальных. Остальные, испив водицы из ближайшего ручья, уже неделю маялись на госпитальных горшках с дизентерией. Прознав про такое, к источнику двинулся строй арестантов, кровавый понос казался предпочтительнее резекции желудка. И что? А ничего, хотя бы одного пронесло. Пусть попробуют объяснить этот феномен гражданские инфекционисты. В довершении облома нам забыли подвезти горячую пищу. Хорошо, что хоть самих забрали. Так думала вся гауптвахта. Но только не наша камера. Кругленький карманник «Папаша Мюллер», нечто среднее между Леонидом Броневым и Евгением Леоновым в их молодые годы, вкрадчивым голосом объяснил начальнику «губы» содержание некоторых пунктов воинского устава вперемежку со статьями уголовного кодекса. И, о чудо, нас не только оставили на вечер в относительно теплой камере, но и разрешили вдоволь посидеть за обеденным столом. В обычное время на завтрак-ужин отводилось по 2 минуты, на обед - 4 минуты. Не то, чтобы голодными были, но уж больно противно чавкать и давиться. Тем временем остальной контингент маршировал на свежем воздухе...

Помню, как я, еще безбашенный, но уже обритый призывник с московской Угрешки, наивно прикидывал, что неплохо было бы попасть в роту почетного караула. А чего, шагай себе два года и в ус не дуй, я пешком гулять люблю. О своей ошибке я начал догадываться, когда наблюдал за шагистикой дивизионной РПК. Походка солдат после подобных занятий очень напоминала первые шаги летчика Маресьева после ампутации, как это в старом фильме показали. Но видеть одно, а прочувствовать на себе - совсем другое. В 30-градусный мороз по плацу размером с хоккейную площадку мы нарезали бесконечные круги под одну и ту же отупляющую песню «Война полыхала», фирменный гимн кантемировской «губы». Уж лучше эти пять часов долбить ломом цемент, по себе знаю.

Но есть в этих «больших прогулках» и свой маленький плюс. Во время них я знакомлюсь со всеми обитателями гаупвахты.

Вот шагает, вернее, бредет по жизни мой земляк Неволин, повар первого года службы и потомственный московский алкоголик. Сейчас он мрачен, этот невзрачный паренек оживает только после принятого внутрь стакана. Он бредет, погруженный в думы о том, почему ему, рабочему человеку, нельзя выпить вкусного портвейна. Этой философской проблемой Неволин достал меня еще в камере при КПП. Я тогда его даже слегка придушил из-за чрезмерной активности, за что и был нещадно облеван. Казалось, ему можно посочувствовать, нажравшийся салага не встретит понимания даже среди своих. Ан нет, демократизм гаупвахты в том, что здесь плюют на сроки службы, на голых нарах все равны. Он так и прослужит два года, кухня-самоволка-камера, и уйдет на дембель за час до встречи нового года. Потом я его несколько раз встречу у метро «Каширское». Повар заводской столовой Неволин без интереса будет меня узнавать и горько жаловаться на разгильдяйство торговых работников, продавших ему плебейский «Кавказ» вместо изысканного «Агдама». Потом исчезнет. Я даже догадываюсь, куда...

Вот радостно крутит головой крутой «черпак Советской Армии» Котов из ремонтного батальона. Ему единственному в кайф шагать пять часов на морозе, все остальное время он сидит в одиночке. Котову корячится дисбат, и он тоже многого не понимает. Например, почему он, бывший комбайнер и ударник труда, стоически терпел первый год службы все прелести дедовщины, а когда наступил его день, то он за то же самое должен страдать. Мы, как могли, объясняли этому силовику-наставнику, что надо соразмерять силы, когда бьешь молодого по яйцам, и не доводить последнего до больничной палаты с перспективой инвалидности. А так же то, что времена меняются. Вот этого Котов понимать отказывается, ведь так служили все его старшие братья. Он мужественно пройдет через ад дисбата, тихо и незаметно дослужит в родном батальоне оставшиеся девять месяцев, и вернется в родной колхоз. Там, на вопрос, где ты пропадал лишние полтора года, он будет таинственно закатывать глаза и намекать на некую секретную командировку. Под конец и сам поверит, что это именно он брал дворец Амина в Кабуле. При этом будет считаться в колхозе хорошим работником, в меру пьющим, и примерным семьянином, в меру бьющим. Своим сыновьям он передаст опыт и знания, и я не завидую тем, кто пришел отдать долг Родине на год позже Котовых-младших...

Вот твердо ступает, уверенный в своей правоте, фельдшер Симаев. Я знаю его по медсанбату, где сам чуть не лишился двух пальцев из-за жуткого панариция. Вот уж кого не рассчитывал здесь встретить. Сержант Симаев - образец комсомольца, отличник боевой и политической, флагман общественной работы, чем он в основном и занимался в своем подразделении. Да вот незадача, ухитрился жениться еще до армии. На втором году службы прилетело письмо от друзей, в котором высказывались сомнения в нравственности оставленной дома любимой жены. Начальство бы и так отпустило образцового война, но он человек гордый, не стал выносить сор из собственный избы. Просто надел парадку и рванул на разборку, благо недалеко, под Калугу. Обошлось без смертоубийства, поэтому и кончилось гаупвахтой. Говорят, замполит медсанбата прослезился, объявляя своему любимчику 10 суток ареста. Но он здесь не задержится, прапорщик Шитиков сам частый гость медучреждений, что не удивительно, с такой-то жизнью. Симаев в полном порядке, его уважают даже мои ухари-стройбатовцы. Он совсем скоро вернется домой, простит непутевую жену, и только будет просить Всевышнего, в которого не верит, чтобы послал ему одних дочек...

Вот гарцует мотострелок Джордания из солнечного Сухуми. Преинтересная личность, достойная отдельного повествования. Он призвался только этой осенью, и еще не совсем осознал, куда попал. Я познакомился с ним в первый же день отсидки, когда он в роли конвойного сопровождал меня до помойки с мешком строительного мусора. Там он шикарным жестом протянул пачку «Беломора»:

- Кур-р-ры!

Потом с ощущением сопричастности:

- Мой брат тоже сыдыт!

Мол, мы по одну сторону баррикад, а это так, гримаса судьбы. Уже после наряда он послал на три буквы начальника караула, приказавшего ему вымыть пол в назидательных целях, занятие, недостойное джигита. Теперь сидит с явным облегчением, он, наконец, среди своих. Чувствую, его побаивается даже Шитиков. В итоге Джордания не дослужит, а попадет на зону из-за кровавой поножовщины с дагестанцами из отдельной автороты, ее у нас в дивизии называют «черной сотней». В основе резни лежали межнациональные отношения, в то время мы и не догадывались о такой формулировке. С тех пор  я о Джордании не слышал, но последние 20 лет автоматически ищу его фамилию в криминальных сводках. Иногда встречаю, но это ничего не значит. Мало на свете лихих Джорданий...

Вот идут воровской походкой мои кореша из строительного батальона. Вообще-то они нормальные ребята, хотя по разговорам упертые зеки. Только это понты. Единственный идейный вор среди них, это «Папаша Мюллер», несмотря на свою винни-пуховскую внешность. У него взгляд особый, рассеянный, но в тоже время стальной. Остальные после дембеля разбредутся по работам, а кое-кто и по институтам. Например, тот же Сява из Мурманска, сын институтских преподавателей, загремевший на малолетку по чистой случайности, оказавшись не в то время, не в том месте и не в том состоянии. Но это знаю только я, и то под большим секретом. Под вора он косит из чувства самосохранения, так в стройбате только и выжить...

А вот загребаю снег ногами я, гвардии «черпак» Черток, московский озорной гуляка и сын интеллигентных родителей, оказавшийся в армии по причине излишнего любопытства. Что будет дальше со мной, пока не знаю, и от этого интересней жить. Так мы и ходим по пять часов подряд, простые парни этой непростой страны. Не самая лучшая ее часть, но все-таки, слепок общества. Вот только зачем самой стране это надо?

Последний мой день на «губе» был отмечен экзотическим нарядом на работы. На утреннем разводе Леха Шитиков дал не совсем уставную команду:

- Вогы, шаг впегед!

Моя камера дружно сделала ножкой, утащив в общем порыве и меня.

- Слушай пгиказ, загазы! Заступаете в нагяд на мясокомбинат. С каждого по палке копченой колбасы. Кто явится пустой, сгною.

Потом пробуравил меня своими глазками-дрелями:

- С тебя, Чегток, кило буженины пегсонально.

- Вам погезать или кусочком?

И тут же прибавил себе срок минимум на пять суток. Все-таки язык - мой главный враг...

Конечно, бесплатной экскурсии на мясокомбинат в советское время мог бы позавидовать любой гражданский, ведь под ней подразумевалась и дегустация. Однако не было в моей душе умиротворения, на совести тяжким грузом лежал приказ. Нет, воровать я давно не стеснялся, без этого в нашей армии не выжить. Украли у тебя ремень - укради сам, другой никто не выдаст, так нам сам зам по тылу говорил. Просто в те далекие годы я еще не очень умел это делать. Мои же стройбатовцы сохраняли олимпийское спокойствие, им-то не впервой.

Все разрешилось само собой. Меня поставили старшим команды по разгрузке соли. Ответственность за снабжение прапорщика Шитикова мясным довольствием, автоматически легла на плечи оставшихся в цехах комбината. И я возрадовался. Ох, рано я это сделал...

В чем самое неудобство в сидении на «губе» для сержантского состава? В том, что тебя ставят старшим на работах. Мало того, что ты вместе со всеми вкалываешь в поте лица, тебе же лично, если что, набавляют штрафные сутки. На второй день отсидки меня уже ставили старшим по рытью траншеи «от забора и до отбоя». В команду входили бойцы исключительно пустынного происхождения. Тут  же закосили, что ни слова не понимают по-русски. Я дал двоим в лоб и понял, если дело так пойдет, к вечеру мои орлы Шекспира будут читать в подлиннике...

Сейчас же дело усугублялось тем, что со мной были друзья. Даже больше, мы побратались за 7 ночей, проведенных в холодной камере. А вот задача была поставлена совершенно нереальная. Надо было впятером разгрузить пульмановский вагон с солью, а это без малого 60 тонн в мешках по 50 кг. На все про все давалось 5 часов, каждые лишние 10 минут - мои лишние сутки ареста. В принципе, к заглоту комсомольского значка можно было приступать прямо сейчас. Проблема усложнялась тем, что роль конвоя исполнял местный кладовщик с испитой рожей продувной бестии, недвусмысленно сообщивший, что является личным собутыльником самого Лехи Шитикова. Но надо жить, надо пробовать. И мы попробовали...

Не спрашивайте меня, как нам это удалось. Всё равно не отвечу, над этой загадкой я бьюсь последние 28 лет. Но мы сделали это! Плевать, что разгрузку при тридцатиградусном морозе мы заканчивали полуголые, в белесых соляных разводах. Хотя бы кто потом чихнул, еще одна шарада для гражданских эскулапов. Но именно в том пульмановском вагоне я понял, у Чертока на этом свете есть настоящие друзья. Именно ради меня они вкалывали, как Павке Корчагину не снилось. И какая разница в том, что мы больше не пересекались в этой жизни. Память о том, что такие парни есть по земле, будь они хоть трижды ворами, согревает мне душу.

А потом был Лукуллов пир! Именно в последний день гаупвахты я узнал, что блюют не только от большого количества дешевого портвейна, но и от большого количества дорогой еды. Не буду описывать всю физиологию процесса, придется вам поверить мне на слово. Лишь одна маленькая деталь, характерная для того времени. Заедать котлеты нам пришлось ломтями «Любительской» колбасы, а запивать пустым кипятком. Потому что хлеб и чай денег стоят, а мясо на комбинате, как бы, бесплатно. Вот такие парадоксы социалистической экономики.

Я не помню, как мы добрались до гаупвахты. Плохо помню, как вручал Лехе Шитикову «заказ» - здоровенный кус буженины килограмма на три. Разве что его взгляд, в котором неожиданно мелькнуло что-то похожее на уважение к моим талантам. Но мне было уже все равно, ударный труд и ударная пища были сродни упаковки седуксена. Поэтому приказ довольного Шитикова, дать «отбой» ударникам мясной промышленности, был воспринят Словом Божьим. Разве что, чуть не вырвало от предложения поужинать на сон грядущий...

Мы и в другие дни засыпали на голых досках без всяких Хрюш и Степашек, а здесь, как вырубило. Поэтому команду: «Старший сержант Черток, с вещами на выход!», я сначала воспринял, как зов на Страшный суд. Но быстро наступило озарение: снизошла благодать! Какие там вещи, подотритесь вы моим полотенцем, сапоги начистите моей зубной щеткой! Скупые мужские объятия и клятвы в вечной дружбе, непременный ритуал для любого, уходящего из камеры. В коридоре у дверей кабинета начальника «губы» стоял до слез родной мне замполит Цымбал и что-то строго внушал прапорщику Шитикову, который так и пузырился от злости. Краем уха я услышал: «А это ты командующему округа объясни, а то и выше...». Да, прапор, хреновый из тебя логопед...

- До свидания, товагищ стагший пгапогщик?

- До скогой встгечи, загаза!

Он жаждал реванша. Никогда, слышишь, Леха, никогда!

- Ну, как на «губе», Черток? Не будишь больше на офицеров кидаться?

- Нормально, товарищ подполковник, - я с удивлением обнаружил, что практически перестал картавить. Значит, прав был Ярослав Гашек со своим Швейком: все болезни от нервов, один триппер от удовольствия. - Меня куда, на подледные спуски?

- Подальше, в командировочку.

- Ух, ты! Надолго?

- Потом узнаешь.

Эх, если бы я знал. Но это будет потом, потом.... Да и чтобы изменилось?

При выходе на главную аллею дивизии, я не утерпел и оглянулся. Сквозь открытые ворота гуапвахты хорошо видно крыльцо, а на нем фигура Шитикова в круге электрического света и клубах закипающего пара. Он старательно гипнотизировал мою, вырвавшуюся из его лап, спину. Прощай, мой собрат по фонетическому несчастью. Я оставляю тебя один на один с твоей картавой проблемой. Никогда, никогда...

...По прошествии нескольких лет, будучи уже бородатым и волосатым работником операторского цеха киностудии «Мосфильм», я случайно встретил вчерашних дембелей Кантемировской дивизии. Они-то мне и рассказали о дальнейшей судьбе страшного старшего прапорщика. Его голову нашли ранним утром на пороге КПП дивизии в посылочном ящике на имя командира части. Вот таким он вернулся из очередного отпуска. Где остальные составные части Лехи Шитикова, а так же, где его жена и дочь, милосердная история умалчивает. А может, это очередная солдатская легенда о высшей справедливости? Но почему-то именно в нее я  верю.

P.S. Да возблагодарим депутатов Государственной Думы четвертого созыва, одним нажатием кнопки возродивших армейские гаупвахты, этот необходимый инструмент для укрепления обороноспособности нашей страны!

Леонид Черток, ДМБ - 79.