Гоголь-моголь для дармоедов. К Дню памяти и скорби

- Хочу гоголь-моголь! – хныкала уставшая Инга.

… Их маленькая семья третий час бродила по деревянным окраинам Кургана. А перед этим было два дня в эвакопункте. Из поезда их попросили сразу после прибытия на конечную станцию, фронту нужны были вагоны. Здание вокзала напоминало цыганский табор со всеми прилагающимися: теснотой, криками, запахом подгоревшей каши на кострах и мелким воровством. Разве что без песен с танцами, не до них было…

Сначала надо отстоять сутки за талонами на питание, продуктовые карточки выдавали после устройства на работу. Они отстояли, получили, а зря, их еще не настолько сковал голод, чтобы есть то, что выдавали по талонам в городских столовых. На сибирских рынках с продуктами пока было все в порядке, а пронырливый дядя Шура перед самым отъездом успел продать «кое-что из фамильного», над этим «кое-что» бабушка потом всю ночь плакала.

Еще одни сутки прошли в очереди за ордерами на жильё. Все стояли только для того, чтобы услышать: ничего бесплатного нет, ищите и договаривайтесь сами. Единственной, полезной информацией было то, что надо сразу ехать на конец города, в центре уже ничего не осталось.

Потом были полчаса на дребезжащем трамвае. Курган Инге категорически не понравился. Инга и до этого знала, что ей повезло родиться в самом красивом городе мира, на самых Чистых прудах, которые теперь защищают от врага те самые эшелоны, которые они пропускали на всем протяжении почти двухнедельного пути. Но она и представить не могла города, почти полностью состоящего из дымящих заводов и двухэтажных бараков, где нет ни улицы Горького, ни Большого театра, ни Кремля.

Еще больше ее расстроила деревянная окраина. Ее кривые улочки с лужами, подернувшимися ноябрьским ледком, курами и свиньями, оказались совсем не похожи на кукольные аллеи подмосковного дачного поселка, где они каждое лето снимали дачу. Там пахло цветами и клубничным вареньем, а здесь несло сортиром и тоской. Инга просто не могла себе представить, что в этих покосившихся серых домах живут такие же люди, как она, мама, бабушка и тетя Лена, и уже начала скучать по противному, но такому понятному Моне.

По рабочему поселку они бродили третий час, постоянно натыкаясь на таких же эвакуированных в поисках пристанища. Везде ждал отказ: у кого-то было занято, а кто-то морщил нос, услышав название маминой и тете Лениной организации – Гидропроект. Все желали получить инженеров с военных заводов, там паек был не в пример больше. Инге было очень неуютно среди надменных и недоброжелательных лиц, и ее гоголь-моголь был неизбывной тоской по мирной московской жизни.

- Господи, да давайте купим этому ребенку яиц, сахарный песок еще остался, - тетя Лена решительно направилась к калитке с надписями: «Злая сабака» и «Всё здано!», у которой восседала суровая хозяйка. – Простите, у Вас яичек на продажу не найдется?

Хозяйка надменно покачала головой, а когда тетя Лена отошла, в спину ей раздалось ненавистное шипение:

- Как же, яичек им, разбежались. Понаехали тут, дармоеды…

Тут не выдержала Ингина бабушка:

- Как вы можете, как вам не стыдно! У нас маленький ребёнок, мы из Москвы, нас бомбили…

- И правильно делали! Убежать думали? Ничего, скоро Гитлер догонит, он вам, жидам, задаст.

 Из-за спины злобной тетки выглянул мальчишка, Ингин ровесник, и грозно показал кулак.

 Ингу как плетью по лицу хлестнуло. Опять это страшное и грязное слово, но уже применительно к ней самой. Да и женщины ее сразу потухли и заспешили прочь. Инга тогда еще не знала, что это типичная реакция русской интеллигенции на угрожающее хамство. Таких примеров в ее жизни будет очень много…

Леонид Черток, из книги «Ингина война»