"Мы называем себя заводскими". 3-й лесозавод Архангельска в войну

- Победу я встретил в дороге, - вспоминает ветеран. – Мы с Западного фронта из-под Кенигсберга ехали в Иркутск, обогнули Байкал и на одной из промежуточных станций нашему эшелону девушка рано утром объявила: «Ребята, победа!».  

Но на Дальнем Востоке рано было праздновать победу. У нас на флоте все время было неспокойно – то китайцы с корейцами воюют, то японцы. На кораблях то и дело объявляли тревогу, мы в боях участвовали, Амур форсировали. Бомбежки наш корабль переживал не раз, но все обошлось, ни один снаряд в нас не попал. Пришел со службы и сразу на 3-й лесозавод пошел, сорок лет там отработал.

Руфина Кирилловна Коробейникова называет себя заводской. С заводом № 3 у нее связана вся жизнь.

- В 43-м году папу забрали на фронт, мама пошла работать в механический цех, а я окончила семилетку и меня взяли в контору завода рассыльной. Видимо, потом заметили мою хорошую работу и так я по ступенькам «дошла» до бухгалтерии, где благополучно и отработала сорок лет.

Войну запомнила очень хорошо – как бегали прятаться от снарядов, как рыли окопы, как собирали «узелки» с хлебом во время бомбежки. Никто же не знал, вернется он домой или нет после артобстрела, поэтому брали с собой самое ценное – пайку хлеба. Собственно, у нас больше ничего и не было. Перед войной поселок третьего лесозавода очень сильно пострадал от пожара, больше ста домов сгорело, так что мы и нажить ничего не успели, как война началась.

Когда город бомбили, было очень страшно. А я же рассыльной работала, в 43-м году по развалинам приходилось ходить с письмами, много домов пострадали от бомбежек. Это было жуткое зрелище. Зато как мы веселились, когда война кончилась! Нам объявили в четыре утра, соседи ликовали – все кричат, радуются, кто-то плачет, кто-то пляшет. Такая суматоха! Это был, наверное, один из самых счастливых моментов в жизни.

Анна Николаевна Суханова тоже в войну была в Архангельске, на третьем лесозаводе.

- Война началась, мне 11 лет было. В 1940 году у нас в поселке открыли 95-ю школу, в ней я заканчивала четвертый класс. Но уже в 42-м в здании школы размещался военный госпиталь, и нас отправили учиться на второй лесозавод, в 25-ю школу. А в шестой класс мы ходили в школу на Первомайской улице. Но поучиться толком так и не пришлось, мы все ушли на работу, кто куда. Пошла работать и я. Там, где сейчас находится улица Галушина, располагался кожзавод, а рядом была артель инвалидов, туда меня и определили вместе с остальными школьниками. Там был пошивочный цех, сапожная мастерская, мы вязали крючком вещи для фронта, заготовляли дрова, в общем, делали все, что нужно было военному Архангельску.

На всю жизнь запомнила бомбежки, когда снаряды немецкие летели и наши зенитки стреляли все ближе и ближе к нам. Мы жили на улице Горького, сейчас это Республиканская, и когда начинали бомбить, целыми семьями уходили за озеро. Потом уже построили бомбоубежище – сейчас на этом месте стоят две пятиэтажки. Говорили, что наши зенитки стояли за Юрасом, их выстрелы слышались все ясней. А поначалу мы прятались в недостроенном доме за озером, там жила знакомая женщина, которая работала на лесобирже. Во время очередного вражеского авианалета мы укрывались у нее, вдруг услышали очень близко вой снаряда. Только бросились выбежать из дома, открыли дверь – и прямо на крыльцо упала «зажигалка». Хорошо, что у хозяйки на постое был мужчина – в годы войны раненых из госпиталей распределяли по квартирам горожан долечиваться. Так вот он не растерялся, сапогом скинул бомбу с крыльца и потом ее потушили. А я так перепугалась, вылезла из окна и с маленьким братом на руках бросилась бежать, чтобы спрятаться в лесочке рядом с домом. Заблудилась. Меня потом долго всем поселком искали.

А Ольга Ивановна Корепина в войну работала участковым. В двадцать лет по комсомольскому набору пошла в школу милиции, тогда еще при НКВД.

- Мы учились полгода, нас, десятерых девчонок из Архангельска отправили на Урал на военные заводы, там грузили снаряды в поезда. Окончила школу в звании младшего лейтенанта, мы все вернулись обратно домой и разошлись работать по отделениям милиции. Я стала  участковым. В войну в обязанности участкового входила проверка документов, соблюдения паспортного режима, мы выявляли и отлавливали дезертиров. Работа была опасная, поэтому всегда ходили с оружием, за поясом шинели висел наган.

Но как только война кончилась, из участковых я рассчиталась – ну какой из меня милиционер в 23 года! 

 Скидку на возраст не делали

 Сергей Васильевич Зыков родом из Вологодской области, когда началась война, ему шел 13-й год. Так что считал себя уже абсолютно взрослым человеком, по крайней мере, в деревенском труде скидку на возраст не делали.

- Мужиков всех на войну взяли, в том числе и отца, с фронта он не вернулся, погиб, защищая Ленинград. Остались в колхозе женщины и дети. При таком интенсивном труде еды не хватало, особенно хотелось хлебушка, ели только отруби, старую картошку, лепешки пекли с травой. Хорошо еще, что отец оставил большое хозяйство, в семье была корова, спасались молоком. Как вспомню: еды никакой, хлеба нет, мама наготовит что-то из старой прошлогодней изросшей картошки, посыплет сверху отрубями – ешь. А отруби в рот не лезут, невкусно. Хорошо, что рядом крынка с молоком, запьешь, так вроде и наелся.

Иван Николаевич Баландин тоже из Вологодской области и тоже работал в колхозе в военные годы. Ему также шел 13-й год, по деревенским меркам той поры уже полноценный работник.

- Отец погиб на фронте под Ленинградом, надо было помогать семье. В 44-м году я уже был трактористом, - рассказывает Иван Николаевич. – Сначала работал прицепщиком, и тут наш тракторист попал в аварию. Больше некого посадить на трактор. Так два военных года и работал трактористом, без всякой учебы – война есть война. Домой приходил, мама с ложечки кормила – так уставал, что даже ложку не мог поднять.

Мария Михайловна Прищепа с детстваинвалид по слуху, но в войну не очень-то смотрели, болен ты или здоров. Тогда в колхозах области работали все как один. Вот и Мария Михайловна шла в поле, на сенокос и на лесоповал, а ведь ей на начало войны всего одиннадцать лет исполнилось. Отец, брат и двое сестер ушли на фронт, а она осталась с матерью в деревне и наравне со взрослыми работала в колхозе.

Галина Петровна Власова вязала варежки и носки для фронта. Их семья жила в Вельском районе.

- Когда началась война, мне было восемь лет, а первая запись в трудовой книжке сделана в десять лет. Ездили на лесозаготовки. Мы себя уже детьми не считали, работали как взрослые. Каждую свободную минутку вязали теплые вещи – носки, рукавицы, перчатки, чтобы потом отправить их на фронт. Еще сушили картошку, чтобы тоже положить ее в посылку. Кстати, одна из наших женщин в деревне так нашла свою судьбу. Мы послали посылку на фронт, и один из солдат написал в ответ письмо с благодарностью за рукавицы. У них завязалась переписка. А после окончания войны он приехал в деревню и женился на нашей землячке. До сих пор живут душа в душу, хотя ему уже тоже за 80 лет.

Анатолий Павлович Мелешкин работал в колхозе Пинежского района. В 13 лет бросил школу и пошел на работу, чтобы прокормиться.

- Я сначала в кузнице был молотобойцем, кузнец Николай научил меня ремонтировать сельскохозяйственные машины. И так я постепенно всю технику освоил – на сенокосилках и всех прочих механизмах. До окончания войны три с половиной года работал на машинах, пока мужики с фронта не начали домой возвращаться.

Евстолия Кельсиевна Брагина тоже провела военные годы в Пинежском районе. Ее отец умер еще до войны, а мать в 43-м. Евстолия жила с бабушкой, окончила восемь классов. Каникул тогда школьники не знали, помогали колхозникам работать. Картошку выращивали, грибами и ягодами снабжал лес, так что не голодовали.

 Днем у нас немцы, вечером - партизаны

 Александр Гаврилович Никифоров жил в деревне Ленинградской области, ему шел 12-й год. Ни о какой учебе и речи быть не могло – в их деревню пришли фашисты.

- 22 июня война началась, а 7 июля уже немец к нам пришел через Эстонию, Латвию и Литву. Страны Прибалтики тогда не очень-то сопротивлялись нашествию фашистов, сдались без боя. Немцы в считанные дни были у нас. Они сами говорили: на Ленинград три дня, на Москву три дня и поедем домой праздновать победу. Нас освободили только в феврале 44-го.  

У меня брат в партизанах был, еще год – и я бы в партизаны пошел, пока маленький был, не брали. У нас же там партизанщина была развита сильно. Так и было в нашей деревне – днем немцы, ночью партизаны. Нас как партизанскую семью немец ограбил под чистую, все вынес из дома, мешок зерна только и остался, потому что мы прятали его в землю. Зерно как  прятали: еще до того, как молотить, сколачивали ящики, а потом их наполняли зерном и в землю зарывали. У нас земля хорошая там, сухая. Намолотили – спрятали. Народ не продавал друг друга, проявляли солидарность. Правда, была у нас одна паршивая овца. У него интересная ситуация: один племянник служил в немецком отряде, а другой был в партизанах. Вот как немцы придут, он сразу к ним – мол, у меня племянник в вашем отряде. Наши партизаны придут – он к ним: у меня племянник в партизанах. Сколько раз его немцы хотели убить – не счесть, но он как-то сумел выкручиваться. А партизаны его не трогали, дескать, пусть живет, пока наши семьи не трогает.

Валентина Анисифоровна Опарина была на оборонных работах Северо-Западного направления под Вологдой.

- Зима 41-го года была очень морозной. Мы рыли окопы, долбили промерзшую землю. Там песок и мелкий камень, руки опухали так, что носилки взять не могли. А окопы надо было рыть серьезные – глубина метр семьдесят, сверху ширина не менее полутора метров. И если вода одолевает, вырытый окоп затапливает, начинали рыть другой.

Потом четыре с половиной месяца домой добирались, сколько тогда народу по дороге умерло от города – вспомнить страшно. Прямо к нам в вагоны мертвецов накладут штабелями – только зубы белеют. Жуть! Как мы сами в этих окопах с голоду и болезней не умерли – не знаю. Дадут вечером пайку хлеба размером с кусок хозяйственного мыла, и это на весь день. В столовую приведут, там такой чан большой с черной водой – как бы чечевичный суп. Но если той чечевицы попадет пять зернышек тебе в тарелку, то, считай, счастье. Часто и ни одной чечевички не попадет. Стакан кипятку дадут и в барак.

Жили мы в бараках под Вологдой, где раньше держали заключенных, которые сидели по 25 лет. Часть из них отправили на фронт в штрафбат, а в освободившиеся бараки заселили нас. Представьте – голод, часовой на вышке, внутри здания дневальный. Чувствовали себя как в концлагере.

 Сыпала сажу немцам в еду

 Янина Владимировна Мастицкая на себе испытала все ужасы жизни в оккупированных территориях.

- Я жила в Белоруссии, когда началась война. Мне было девять лет, но я очень хорошо помню первый день войны. Деревня у нас была глухая, ни радио, ни телефонов, сельсовет за три с половиной километров. Помню, стояла очень солнечная погода. Женщина из нашей деревни возвращается из сельсовета, идет посредине дороги и кричит: «Война, война, на нас напали!». Все были в страхе. Потом приехали люди из района, официально объявили, что началась война. Мы сели ужинать, а папа (он был инвалидом, на фронт не ушел) говорит: «Да, испытаем мы теперь и голод, и холод, и беду». Так и получилось.

Вскоре в нашу деревню пришли немцы, они зверски относились к людям, готовы были нас штыками пороть. Молодежь угоняли в Германию, старшую сестру тоже хотели угнать, но она скрылась на болотах и там пряталась. Сколько страху мы натерпелись, когда фашисты приходили в дом и, угрожая родителям винтовками и автоматами, пытались выяснить, где дочь.

Наш дом был большим и просторным, поэтому немцы облюбовали его себе под штаб, а на дворе у нас стояла их полевая кухня. И немцы нас гнали из дома. Я помню, когда мама топила русскую печь и начинала готовить, немец отпихивал ее ногой и сам начинал готовить себе еду. Мы часто оставались голодными. Но не все немцы были злыми. В штабе часто появлялся Петер, он угощал меня разноцветными леденцами и спрашивал у мамы: «Мамка, плохо война? Надо их обоих – Гитлера и Сталина – на крючок». И жестами показывал, что надо их повесить. Он наших никогда не обижал.

А остальные жестоко обращались с нами. Хотелось им за это мстить, мы ненавидели врага. Однажды я залезла на русскую печь, спряталась за трубой, а немцы в это время пекли блины. И я скребла сажу, чтобы она насыпалась им в еду – такая была моя детская месть.

Наши войска их бомбили, и они укрывали свои машины и полевую кухню в нашем дворе, маскируя их фикусами - у нас в доме росло много больших фикусов, тогда это было модным.

Особенно начали свирепствовать фашисты, когда почувствовали, что скоро им придется отступать. Мы убегали и прятались в лесу землянках, в окопах, потому что пули свистели совсем рядом. Нас освободили поздней осенью 43-го. Но перед тем, как отступать, враг подчистую перерезал весь скот в деревне – коров, свиней, овец, кур. А наутро стали жечь дома. Соломенные крыши моментально загорались от зажигательных пуль, дома вспыхивали один за другим как факелы. Всю деревню сожгли. Жить было негде, начался голод. Собирали в болоте утиные яйца, траву, искали клюкву.

Нас спасло то, что папа заранее припрятал зерно, которое выдавали нам в колхозе. Он закопал его на кладбище, чтобы не нашли фашисты. И когда немцы ушли, мы откопали это зерно, размололи его и испекли лепешки. И знаете, эти лепешки были для меня тогда в сто крат вкуснее любого сегодняшнего торта, - вспоминает Янина Владимировна.