Бабочки летят. Поэзия Майка Зиновкина (с предисловием Александра Чашева)

«На севере отрадна безнадежность»

Иван Бунин

 
    Место обитания, окружающая среда, время жизни, словно в кривых и правильных зеркалах отражаются в творчестве многих сочинителей. Не пишет архангельский поэт Майк Зиновкин, как впрочем, и абсолютное большинство его сверстников, взрослевших между «лихими» девяностыми и «сытыми» нулевыми, про лютики-цветочки, в ритмах рока-рэпа отечественного толка пропевает о «медленных сюрикенах бабочек».  Именно так называется сборник стихов поэта, изданный в 2013 году.

    Сюрикены, в переводе с японского, - «лезвия, скрытые в руке». Летят они роем изящных с виду бабочек в «поэтино сердце», колют, замедляют, ускоряют его ход. А что в ответ? Согласно предположениям некоторых учёных сердце человека обладает собственным мозгом и даже собственным сердцем. Где-то рядом, близко-близко обитает и душа. Именно там зарождаются эмоции, чувства, мысли. Может быть, и некоторые стихи пишутся мозгом сердца, сердцем сердца и, конечно же, при участии души? Стихи, а не байты рифмованной информации.

   Грустна стихия поэзии северного пиита.  Увы, ничто не ново под луной. Два столетия назад Иоганн Гёте удивлялся подобному явлению: «Все поэты пишут так, словно они больны, а мир – сплошной лазарет. …Их поэзию я назову поэзией “лазаретной” и противопоставлю ей поэзию истинно тиртейскую, которая не только воспевает сражения, но дарит человека мужеством для жизненных битв».

    Есть и тиртейские мотивы в поэзии Майка Зиновкина. С другой стороны, если вспомнить русские народные песни - «те же напевы, тоску наводящие, с детства знакомые нам» (Н.А.Некрасов), или великие произведения Музыки, нельзя не отметить, что абсолютное их большинство написано в миноре. Не пишется весело и радостно о проблемах человеческой души, раздираемой внутренними противоречиями. Да и свет без теней не изобразить.

    О душе, бренности бытия, вечности, которая позади и, может быть, впереди  размышляет «сетевой поэт» Зиновкин. Так он представляется в аннотации к сборнику стихов. Идут споры о содержании термина «сетевая поэзия», ломаются копья противников и союзников явления наступившего тысячелетия, но редко в этих драках-войнах можно услышать ясную, здравую мысль:  есть поэзия, или её нет. В недавние времена прозу писателей, говорящих о сельской жизни, обзывали «деревенской».  Убеждён - нет таковой, как нет «сетевой» поэзии.  Есть разговор писателя, поэта на вечные темы, не для развлечения ради, а как способ познания окружающего мира, души человеческой. И языка. 

   Уносит река времени слова предков. Русский язык живёт, вбирая в себя чужеродные термины, перемалывая их, фильтруя, делая своими. Можно сетовать по этому поводу, исходить в экзистенциальной тоске по прошлому Слова и даже клеймить позором сочинителей, употребляющих неологизмы, в том числе принесённые «сетью». 

   Или принять изменения как данность? 

  Разбросаны иноязычные лексемы и в стихах Майка Зиновкина, но, не доминируя над огромным пространством родного языка, напоминают  они элементы ажурного моста, связывающего прошлое, настоящее и будущее, в которых «гулко шагают чёрные роты в куртках кобейна», «словно осипший Гомер, дребезжит перегруженный ксерокс», «солнце – непроплаченный виджет», а «жизнь – просто скрин».
 
   И здесь же, рядом плавают «кареглазые рыбы забвенья», добываются «два кубика колодезной зари», «у изголовья нервно курит демон, рвёт ангел покрывало на бинты», улетают «страхи – на ветер, нежность – на лепестки», «жирафообразные сны Мозамбика приходят и шеи кладут на подушки» и «дети играют в бога».

     Многослойны стихи поэта, некоторые подобны древним иконам, во время реставрации которых изумлённым взорам свидетелей открываются иные лики, за ними следующие. Мелькают в причудливой и, одновременно, органичной мозаике яркие, а то едва различимые, размытые фоны, детали, образы. И живёт недосказанность, позволяющая читателю включиться в сотворчество с поэтом. 

Александр Чашев  

Майк (Михаил) Зиновкин

Особенности национальной поэзии

Это совсем неправильная поэзия –

Смотришь на лист, но видишь не лист, а лезвие.

И начинаешь мыслить почти по-трезвому:

Резать ведь надо не поперёк, а вдоль.

Делится вечность с нами легко секретом, но

Так ли становятся – наперекор – поэтами? –

Цоем, Клинских, Высоцким, Егором Летовым?

Жизнь зарифмует пафосное «юдоль»,

Перемежаясь страшно – скупыми датами –

Как Маяковский с Брик, Гумилёв с Ахматовой.

Жизнь - это шар: тяжёлый, двуручный, матовый.

Не разобьёшь – останешься на бобах:

Мелкой трухой сквозь сито судьбы просеянный

(Не Мандельштамом, Блоком или Есениным),

Ждать воскрешения больше, чем воскресения,

Пастой зубной давя из себя раба.

Больше не будет звёзд в небесах заплаканных –

Галичей с Окуджавами, с Пастернаками.

Выведет путь-дорога тебя по знакам и

Старостью тёплой гаденько наградит,

Зло усмехаясь Лермонтовым и Пушкиным.

Станешь считать – собьёшься – плевки кукушкины,

Станешь играть в войнушку, бренча игрушками,

Чтобы забыть про пенсию и артрит,

Чтобы опять наесться препон с засадами

Хармсом, Рубцовым, Клюевым и Асадовым.

Словно награду, примешь все муки (мк)адовы,

Лишь бы ещё полстрочки да от души.

Лишь бы остаться в памяти – следом, крошевом –

Бедным ли, Северяниным ли, Волошиным.

Чтоб не напрасно... Как же всё это дёшево!

Скомкай и выкинь, выпей и… не пиши!

05.11.14.

Привкус железа

привкус железа серы и мойвы

белые нитки пьяные мойры

без сожаленья медленно спой мне

две колыбельных

мрачные (г)рифы колкие ноты

отблески зарев за поворотом

гулко шагают чёрные роты

в куртках кобейна

привкус безумья боли и чили

бремя свободы вскрылось как чирей

добрые дяди нас научили

требовать денег

это ли снилось в вязких постелях

жадным адептам евро-истерик

выруби телик выруби телик

выруби телик

с привкусом мёда моды и гари

мёртвые книги втоптаны в гравий

крейсер аврора что тебя парит

если не спится

жирные камни жалкие крохи

сладкая чая горькое кофе

странные сэлфи ярые профи

синие птицы

в чьих-то вольерах на аватарах

падают в пропасть толпы икаров

розданы карты выбраны кары

брошены тени

привкус брусчатки меди и мидий

выживут циник хроник и риддик

если устанешь всех ненавидеть

выруби телик

05.02.15.

Героев Днепра

Мы никогда не узнаем с тобою друг друга до общих детей,

Мы ведь, увы, просто два пассажира в соседних вагонах метро.

И не воюем за место под солнцем – обоим привычнее тень,

Но если надо, я стану солдатом, а ты – медицинской сестрой.

В чёрном отсутствии ярких пейзажей за вечно холодным стеклом

Чудятся призраки, тайны, химеры – ни слова про страх темноты!

Не растеряв по безликим туннелям свой несравненный апломб,

Я не боюсь ни уколов, ни крови, ты в сумочке носишь бинты.

Там, где судьба предлагает прямую, мы смело заложим зигзаг.

Те, кто не может не жить по шаблону, смотрят на это зверьём.

А мы прислонимся к их «не прислоняться», синхронно закроем глаза.

Но если надо, я встану под пули, а ты поползёшь под огнём.

Мы не проедем свои остановки и выйдем в хохочущий дождь:

Я, как обычно, на Красногвардейской, а ты на Героев Днепра.

Только когда никакие таблетки опять не сумеют помочь,

Я вдруг проснусь в фиолетовый сумрак со сдавленным стоном «Сестра!»

04.10.12.

Тамбур уходит в небо

«В тамбуре накурено,

И в то же время как-то свежо…»

Виктор Цой

Тамбур уходит в небо искать покой,

Ласково и легко расправляя крылья.

Кто-то проснётся облаком над рекой,

Кто-то, взлетев, осядет дорожной пылью.

Под перестук на стыках пуская дым,

Под Обозерской или немного позже,

Кто-то упустит шанс на краю беды,

Кто-то придёт в себя и отпустит вожжи.

Пленники быта вырвутся на простор,

Высекут искры солнечные копыта.

Кто-то вдохнёт забытый хмельной восторг,

Кто-то запишет память себе в убыток.

Но никому нисколько не будет жаль

Тех, кто остался – шумных, жестоких, лживых.

Тамбур уходит в небо. И спички шпал

Радостно гаснут, путаясь в длинных гривах.

15.07.14.

Собака Павлова

Когда качается мир, как палуба,

Когда все сказки – с плохим концом,

Ко мне приходит собака Павлова

И начинает лизать лицо.

Меня любого: больного, синего –

Она вытаскивает со дна.

Она умеет не рефлексировать,

Она училась всему сама.

А я на внешние раздражители

Вновь реагирую, как слабак.

Собака Павлова, положительно,

Намного лучше других собак:

Когда совсем пропадаю пропадом,

Она снимает меня с креста.

Хотя не делится горьким опытом,

Поскольку опытами сыта.

И я молчу, но она всё чувствует,

Клубком сворачиваясь у ног.

И водка кажется кислым уксусом,

И сигарета идёт не впрок.

И засыпаю к утру, закадрово,

Себя отчаявшись приручить.

И снится мне, как собака Павлова

Бежит куда-то в сырой ночи.

11.11.16.