20 лет кооперативному движению. Ты помнишь, как все начиналось?

Указ заучивали наизусть, переписывали от руки, переснимали на фото. В те годы любая множительная техника еще находилась под строгим контролем КГБ, само собой подразумевалось, что на ней моментально будут тиражировать какую-нибудь антисоветскую гадость. От документа повеяло воздухом настоящей свободы, но даже самые смелые умы не могли предположить, что им Коммунистическая партия Советского Союза фактически подписала себе смертный приговор.

Перестройке было два года, по утрам к киоскам Союзпечати выстраивались километровые очереди за ПРАВДОЙ. А вот со жратвой дело обстояло все хуже и хуже, талоны дошли даже до благополучной столицы. Самым популярным анекдотом стала жалоба советского воробья капиталистическому сородичу, что теперь на его родине чирикай все, что хочешь, да только сил от голода нет. Цены медленно, но верно поползли вверх, а вот зарплата этого делать не спешила. Откуда деньги, когда идиотская антиалкогольная кампания лишила государственный бюджет основного источника дохода и внесла озлобление в народные массы? Хмурые заводчане и строители жаловались корреспондентам прогрессивных газет, что у них образовалась масса свободного времени, которое они раньше проводили в анабиозе, а денег как не было, так и нет. И тут команда Горбачева вспомнила о старом рецепте Ленина под названием НЭП. И понеслась...

Собственно, планировалось узаконить уже существовавшие явления. Подпольным цеховикам предлагалось выйти из тени и вполне легально продавать свою продукцию в специальных отделах и на рынках, а не из-под полы в общественных туалетах. Еще проще было с «индивидуалами». За два года действия статьи УК о борьбе с нетрудовыми доходами на зону отправились десятки тысяч сантехников, взявших трешник за новую кран-буксу, и официантов, «округливших» счет. Советская власть резонно полагала, что если она теперь не сажает предприимчивых кустарей и деляг, то они просто обязаны честно поделиться с ней доходами в виде налогов. Святая простота!

Послабление, в первую очередь, было рассчитано на пролетариат, однако именно интеллигенция стала флагманом и прожектором новой экономической реальности. Но не в раз, первый год после выхода Указа в курилках НИИ, киностудий и редакций только обсуждали преимущества кооперативов. В первую очередь останавливала историческая память о том, чем закончилась ленинская «новая экономическая политика», самых успешных нэпманов целыми составами отправили в сибирскую ссылку. Бытовало два варианта развития событий. Первый, жесткий: дадут разбогатеть, а потом все чохом конфискуют и сошлют. Второй, щадящий: зарабатывать больше 250-300 рублей в месяц никто не даст, но лучше быть самому себе хозяином, чем ходить под грубияном-начальником и кретином-парторгом.

Самым громким и наглядным стало открытие в Москве первого кооперативного ресторана «Кропоткинская, 13», столики в нем были расписаны на несколько месяцев вперед. И это при отсутствии в меню спиртного, люди мечтали хотя бы прикоснуться к красивой жизни под названием «Консоме» или «Болонез», «спасибо» советскому общепиту за убогость ассортимента. В тот ресторан я так и не попал, зато отведал шашлыков в неказистой частной шашлычке у Киевского вокзала. Она оказалась на удивление безлюдной, трудящихся отпугивала цена в три рубля за 100 граммов, когда аналогичная порция у государства стояла не дороже 50 копеек. Шел на встречу с нектаром, амброзией, однако первый же кусок из трех предложенных убедил, что лично я мариную мясо на порядок лучше и оригинальнее. Да и качество начального продукта смущало, о рыночной свинине, которую подразумевал закон о кооперации, я был более высокого мнения. Неприятно удивило и качество обслуживания, вместо услужливого полового из дореволюционного прошлого редких клиентов встречала классическая официантка из социалистического настоящего, на лице которой крупными буквами был написан люмпенский лозунг: «У советских собственная гордость!». 

Несмотря на легкое разочарование, выбор был сделан, я решил посвятить себя ресторанному бизнесу. Не зря со времен прочтения Хэмингуэя и Ремарка грезил своим баром или кафе на берегу океана. Однако первый же поход по контролирующим организациям вернул с небес на землю. Выяснилось, что для открытия собственной забегаловки мне надо было не снимать кино и учиться во ВГИКе, а лет 10 отработать в ресторанном тресте, методично поднимаясь по карьерной лестнице, а потом еще и отсидеть лет пять, чтобы обрасти на зоне нужными связями.

Но ветер свободы уже дул во всех интимных местах моего тела, и я бросился в авантюру по открытию ремонтно-строительного кооператива «Скиф». Ощущение первопроходца бодрило и пугало одновременно. Особенно проблема с регистрацией предприятия. И тут на помощь вчерашним физикам и кинооператорам пришел легендарный московский кооператив «Шанс», ставший впоследствии прародителем уважаемой газеты «КоммерсантЪ». В помещении бывшей дворницкой в цокольном этаже жилого дома у метро «Полежаевская» сидело с десяток юристов, берущих на себя труд по составлению необходимой документации за 200 рублей (среднемесячной зарплате по Союзу). За эти деньги вам предлагался типовой вариант Устава и Учредительного договора с вашими персональными данными, а так же содействие в поиске юридического адреса, помещения под офис и производственные площади, непременное условие для регистрации. Именно содействие, вам просто предлагался список предприятий, гипотетически готовых взять вас под свое крыло. Тут и была самая засада. Указ был далеко несовершенен, каждый чиновник пытался внести свои дополнения. При этом относились к вам или с презрительной жалостью,  как к потенциальным висельникам, или с ненавистью, как к классовым врагам. Зато сразу становилось ясно, что любой самый успешный «цивилизованный кооператор» ничто по сравнению с самым мелким начальником, обличенным государственной властью, последствие этого дисбаланса мы кушаем полной ложкой по сей день. Пришлось послать «Шанс» по известному адресу, взять дело в свои руки и через шесть месяцев наш, такой нужный всему народному хозяйству кооператив был зарегистрирован в маленьком кабинете Гагаринского райисполкома в соседстве еще с сорока товарищами по несчастью. И всего за 300 рублей в конверте плюс ежемесячные выплаты в зависимости от настроения «исполнительных» работников. 

Следующим кругом ада стало получение печати, которая, по убогой советской ментальности, причисляла нас к клану больших начальников. Изготавливались эти кругляши в единственном в столице месте, стоили по прейскуранту 5.99, и ждать заказа приходилось не менее двух месяцев. Однако у входа в здание вас встречали сердобольные глаза сочувствующих вашему горю, предлагающие содействие в скорейшем получении символа власти за «жалкие» 150-200 р. Замечу, милиции они не боялись и не скрывались, соответственно, были в доле. Без печати было никак нельзя, только что вышло разрешение работать в кооперативах на постоянной основе, и мы, как школьники на последнем звонке, мечтали поскорее стать самостоятельными. А заодно обзавестись солидными записями в трудовой, я знал кооператив, где по штатному расписанию числилось 8 генеральных директоров по разным вопросам, постоянно спорящих, кому первому должна подавать кофе единственная затраханная во всех смыслах этого слова секретарша.

Недолго меня хватило на этот рабочий кооператив. Первый же ремонт принес доходов в несколько раз меньше, чем я имел со своей подпольной деятельности, пользуясь несовершенством советской системы услуг и совмещая отхожий промысел с любимой работой в кино. К тому же свежие мозоли от мастерка и циклевочного аппарата никак не вязались с образом преуспевающего буржуа. Возвращаться на «Мосфильм» было стыдно, ведь уходил я с гордо поднятой головой, грозя заработать миллион, скупить на корню всех чиновников Госкино и запуститься с собственным фильмом на непатриотические темы (до сих пор, между прочим, зарабатываю...). И тут друзья предложили попробовать себя на издательской ниве в полиграфическом кооперативе с банальным названием «Спектр» (в Москве к тому времени этих «Спектров» было уже больше сотни).

О, это была настоящая синекура! При всех взятках и накрутках выпуск одного плаката размером 60х90 обходился не более 30 копеек при розничной цене в полтора рубля. А были еще календари, буклеты и фотообои. Я знаю в Архангельске квартиру, где в туалете до сих пор висит наша авторская обезьяна на унитазе, только краски поблекли. Даже заниматься розничной продажей было излишне. Погожим летним днем 88-го года коммерческий директор нашего кооператива вышла из метро «Пушкинская» и за рабочий день обошла все организации, распложенные по правую сторону улицы Горького до площади Маяковского, заключив договоров по выпуску целевой рекламной продукции на общую сумму в несколько миллионов рублей! Все просто, каждая уважающая себя советская контора имела солидный рекламный бюджет, и соответствующий отдел обязан был его освоить под страхом лишения прогрессивки и тринадцатой зарплаты. Заниматься этим было в лом, все были увлечены нескончаемым чаепитием и погоней за дефицитом, а посему с удовольствием сваливали свою работу на нас.

Вы спросите, почему мы не стали миллионерами? В те далекие годы я еще не знал о существовании АЦБК и СЦБК, мелованная бумага считалась стратегическим сырьем. Но даже жалкие крохи позволили членам «Спектра» пару месяцев получать зарплату, дающую право поглядывать свысока на профессоров и прочих режиссеров-постановщиков. Праздник жизни кончился в одночасье с началом съемок первого кооперативного фильма. Партия осознала, что из ее рук уходит важнейшая составляющая, и наложила вето на использование идеологии в коммерческих целях, под поправку к Указу попали и издательские кооперативы. Но не зря наш человек 70 лет жил в стране, в которой ничего нельзя, не хуже мыши научившись искать всевозможные лазейки и дырки в законодательстве. Махровым цветом расцвели Молодежные центры при райкомах ВЛКСМ и Центры научно-технического творчества при Домах пионеров, там запрещенное было разрешено. Само собой подразумевалось, что эти первичные партийные ячейки будут следить за деятельностью своих подопечных, а заодно партия сваливала с плеч заботу о материальном обеспечении подрастающего поколения. Фатальная ошибка, именно из таких центров вышли всемирно известные сегодня олигархи, а сам ВЛКСМ стал основным могильщиком старшего товарища - КПСС. Он давно просил порулить, вот ему и дали...

Мы быстро перерегистрировались, хотя и это было излишне, можно просто заключить параллельный договор, относя ежемесячную мзду первому секретарю райкома. Но вот работать становилось все сложнее, на полиграфическом поле росла конкуренция. К началу 89 года стало ясно, что идея отвлечь пролетариат от пьянства общественно-полезным  и материально-выгодным трудом с треском провалилась. Рабочий продолжал горбатиться у станка за свои 300, на которые трудно было что-то купить. На один производственный кооператив приходилось по паре сотен торгово-закупочных, работать руками не за страх, а за совесть просто разучились, это качество до сих пор воспринимается, как врожденный талант. Первые пошивочные кооперативы наглядно показали свою несостоятельность, их изделия по качеству и сроку носки значительно уступали китайским товарам, не говоря уже о яркости и трудовой дисциплине. И вот тут в воздухе повеяло запахом хорошо спланированной провокации. Особенно, когда кооператор Артем Тарасов громогласно объявил об уплате партийных взносов с трехмиллионного дохода. Остальные восприняли этот демарш, как толчок к репрессиям против зарождающейся нео-буржуазии. «Московский комсомолец» и «Огонек» воспевали Артема, как образец нового мышления, «Советская Россия» и «Труд», печатные органы пролетариата, предрекали скорые купеческие загулы с цыганами и грядущую эксплуатацию рабочего человека. До сих пор уверен, ситуация была инспирирована спецслужбами, КГБ следил за реакцией населения. А вот реакции никакой и не было, рабочий класс оставался пассивен, не хотел не только работать сверх положенного, но и карать.

Через год мне стало скучно и безысходно, и я отправился открывать для себя Америку. Вернулся на руины кооперативного движения. В отличие от 88-го в 90-ом  году у кооперативов не было практически никаких шансов заключить договор с государственной конторой, их имидж упал ниже плинтуса. Тоже в сфере розничной торговли и услуг, газеты пестрели заметками о крысиных хвостиках в чебуреках и бракованных деталях в только что отремонтированных телевизорах. Отчасти это было правдой, кооперативные шашлыки все больше попахивали собачатиной, на криво пошитые блузоны в подземных переходах невозможно было смотреть. У метро «1905 года» открылся первый магазин с колбасами по свободным ценам, откованный гостями из провинции. На них с ненавистью смотрели плохооплачиваемые москвичи, не умеющие жить впрок. Редкие кооперативные рестораны один за другим закрывались на переучет, парное мясо стало диковинкой даже для Центрального рынка, а несколько бутылок алкоголя в смену оставались исключительной прерогативой государственного общепита. Было полное впечатление, что вскорости тот же ЦК КПСС объявит судьбоносный Указ несостоявшимся и даже вредным. Посадить не посадят, но уж точно обдерут до нитки. Именно в те дни появился самый популярный анекдот последнего периода загнивающего социализма: «Кооператив «Свобода» арендует один погонный метр государственной границы», к многочасовым очередям в винные отделы прибавились аналогичные ко всем посольствам капиталистических стран сразу.

Несомненно, так бы оно все и случилось. Помешало одно, Горбачев уже по уши увяз в иностранных кредитах, а любой отход от «нового мышления» ставил страну перед угрозой масштабного голода. Денежная масса только раздражала, и знаменитая Павловская реформа только усугубила кризис, обокрав исключительно пенсионеров с их заначками для внуков, когда мои знакомые кооператоры за неделю возили на обмен полтинники и стольники в коробках из-под холодильников. Но большевики боролись за свое могущество из последних сил. Я их понимаю, в течение многих лет отдыхать в престижных сочинских санаториях, прогуливаясь по прохладным обеденным залам с вазочкой черной икры в руке, когда безликая масса остальной черни томится в потных очередях антисанитарных столовок на городских пляжах. И тут появляются новые русские, с фамилиями Березовский и Ходорковский, для которых постоянно держат отдельный столик в маленьком, но уютном кооперативном кафе с видом на Агурские водопады. И, что самое обидное, если завтра посадочных мест не будет хватать, рядом моментально откроют новое заведение. Как такое могли стерпеть люди, чьи пыжиковые шапки и черные «Волги» были совсем недавно опознавательными знаками касты неприкасаемых?

Возмущались партийные чиновники. Простой народ безмолвствовал, погруженный в насущные проблемы. Единственным выходом из кризиса казался неудачный путч, направленный отнюдь не против гласности, а против кооперативов, уже сделавших многих людьми, а не стадом.

Но вместе с победой демократии и капитализма наступил окончательный закат кооперативного движения. К 93-му году оставшиеся в живых кооперативы поголовно превратились в МП (малые предприятия), а унитазы в платных туалетах стали мыть «Товарищества с ограниченной ответственностью» в полном составе. Идея действительно себя изжила, и не только своим названием. Малый бизнес до сих пор играет самую незначительную роль в удвоение ВВП, хотя в развитых капиталистических странах происходит в точности наоборот. «Спасибо» за это нашему законодательству и чиновничьему беспределу. Уже в середине 90-х крупные предприниматели ранга Лисовского и Потанина в своих телевизионных интервью заявляли, что не имеет никакого смысла открывать небольшое собственное дело, лучше сразу приватизировать целый комбинат. Проблемы и хлопоты те же самые, а отдача несоразмерна. Готов подписаться, во время своей тверской эпопеи я все трудности сваливал на  размеры торговых площадей и количество посадочных мест. В налоговой инспекции меня «успокоили», даже с 4 столиками и одной барной стойкой геморрой был бы тот же. А ведь именно я об этом мечтал, зачитывая до дыр «Три товарища» и «Острова в океане».

Вот такая история, ни к чему не обязывающие воспоминания. В них нет ни слова об Архангельске кооперативного периода, но это совсем не моя тема. Предлагаю местным знатокам  поделиться собственным жизненным опытом. Если, конечно, вы тогда стояли по эту сторону баррикад...        

Леонид Черток