Простите, что война. Рецензия на фильм «Дылда» Кантемира Балагова

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала?!
Вместо свадеб – разлуки и дым.
Наши девочки платьица белые
Раздарили сестренкам своим…

...написал в конце 50-х московский фронтовик Булат Окуджава.

Женщина на войне – очень аккуратная тема. Даже на такой священной, как Великая Отечественная. Бой – ладно. Но за ним годы жизни в мужском коллективе, где вчерашние школьницы, как бы они не выглядели в мирное время, становились единственным предметом воздыхания. И отнюдь не проще было в замкнутых женских коллективах, там включались иные механизмы, иная мотивация.

Любовь на войне – романтика под свист пуль? Отнюдь, разве что в советском кинематографе. Когда мы снимали телеприложение к газете «Спид-инфо», нам предложили сделать программу о ППЖ (походно-полевая жена) и ППД (попользовался, передай другому). То, о чём рассказывали фронтовики как о неотъемлемой части своей опалённой войной молодости. Мы отказались. Просто не знали, как эту тему поднять деликатно.

Ещё одна деликатная тема – ленинградская блокада. Повспоминайте, подсчитайте и удивитесь – как мало фильмов снято об этих страшных днях. Потому что начни копать поглубже… такие неприглядные черты человеческой натуры вылезут (наравне с героическими, бесспорно), что хоть кино закрывай. Нет, не про пирожные Жданова речь, эта тема уже избита. Если и было, то только у высшего партийного руководства города (я как-то рассказывал о своём двоюродном дедушке, среднем чине НКВД, которого эвакуировали из блокадного города самолётом почти в крайней степени истощения… вывезти власти хватило, а накормить досыта нет). Я о тех, кто сходил с ума от голода, кто съел… нет, не буду перечислять. Про ссохщийся Ленинград (по Розенбауму).

Ученик Сокурова Кантемир Балагов взялся за эту почти неподъёмную тему. Да, блокада в его сюжете уже снята, но люди не отошли от ужаса, от привычки выживать ежедневно и еженощно. Вы наверняка слышали про «вьетнамский» синдром, и про «афганский», и про «чеченский», ими, как правило, оправдывают такие неблаговидные поступки, как убийство, грабёж, изнасилование, чуть ли не официальный диагноз в психиатрии. Но в той войне, в которой принимал участие практически весь народ… какой синдром?! Всё намного глубже, тёмные силы души просто так не возникают, значит, они были там и до этого.

Итак, на фронте воевали два подружки-зенитчицы. Зенитчицы… стоп… можем считать, что это продолжение бессмертной повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие», только эти две не попали в обречённую группу старшины Васькова. К известному фильму (у Балагова почти нет ничего просто так) нас относит сцена в женском отделении городской бани. Только у Ростоцкого в ней молодые светящиеся тела, а у Кантемира… такие, какие есть. Нет той красоты, но нет и блокадной худобы, такую ни одним компьютером не напишешь, а снимать в массовке больных анорексией совсем не комильфо.

Одна из подружек – неуклюжая, высокая, рыжая… дылда, короче. Плюс с приступами как последствие контузии. Трогательная и безответная, любимица раненых и врачебного состава. С маленьким ребёнком на руках, которого она придушила (насмерть) во время приступа. И никакого судебного разбирательства! Но в городе, где все дети совсем недавно были потенциальными покойниками, это вполне оправдано. Не знаю, как юридически, но исторически точно.

В этот драматический пик жизни Дылды врывается её боевая подруга. Которая «пошла мстить до Берлина» за гибель любимого. От которого у неё ребёнок. Которого она передала на хранение Дылде. Которая его не сберегла.

И тут зритель вправе ожидать от убитой горем матери взрыва отчаяния. Помноженного на то, что она в следствии ранения потеряла все свои женские причиндалы к воспроизводству новой жизни. Не беда… если есть такая безотказная подруга как Дылда.

В фильме нет возвращений в довоенное прошлое героинь. Но при минимальной доли фантазии мы можем представить, как жила высокая нескладёха. Без друзей, без мальчиков, возможно, обуза семье (если вообще не детдомовка). А эта мелкая проныра в условиях фронтового сестринства (женский род братства) стала центром её жизни, так бывает, я сталкивался.

Прекрасно, когда в таком качестве выступает сильный и благородный человек, способный защитить нескладёху от нападок внешнего мира. Но только не в данном случае. Перед нами вырисовывается маленькая Крыса. И дальше с её стороны начинается откровенная манипуляция своей великоростной подругой. Не беда, что сынок погиб… сейчас найдём самцов в голодном не только до хлеба Ленинграде, они нам нового заделают. Не беда, что родить никогда не смогу, ты, Дылда, станешь суррогатной матерью, мы же почти единое целое. Не беда, что начальник госпитального отделения порядочный мужик и тебя не хочет… мы его будем шантажировать, я знаю, чем, я подглядела.

Главное, что прихоти мелкой крысы исполняются как по приговору. Взамен дылда просит одного – любви. Да, той самой, лесбийской, от которой воротит целомудренную часть зрителей, не верящую, что такое капиталистическое явление имело место быть при социализме. Увы, товарищи, вынужден вас расстроить… Эрих Мария Ремарк, не стеснённый никаким моральным обликом, в одном из своих знаменитых романов упоминал случаи мужеложства в концлагере для советских военнопленных. Не дабы опорочить, а ради исторической правды.

Но в рассматриваемом случае важно то, что инициатором однополой любви становится Дылда, для которой Крыса – всё, а мелкая в свою очередь чем-то отвечает, но не до конца. Так изощрённые сучки обычно доводят своих поклонников до белого каления, и начинают из них верёвки вить «лишь бы дала». Не знаю, так ли задумано было авторами фильма… но на экране выглядит именно так.

И всё в буйстве двух цветов – жёлто-ржавого и ядовито-зелёного. Жёлтый, как известно, цвет измены, зелёный – цвет жизни. Вот и расшифровывайте (если есть чего).

Впрочем, под финал истории в сюжет вплетается третья сила. В лице партийной номенклатуры, проживающей в интерьерах барской усадьбе. Выгуливающей породистую борзую, когда в самом городе трёх революций съели всех дворняг. Где суп к обеду подают в… супнице, а номенклатурный сын чем-то похож на действующего президента. Вот хозяин дома ни на кого не похож… можно ли это расценивать как намёк на то, что не только Жданов в умирающем Ленинграде пирожные трескал?

Впрочем, перечисленное выше это второй план, если не третий. В центре сцены откровения Крысы. Которая говорит чистую правду о выживании женщины на войне. Но так, что создаётся иллюзия – она издевается над зажравшимися оппонентами. Которые за это называют её «хорошей девочкой». То есть, они мало чем отличаются друг от друга… крысы тыловые и крыса фронтовая.

«Простите, что война» - мимоходом звучит в середине фильма реплика одной из героинь. Простить можно… но всё ли? И всем?

Именно так я понял «Дылду».

Но не уверен, что Кантемир Балагов хотел сказать именно это…

Леонид Черток