Моня – вундеркинд. К Дню памяти и скорби

Поезд шёл на Восток. Вернее, не шёл, а полз, как обожравшаяся гусеница в августовский полдень. Он часами, а то и сутками, стоял на запасных путях полустанков, пропуская на Запад бесчисленные воинские эшелоны, а на Восток – санитарные поезда. Медленней их ползли только теплушки с зарешёченными окнами. Инга подслушала, что это везут в Сибирь тех немцев, которые когда-то жили среди советских людей, и вдруг оказались какими-то «пособниками». По привычке она полезла с расспросами к бабушке, но наткнулась на «страшные глаза»…

Инге нравилось ехать первые четыре дня. Для неё это самое большое приключение в десятилетней жизни. Вагон был плацкартный, все пассажиры из одного исследовательского института. Нельзя сказать, чтобы дружили, зато ругались очень весело. Все равно, Ингина бабушка недовольно поджимала губы, вздыхала и начинала вслух вспоминать, как она с родителями ещё в прошлом веке ездила «на воды в мягком». Ингина мама с тётей Леной на неё цыкали.

На пятый день замкнутое пространство стало надоедать, домашняя еда тоже кончилась. В принципе, брать с собой было особо и нечего, в Москве к октябрю 41-го в свободной продаже остались только крабы и кофе. Все очень ругались, только бабушка радовалась. Она заваривала горький, но ароматный напиток по особому рецепту при открытых окнах. Весь двор матерился, называл ее «барыней недобитой», а она смаковала кусочки крабов и вспоминала, как «ужинали в моё время». Ей можно, а Инге не спроси и слова не скажи, где справедливость?

Семью выручил друг дяди Васи по гимназии, толстенький и маленький дядя Шура. Он тоже уезжал в эвакуацию, и очень спешил не попасть в зарешечённые теплушки, потому что родом был из немецких инженеров, когда-то приехавших за золотым царским рублём в Россию. Но нашёл время, зашёл, забрал пол библиотеки и взамен принёс две курицы, картошку, немного масла и десяток яиц.

Яйца сразу сварили, а Инга плакала. Потому что самым любимым на свете блюдом для неё был сладкий гоголь-моголь. И вот теперь пришлось привыкать к каше и хлебу, иногда с тушёнкой. Жить было можно, но противно.

А ещё Ингу бесил мальчик Моня. Моня был вундеркиндом. Его яркая и громкая мама Роза сразу поведала всему вагону, что её сын – будущий выдающийся пианист. Какое счастье, что рояль не влезал в вагон, а то бы все быстро повесились! Но Моня достал и без музыки, он, вдобавок, был вундеркиндом в географии. Вагонное утро начиналось с вопросов мамы Розы:

- Монечка, столица Франции?

- Париж.

- Столица Вьетнама?

- Ханой.

- Уругвая?

- Монтевидео.

Мама Роза алела от гордости.

Слух о юном даровании прокатился по всему составу. Как-то в их вагон зашёл сам начальник поезда, сел напротив умного мальчика и спросил с хитринкой:

- Столица Сьерра-Леоне?

- Фритаун, - с минутной запинкой ответил Моня.

Начальник поезда вытаращил глаза, заглянул в какую-то бумажку и ушёл не попрощавшись. Его спина выражала всю скорбь Мониного народа. В последствие выяснилось – в этот самый момент он проспорил буханку хлеба, банку тушёнки и почти полную флягу со спиртом…

Ах, как не любила Инга этих умных и грустных мальчиков! У них в московском дворе был один такой. Всё со скрипочкой ходил. Как же его дразнили и били дворничихины дети! Инге всегда хотелось быть такой, как все, а не «внучкой той, бывшей». Поэтому она вместе со всеми смеялась и называла маленького скрипача «пархатым жидярой».

И однажды это услышала тетя Лена. Что было!.. С Ингой вся семья не разговаривала неделю, её даже лишили сладкого, в том числе и любимого гоголя-моголя. Девочка на всю оставшуюся жизнь усвоила, что «так говорить могут только преступники и быдло». Но терпеть такого Моню молча было выше её сил. Поэтому она дождалась, когда вундеркинд стоял один у окна в тамбуре, и задала провокационный вопрос:

- А как называлась станция, которую мы ночью проехали? – и тут же, - А вот и не знаешь, не знаешь!

- Не знаю, - печально подтвердил Моня. – Ничего я не знаю. Я только знаю, что мы едем от войны в город Курган, а мой папочка и старший брат на фронте…

Леонид Черток (из книги "Ингина война")