«Эсав». Павел Лунгин и его еврейское несчастье

Известно, что российские евреи, имеющие отношение к искусству и весьма успешные на своей малой родине, приезжают на Землю Обетованную не только для участия в кинофестивалях и лечения в живительных водах Мёртвого моря. Они там иногда проекты снимают. С подтекстом – «ищем себя на исторической родине и найти не можем». Классический пример такого поиска – «Еврейское счастья» Познера и Урганта.

Павел Лунгин решился на такой же эксперимент в более свойственной ему художественной форме. Эксперимент не первый, лет десять назад им снят «Дирижёр», в котором глубоко эгоистичный музыкант ищет в Иерусалиме дух погибшего от наркотиков сына. Лично у меня эта лента оставила много риторических вопросов… на грани неприятия.

И вот опять…

«Эсав» по факту является весьма вольной экранизацией, ближе к «по мотивам», одноимённого романа самого известного прозаика современного Израиля Меира Шалева, переиздающегося во многих странах. Писатель пишет с середины 80-х… и первый раз кто-то рискнул переложить его на киноязык. Упомянутый роман многослойный, с раскидистыми ветвями сюжета, его и в сериал сложно упаковать. Члены съёмочной группы в интервью признавались, что изначально проект был более глобальным по экранному времени… но возникли сложности с финансированием. В подобных обстоятельствах совершенно естественно, что режиссёру пришлось вычленять из первичного замысла самое главное. Прежде всего, для себя.

В творческом багаже Лунгина-режиссёра такие известные ленты, как «Остров» и «Царь», весьма благосклонно воспринятые РПЦ. Здесь же сюжет начинается с вероотступничества – православный колокольных дел мастер Михаил привозит для Храма Господня одно из своих творений. Но на обратном пути его настигает, так называемая, «иерусалимская лихорадка» - ноги не идут. Излечиться от напасти можно единственным способом – принять иудаизм. По всем правилам и канонам, с отрезанием крайней плоти.

Православный батюшка, недавно благодаривший за подарок, плюёт в его сторону – «он даже улыбается, как жид». Взрослые сыновья, сопровождавшие новообращённого Михаэля в трудном пути, исчезают до конца киноповествования, или они для него умерли, или он для них. Налицо подвиг жертвенности, за которым должны следовать новая жизнь и новое счастье, иначе какой смысл?

В литературном повествовании следует длинная семейная история, почти сага, с большим количеством боковых сюжетов и второстепенных персонажей. В целом всё приходит к известным библейским вопросам – «кто я?» и «что есть истина?».

Лунгин же останавливается на линии взаимоотношений двух близнецов, Эсава и Якоба (последний в зрелом возрасте вылитая копия архангельского профессора Несанелиса), их конфликта первородства (еврейские дела) и соперничества из-за девочки Леи, гулявшей с одним, но отдавшейся другому. В итоге романтик Эсав покинет отчий дом, проклинаемый собственной матерью, уедет в Америку, где станет известным писателем. Но писать будет только о хлебе, наследственность пекарей никакой красивой жизнью не искоренить. Хотя бежать он будет именно от предопределённости бытия. И вернётся в отчий дом только от странного ночного звонка… как будто дух прошелестел в телефонную трубку.

Его несостоявшаяся любовь выберет Якоба, избравшего, в свою очередь, жизнь своего отца и деда – весь смысл в пекарне. Приземлённо? Зато стабильно и эпично. Но счастлив ли он?

На мой взгляд, киноповествование перегружено несчастными людьми.

Эсав, несмотря на внешнее благополучие, в более чем зрелом возрасте остаётся одиноким мужчиной, несмотря на обожание читательниц, сбывается проклятие матери – «быть тебе одному, неприкаянным». О хлебе он пишет только потому, что больше ничего не знает и не умеет, уж никак не из желания продолжить семейную традицию. И даже «кладёт глаз» племянницу, которую не чувствует кровной роднёй, связи-то порушены. Интересный момент, скорее авторская находка, когда он сидит за пишущей машинкой в интерьере израильского дома, не чувствуется большого различия, если бы он там же мял руками тесто.

Якоб, типичный представитель категории сельских праведников, выглядит законченным мизантропом, не принимающим ничего нового. Минутное просветление в момент встречи с давно потерянным братом сменяется полным неприятием его образа жизни и мыслей. И ни грамма самоиронии, присутствующей в Эсаве и помогающей последнему жить хоть в какой-то гармонии с окружающим миром. Даже дочь Якоба, которая только и думает, как бы свалить от домашнего очага куда подальше, внешне больше похожа на дядю… какой удар по самолюбию любого мужчины!

О жизни Леи с Якобом нам ничего не рассказывают, в данный момент она находится на последней стадии деменции и не выходит из комнаты. Но можно предположить – их путь не был усыпан розами, ведь Якоб сознательно избрал стиль жизни своего отца, получив его в наследство вместе с семейным предприятием. Погибший во время боевых действий сын тоже не добавил этой паре ни счастья, ни здоровья. Дочь о матери ни разу не упоминает… будто её уже нет. За кадром ад, на которой обрекла себя милая когда-то девочка, один раз сделавшая неправильный выбор из двух имевшихся под рукой мальчиков.

Дочь на фоне вечно мрачного и язвительного дадди выглядит образцом жизнелюбия… но только внешне. Зато в подтексте это самый одинокий человек в семействе, который не может вырваться из затхлой атмосферы отчего дома в силу целого ряда обстоятельств, не в последнюю очередь, внутренней порядочности. Только иногда позволяя себе расслабиться, впиваясь в губы родного дяди как за глотком свободы.

Отец близнецов, истовый пекарь, превратившийся в конце жизни в слабо узнаваемого Харви Кейтеля, бродит тенью по дому и мочится в стенной шкаф. В таком состоянии он вряд ли способен гордиться тем, что дело всей жизни в надёжных руках одного из сыновей. Минутные проблески, шутка по поводу туфель из тюленей кожи… и снова пустота, заполненная проблемами собственного здоровья и недовольством жизнью в целом. И поделом…

Самый же несчастный человек в семье – его жена, мать близнецов, давно ушедшая из жизни. Весёлая девушка славянского типа (не худшая работа от Юлии Пересильд), вышедшая замуж по большой любви, долгие годы пыталась разукрасить жизнь семьи неофита позитивом. Получая от мужа только презрительное – «гойка» и отчуждение в постели. А ведь старалась соответствовать, из-за чего и выставила «несоблюдающего» сына за порог. Не с благословением, но с проклятием. За что воздалось и ей, и ему.

Общее впечатление – собранные в кадре люди по определению не могут быть счастливы. Да и не очень к этому стремятся, не анализируют своих ошибок. Не утруждается этим и сам режиссёр. Наоборот, при просмотре всё ближе подходишь к крамольной мысли – а так ли хороши традиционные семейные узы в постоянно изменяющемся мире? В фильме они преподнесены синонимом несвободы, помноженной на религиозную догматику.

Атмосферу безысходности усугубляет операторская картинка. Это совсем не тот красочно-пряный Израиль, в который погружаешься, выйдя из парадных дверей «Бен-Гуриона». На вопрос таксиста – «впервые у нас?», Эсав честно отвечает – «в общем да»… в его памяти родина совсем другая.

Сам Лунгин в Израиле, конечно, деловой турист. Но, как и для любого еврея (не обязательно российско-советского) эта Земля является точкой притяжения, темой постоянного внутреннего диалога – «почему я ещё не там?» (здесь автор рецензии позволил судить по себе).

Павел Семёнович ещё в начале 90-х смог сделать свой выбор – живёт во Франции, но снимает в основном в России. Согруппники по «Эсаву» рассказывают, что в работе над картиной у их режиссёра было много личного – истово снимал (насколько бюджет позволял), так же истово перемонтировал, вставляя в уже готовый материал отрывки из библейских притч. Поиск ответа на извечный еврейский вопрос.

Что ответил себе Лунгин, судите сами…

Леонид Черток