Шалом, Победа! Воспоминания ветерана ВОВ из Израиля

«Скоро мне стукнет без 15 сто. Значит это - 85 лет. Помню, родился я 13 июня 1925 г. в городе Минске, столице Белоруссии. Это - МОЯ Родина... И Родина Льва Туника, моего внука, солдата израильской армии, по настоятельной просьбе которого я и пишу эти строки. И Родина моих родных, многих моих друзей, близких, знакомых...».

Я сделал всё, что мог

Родился я на площади Свободы, где тогда был Родильный дом. Потом там была Консерватория. Говорят, его снесли. Когда я проводил экскурсии по Минску, я всегда на пл. Свободы делал остановку и рассказывал. Там каждый угол, каждый дом - история... Начиная от скверика. Обращал всегда внимание на здание Консерватории. На нем были очень красивые балконы. А внизу, под мостом, на Немиге во время польской интервенции находилась явочная подпольная квартира, хозяйкой которой была моя мама - Туник Шифра Абрамовна. За что ее и арестовали в 1937 г., когда мы жили в Ленинграде. Отчим мой - Брускин Соломон Борисович отправил меня в Минск, и мои родные спасали меня (фактически - сына врага народа). Это были родители Цилиньки, которая сейчас плавает по морям и океанам, это была семья Таборисских, у которых я какое-то время жил. Но это уже совсем другая история, которую я плохо помню. Все у меня как в тумане. Живых свидетелей тех лет остались единицы. Лет 30 тому назад вызывает меня в кабинет директор Минского Бюро путешествий и экскурсий и говорит:

«Пришел представитель Минской фабрики фоторабот. К ним в гости на семинар фотографов приезжает группа лучших мастеров страны для обмена опытом работы. Просят экскурсию по Минску, Хатыни и Кургану Славы. Просят хорошего экскурсовода, ибо там будут и минские фотографы, а они город, конечно, знают. Мы решили, что ты самая подходящая кандидатура».

Что мне оставалось делать? Согласился и был даже рад такому поручению. Среди фотографов Минска было много моих друзей. Начал готовиться. Ну, думаю, устрою им драмкружок. Собрал дома свои детские фотографии 30-х годов, старые фотки Минска. Когда поехали, я замучил водителя частыми остановками и все время звучал вопрос: «А что здесь было раньше?»... Надо было слышать, какой начинался гвалт... Один увидел мою детскую фотографию, где мы верхом на коне, 30-й год, у меня в руках маленькая детская машина. Он кричит: «Я делал этот снимок в 30-м году!» На обратной стороне - штамп его фотоателье...

Время идет. Не идет - бежит. Мало осталось людей, которые своими глазами видели - а что здесь было раньше?

В 1928 году моя мама приехала в Минск по распределению. Работала в библиотеке имени Пушкина.

Жили мы в Минске, на Сторожевке и на Комаровке. Сторожевку помню плохо, Комаровку лучше. Жили в деревянном домике на 2-м Пугачевском переулке. Вдвоем - с моим родным братом Самуилом. Брат был на 2 года старше меня. Он умер 4 года назад в Нацрат-Илите, в Израиле. Сейчас там живут его дочь Мара и большая семья.

Мама тогда училась в Минском Университете на Рабфаке, на факультете журналистики. Папа - Дворкинд Гесель Хаимович - был директором крупных торфяных предприятий г. Минска. Родителей никогда дома не было, мы их очень редко видели, с нами жила домработница. Мы были предоставлены сами себе. Учились в белорусской школе. Читали, писали по-белорусски.

Папа иногда заезжал за нами, брал к себе на завод на пару дней. Помню - у нас было много кроликов, в сенцах стояла огромная бочка с квасом, пили березовый сок и переворачивали торф. Рабочие очень любили папу, часто его качали, кричали «У-Р-Р-А ДВОРКИНУ!» Мне они подарили детский педальный автомобиль, который сделали своими руками.

На фронт отец пошел добровольно (есть рассказ Семы на кассете). Прошел 4 войны (гражданскую, с белополяками, финскую и Великую Отечественную). Имел 5 ранений. В 1944 г. был отозван с фронта и давал стране торф.

В 1934 г. разошелся с мамой. Имел 6 детей. Сему забрал себе, я был с мамой, жил в Ленинграде. Из детей живы я и Костик, который живет в Америке. Папа умер в 1991 году.

Это особый этап в моей жизни, который на всю оставшуюся жизнь оставил неизгладимое впечатление. Прошло 65 лет...

Стоит ли былое вспоминать,
Брать его в дорогу, в дальний путь?
Все равно упавших не поднять,
Все равно ушедших не вернуть.

И сказала Память:
- Я могу все забыть,
Но нищим станешь ты.
Я твои богатства стерегу,
Я тебя храню от слепоты.

В трудный час, на перепутьях лет,
На подмогу совести своей
Мы зовем былое на Совет,
Мы зовем из прошлого друзей.

И друзья, чьи отлетели дни,
Слышат зов и покидают ночь,
Мы им не поможем, но они
К нам приходят, чтобы нам помочь.

22 июня, днем, сижу дома, смотрю в окно, как на футбольном поле идет игра. Играют молодежные команды. Вдруг слышу по радио голос диктора. Говорит Москва... Война. Футболисты играют, ничего не знают. Мне несколько дней как исполнилось 16 лет, кое-что соображал. Побежал на футбольное поле. Судья дал свисток, все разбежались.

Вечером пришел с работы Брускин Соломон Борисович - мой второй отец. Мама познакомилась с ним в Евпатории, во время отпуска. Нашли общий язык. Он сыграл большую роль в моем воспитании. Я до сегодняшнего времени страдаю от интеллигентности, которую он мне привил. Чувство человечности, уважения к людям, доброту... Одним словом, все самые лучшие, благородные черты у меня от него. По настоятельной просьбе мамы, я звал его папой, хотя продолжал любить своего родного отца. Бывали трудные моменты. Эта двоякость в семье ничего хорошего не давала. Соломон был очень грамотный, умный человек. Работал в Ленинградской Библиотеке им. Салтыкова-Щедрина в должности ученого библиографа, имел дело с профессорской элитой того времени. Он был инвалид, хромал на одну ногу, и с большим трудом сам себя обслуживал. Я в бане часто ему помогал помыться. Помню, когда был маленький, я стеснялся с ними ходить гулять, - мама хромала на одну ногу (осложнение после того, как родила меня), и папа хромал на одну ногу. Я старался быть выше этого и не показывать вида.

Итак - ВОЙНА. Я учился в восьмом классе. Из нашей школы сразу начали делать госпиталь. Хорошо помню, как мы парты сбрасывали с 4-го этажа вниз, а койки поднимали наверх. Помню, как дежурили на крыше школы, охраняя ее от бомбежек, зажигалок, тушили их в бочках с водой и ящиках с песком. Нам выдали противогазы, мы страшно гордились этим.

Главной темой разговоров тогда было: что делать? Эвакуироваться из Ленинграда или нет? Особо остро стояла задача - спасать детей и стариков. Мама ничего не хотела слушать о выезде из города: «Никуда не поеду и все». Представляю, что было бы с ними, если бы они НЕ выехали из города. Все закончилось тем, что Соломону приказали спасать ценную историческую литературу. Нагрузили товарный вагон книгами, и мы последним эшелоном двинулись из Ленинграда. По дороге нас обстреляли немецкие самолеты. Это был кошмар. Поезд остановился. Машинист загудел, труба орет тревогу. Люди, кто мог бежать, побежали к лесу, кто не мог, сидели в вагонах. Я родителей оставить не мог, бежать они были не способны, и мы сидели в вагоне, а самолеты фашистов бомбили нас с бреющего полета. Нам повезло. Все остались живы. Подбирали раненых, убитых... Это был кошмар! Фактически мое первое боевое крещение. Все, что можно было, сделали и поехали дальше. Повезло, прорвались. Ленинград остался позади. Ленинград остался в БЛОКАДЕ...

Мы медленно, медленно ехали на Восток, в Свердловск, на Урал. Соломон сдал все свои дела кому нужно и получил направление в город Ирбит Свердловской области.

Мне было 16 лет. Получилось так - 22 июня началась война, а 26 июня я получил паспорт, который сохранился и сейчас находится у меня.

В Ирбите нам дали однокомнатную квартиру и мы пошли устраивать свои бытовые дела. Сначала надо было подумать о пище. Денег у нас не было, а буханка хлеба стоила 300 рублей. Основная еда была - картошка. Сейчас, когда я, помогая жене на кухне, чищу спецприбором картошку и оставляю тоненькую шелуху, я всегда вспоминаю мамину просьбу: «Сынок, оставляй шелуху потоньше». Когда я устроился на работу в деревообрабатывающую артель «Уралец», мама давала мне на обед две картофелины (в каждый карман по картошке). Конечно, всегда зверски хотелось кушать. Спасало нас то, что Соломону удалось попасть на работу на мясокомбинат. Они в конце недели выдавали своим рабочим полмешка костей. Мама варила пустой бульон и старалась, чтобы его хватило на неделю. Маму взяли на работу в радиовещание, и ее голос звучал каждое утро по радио: «Внимание! Внимание! Говорит Ирбит!» Работа для мамы была очень тяжелая. Днем она ходила по предприятиям, посещала цеха заводов, школы, больницы, узнавала новости, а вечером рассказывала по радио о том, как живут люди. А люди жили очень тяжело - шла война. Я смотрел на маму, на Соломона, у меня сжималось сердце. Бедный Соломон. Интеллигент до мозга костей, при 30-градусном морозе работал на улице, роба на нем замерзала, руки в крови, он еле-еле их смывал. Все почти операции проводились вручную.  Помню, когда иногда приходилось проходить мимо мясокомбината, за забором раздавался душераздирающий звук, рев бедных животных. Я и сейчас не могу переносить крики, у меня сразу ответная реакция, сразу портится настроение. А ведь прошло столько лет!..

А мама... Как она могла с ее больными ногами ходить по городу, ездить в замерзших автобусах?! Она как-то вспоминала, что рабочие какой-то мастерской сложились и подарили ей валенки. Она ходила в них и блаженствовала. Старые люди Ирбита помнят маму и сегодня.

Ну, а я...

Я пошел учиться в 9-й класс 10-й средней школы г. Ирбита. До сегодняшнего дня я числюсь в списках учеников этой школы. Жить было трудно, и я пошел работать фрезеровщиком по дереву. Меня быстро научили, и я начал выполнять военный заказ. Мы делали ящики для снарядов. У меня сохранилась трудовая книжка со штампом деревообрабатывающей артели «Уралец». Мы, молодые ребята, совершенно все делали сами, начиная от вылавливания из воды огромных бревен. Доставляли их на лошадях в Артель, перепиливали и обрабатывали. Делали прокладки для снарядов. Еще был военный заказ - кольца для лыжных палок. Нам привозили к цеху большие прутья лозы. Мы их обрабатывали, а затем парили в ванных с горячей водой. Они становились мягкими. Мы с помощью молотка и гвоздей накручивали их на столбы, сушили в сушилках и разрезали ножницами. Получались кольца. Работа была для нас, худеньких, полуголодных мальчишек, очень тяжелая. В цеху был такой пар, такая жара, что мы с трудом различали друг друга. Бревна были жутко тяжелыми, мы еле таскали их на себе, руки наши были вечно ошпаренными, распухшими и израненными. Но это еще не все. К нам в школу часто приходили вербовщики. Нигде не хватало рабочих рук. Но самое главное - это хлеб. И мы каждую свободную минуту бежали в колхозные бригады, помочь женщинам. Трактористы были на фронте, механизаторами работали женщины, раненые с фронта, и мы - школьники. А у женщин на руках - дети. Единственным плюсом было питание. Механизаторов кормили хорошо. Когда мы кушали, на нас смотрели колхозницы и плакали. А работали мы по ночам. Хорошо помню пожилую женщину-трактористку. Она за баранкой, а я  прицепщик. Моя обязанность: на поворотах дергать за веревку и поднимать плуг. Плуг тяжелый, ночь, ничего не видно, и очень хочется спать. Вот - житуха... то спать, то кушать, а дело делать надо.

Так и жили: школа, артель «Уралец», пахарь-прицепщик. Все время пересменка. Еще был членом Тимуровской команды - дрова пилили семьям фронтовиков, может какая хозяйка подкормит немножко. Но это еще не все. Нам не давал покоя - ФРОНТ!!! Даешь фронт! Мы уже большие, взрослые, надо и нам помогать отцам бить фашистов! Сколько раз мы, мальчишки, бегали на вокзал, высматривали вагоны, на которых можно было прицепиться. На вокзалах тогда была всегда куча мешочников, разного люда. Шли поезда, которые почему-то называли «Поезд Пятьсот веселый». На вокзалах всегда дежурили работники комендатуры, военные патрули и т.п. Вылавливали таких ребятишек и отправляли домой к родителям.

Как-то мы, ребята, человек 15, собрались и пошли прямо в комендатуру. Или фронт, или убежим сами. Комендант был хитер. «Садитесь, пишите заявление, и без вызова - ни гу-гу. Придет ваше время...».

Декабрь 1942 года. Нам нет 18. Вызов в военкомат. Явиться в распоряжение начальника Смоленского Артиллерийского училища. (Училище тогда дислоцировалось в Ирбите). Началась армейская служба, которая для меня продлилась 28 календарных лет (33 с войной). Курсант САУ - Смоленское Артиллерийское училище! Это не фронт, даже далековато от фронта, но уже что-то.

Сколько молодых мальчишек, выпускников этого Училища, не вернулось с фронта?! Ведь готовило училище истребителей танков, противотанкистов. Нас так и звали - «Двойной оклад, тройная смерть», или «Артиллерия - Прощай Родина».

Война пришла,
Я стал курсантом,
ПОБЕДУ встретил -
Лейтенантом.

... Не просто было,
Не просто так,
Громить врага
И брать Рейхстаг.

Остался в Армии -
Семьи опора.
Прошел от рядового
До майора.

Сейчас на пенсии.
Живу, лечусь
И пользу приносить
Стремлюсь.

А по ночам воюю,
О не вернувшихся горюю...
Забыть пора, но раны ноют,
И нет покоя, нет покоя...

(Рэм Туник, 22.03.2009, Кирьят-Ям, Израиль)

Что-то на старости лет на стихи потянуло. Это бывает со стариками. Уже целая папка, если это можно назвать стихами. Меня простят, кто будет это читать.

Итак, я Курсант Военного Училища. Ой, как нелегко доставалась военная наука. Сравнить, как служат солдаты сейчас - это день и ночь. Действительно, 8 месяцев в строю с туго затянутым ремнем, с блестящими пуговицами и сплошными командами, часто переходящими на крик, от подъема до отбоя. Дисциплина - железная, опоздать никуда нельзя ни на одну секунду. Беспрекословное подчинение и изучение военного дела. Знание техники, которое называлось «Материальная часть», теоретические знания. В Артиллерию брали ребят грамотных, находчивых, смелых.

Очень мучила нас «Тактика». Зимой, в 30-градусный мороз, по 4-6 часов на улице, в снегу, по-пластунски, окапываешься маленькой саперной лопаткой. Окапываешь пушку, беспрерывные тренировки. Преподаватель стоит на пригорочке, в полушубке, в валенках, а мы в солдатских тонких шинелях. У него на ногах валенки, а у нас обмотки. Сегодня многие не знают, что это такое. Никакие портянки не выдерживали местных морозов. Ноги мерзли жутко. Мы старались использовать газеты, но это не помогало. Иногда аж до слез. «Батарея к бою!» В артиллерии эта команда должна поднять мертвого. «К Бою!» Я заикнулся по поводу обмоток. Это изобретение свернуло голову не одному солдату. Некоторые армии и сегодня щеголяют в них, внося небольшие изменения.

Начиналось все с подъема. Нам на подъем давали 30 сек. Спали мы на двухъярусных нарах. Это значит, что по команде «ПОДЪЕМ» курсанты, как сумасшедшие, вскакивают и спросонья, вслепую, хватают обмотки, запихивают их в карман, и летят на всех парусах во двор, в туалет, затем надо успеть стать в строй. На ходу наматываешь обмотки. И упаси боже схватить чужие обмотки или свои намотать слабо. Строй бежит на физзарядку, все надо скорее, ибо на завтрак опаздывать нельзя, полтора километра надо идти в столовую. И не просто идти, а петь песни. Нас было трое запевал. Старшина нас вычислил, и после команды «Шагом марш!» следующая команда «Туник, запевай!» Я не успел открыть рот, как у меня разматывается полутораметровая обмотка. Все, кто идет позади меня, спотыкаются и падают. Образуется пробка, старшина в ярости, строй превращается в кучу, все это на глазах у людей в центре города. «Курсант Туник - 4 наряда вне очереди!» Бывали моменты, когда я из нарядов не вылезал. А это бессонные ночи, мытье полов, работа на кухне и лишение разных льгот. Домой, к маме, хотелось всегда. Про училище можно писать много. Это была очень непростая школа жизни. Мы становились мужчинами, солдатами, офицерами, мы познавали жизнь, и нас учили выживать. Что каждого из нас ждало впереди, не знал никто. Я сегодня с благодарностью вспоминаю своих учителей, педагогов, наставников.

Совершенно неожиданно нас вызвал Начальник Училища и сообщает, что 10-я Средняя школа приглашает всех мальчишек на выпускной вечер. Назначаю среди вас старшего и шагом марш! Мы с радостью потопали в школу. Одеты все были в парадную курсантскую форму, и были очень счастливы. Но самая большая радость была то, что нам всем выдали аттестаты зрелости. Правда, оценки у всех были одни тройки. Мой аттестат у меня и сейчас. Директор школы оказался прозорлив. Благодаря этому аттестату (я ведь даже не учился в десятом классе) я сумел попасть в Московский Институт Культуры без вступительных экзаменов.

По Училищу пошел слух, что скоро - отправка на фронт. Дата скрывалась. Одной прекрасной ночью нас подняли по тревоге, и мы в полной тишине - бегом на вокзал. Товарные вагоны нас ждали. Родные ничего не знали. Мы оказались в Гороховецких лагерях, недалеко от г. Горького. Это был Резерв 41 УПРОС (41 Учебный полк Резерва офицерского состава Артиллерии). Отсюда офицеров-артиллеристов отправляли на фронт. Держали там офицеров до двух месяцев. Жили в длинных землянках. Сыро, мокро, душно. По 100 - 150 человек в казарме. Кормили ужасно. Офицеры все делали сами: дежурили, ходили в караул, стояли на постах часовыми. Естественно, все рвались на фронт. Картофельная лепешка стоила 10 рублей. Офицер получал в месяц пятьдесят. Чуть провинился - из оклада минус 50%.

Через полтора месяца я попал на 2-й Белорусский фронт командиром Артиллерийского взвода 76-мм пушек ЗИС-3. Батарея стояла на прямой наводке. Пройти во весь рост было невозможно. Вокруг все отлично просматривалось. В основном окопы, траншеи, один блиндаж, пушки вкопаны в землю. Меня познакомили с комбатом и командирами орудий. Я - командир огневого взвода, у меня 2 пушки. Вокруг иногда слышны разрывы снарядов. Нам стрелять нельзя. Обнаружат - хана, считай, что батареи нет. Стояли мы так около месяца. Затем пехота пошла в атаку, мы выкатили пушки, и за пехотой - матушкой, поддерживать ее огнем и колесами. Вот тут я сразу понял, что такое «Тройная смерть». Пехота идет сколько возможно. Трудно - залегла и лопатки в зубы, вкапывается в землю, а наши полковые - противотанковые все на виду, и первый удар принимают на себя. Вот так и воевали, как говорится - поезд идет со всеми остановками. В таких боях больше всего терпит артиллерия.

В одном из таких боев рядом разорвался снаряд, меня ранило в ногу и контузило. Санитары быстренько оттащили в медсанбат, и пришлось ремонтироваться. Это было мое первое боевое крещение.

Возвращаюсь. Получаю назначение командиром взвода управления. Мне потом рассказывали, что это такое. Шла такая присказка: каждая пуля летит и свистит - КВУ-У-У, КВУ-У-У. Это она ищет жертву. Ни один КВУ больше месяца на переднем крае не продержался: или погибал, или получал ранение. Слишком опасная была должность. КВУ обязан был находиться в первых рядах пехоты и уничтожать огневые точки противника путем корректировки огня пушек своей батареи. До моего прибытия в полк КВУ был убит и должность пустовала. Во взводе у меня были разведчики, связисты, разные подсобные ребята, умеющие все делать.

Были во взводе и девушки. Здесь я по-настоящему понял, что «У войны не женское лицо». Не женское это дело ползать по земле с автоматом и санитарной сумкой. А таскать на волокушах раненых, под огнем противника, не каждый мужчина способен на это. Я сейчас смотрю, как вечерами гуляют старушки из хостеля, а ведь многие из них прошли войну. Они спасали раненых, держали связь. Это очень опасное дело, ибо порывы связи обычно бывают там, где стреляют. Посылаешь ее, молодую девчонку, под огонь, и она соединяет концы проводов. Связь - это нерв войны. Без связи воевать невозможно.

До сих пор помню... Стоим мы в лесочке. Фашисты обстреливают нас. А нам приказ - назад ни шагу. Было танкоопасное направление. Рядом разрыв. Смотрим, санитары на носилках несут раненую девушку-санитарку. Рана выше колена. Юбочка задралась вверх. Солдаты уставились, выпучили свои глазища, а она просит: «Мальчики, отвернитесь, не смотрите, мальчики, отвернитесь...» Хорошо, Старшина находился рядом. Громко дал команду «КРУ-ГОМ!», подкрепив ее трехэтажным матом. Солдат, который нес носилки, прикрыл раненую шинелькой. Голос этой героини у меня в ушах до сих пор. А ведь прошло больше 60 лет!

Война - суровое испытание для любого человека. Смерть не выбирала свои жертвы. Никто не был гарантирован от пули, от осколка снаряда, от обстрела, от бомбежки и т.д. Сколько раз приходилось быть буквально рядом со смертью. Бывало, рядом товарища убило или ранило, ты остался жив и невредим.

Моя мама после войны говорила: «Я самая счастливая мать на земле. У меня оба сына воевали и оба остались живы». Ну что можно сказать по этому поводу? Повезло. Сема, мой родной брат, воевал в морской пехоте. Кто знает, что это такое, или видел в кино, может смело сказать - повезло. Под Сталинградом Сема был тяжело ранен. Долго лежал в госпитале и больше не воевал. Повезло...

Война тоже своеобразная лотерея. Бои были тяжелые, были легкие. Смерть крутила везде. Потери были разные, разная была обстановка. И разные факторы влияли на исход боя. Военное дело - это целая наука, на которой большие военные теряли свои головы.

Я понимаю, мой внук ищет подвигов. Сейчас наштамповали столько фильмов о войне, и справедливых, и фантастических, что фронтовикам, прошедшим долгий путь войны, не остается места для воспоминаний. Послушает молодежь старенького ветерана и разочаровывается... ДОТа он не взрывал, 10 танков не подбил, самолет не таранил, подводную лодку не взорвал, а значит, не воевал. И ждет юноша новый фильм о Штирлице или еще что-нибудь детективное и захватывающее. И все наши убеждения, что война может быть совсем другая, не похожа на экранную, все может быть совершенно иначе. У меня двое внуков (вернее, внучка и внук) отслужили в Израильской армии. Третий служит сейчас. Я ему столько рассказал о войне, и он столько записал на магнитофон, что, если все это обработать, целую книгу можно написать. Но книгу мы писать не собираемся, попробуем держаться поближе к автобиографии.

Часто на фронте приходится сталкиваться с переброской войск. Это тоже боевая операция, имеющая значение не меньше, чем бой. Часто солдаты удивляются: «Ну, зачем эти вечные броски, кроссы, переброски и т.д.» Удачная передислокация войск так ошарашивала врага, что немцы смотрели на наших солдат, неожиданно ночью оказавшихся прямо перед носом противника, как на дьяволов. Так было в 1944 г. во время операции «БАГРАТИОН», когда мы неожиданно вышли в тыл врага из Белорусских непроходимых болот... Благодаря удачной переброске войск мы сумели ошарашить врага на реке Одер, осветив поле боя прожекторами. И т.д. У меня нет задачи заниматься разбором боевых операций, да и не мастак я это делать. Хочу показать молодым солдатам, как важны на войне выносливость, терпение, выдержка, взаимовыручка, дисциплинированность и т.д.

Помню, как перебрасывали нашу армию на новое место атаки. Такую армаду перебросить ночью, под грифом совершенной секретности, бесшумно (попробуй танки перебрось бесшумно), а машины по бездорожью, а лошади, если артиллерия на конной тяге, а живые люди, которые очень хотят спать. Шли и спали на ходу. Чтобы не отставать, привязывались к пушкам веревками и шли с закрытыми глазами. По команде «СТОЙ» падали и тут же засыпали. Чтобы не спали на ходу водители, им к переднему стеклу привязывали солдатский котелок, который бил водителя по голове довольно больно. Если водитель не видит переднюю машину с пушкой, вперед посылали сержанта или солдата с мокрой тряпкой на спине. Тряпка была белая. Надо было быть очень внимательным, чтобы машина не угодила в яму. Иногда посылали двух солдат. Сил не хватало, по очереди посылались все. Я вспоминаю, как коленки подгибались от бега впереди. Если машина попадала в яму - это ЧП. Останавливалась вся колонна, и начиналось «Эй ухнем! Давай-давай!» и т.д. А иногда и ругнется солдатик или командир по-русски, как сумеет. А время идет, светает. Днем передвигаться нельзя. Самый главный фактор переброски пропадает. Пропадает секретность. Смотрим в небо, а немецкий разведчик тут как тут. И понеслось по колонне: «Воздух! Рама, в укрытие!!!» А нам некогда, нас ждет бой. Нам надо форсировать Днепр. Пошел слух: первые сто человек, оказавшиеся на том берегу, получают звание Героя Советского Союза.

У меня было три крупных форсирования: реки Неман, Днепр и Одер. Саперы проявляли чудеса героизма, когда под обстрелом и бомбежкой наводили плоты и переправы. Если в плот попадает бомба, тонет груз, тонут люди, если не повезет, если не умеют плавать, если попадают под обстрел с того берега. Если чудом оказываешься на другом берегу и закрепился, держись до подхода основных войск. Когда накапливается группа солдат, надо как можно глубже пробираться в оборону противника и обеспечивать успех наступления.

Мне повезло. Не тонул ни разу, под пулеметным обстрелом находился постоянно. Тонуть не тонул, а плыть, держась за плот, приходилось. На плоту стояла пушка, лежали снаряды. Самому усидеть было невозможно. Сшибут, как только доплывешь до середины реки. Приходилось прятаться за плот. Ну, а если доплыл до берега - Ура! Ты Человек! Здорово помогали нам студебеккеры с лебедками. Это были мощнейшие машины.

Мне повезло. Во время операции «Багратион» я попал на Минское направление. Это редкий случай - освобождать свои родные места. Я был командиром артиллерийского взвода 1-й батареи 666 Артиллерийского полка 222 Смоленской дивизии 33 Армии. После ранения - 283 гвардейский, Краснознаменный, орденов Суворова и Кутузова полк. Такое длинное наименование приносило мне после войны массу неприятностей, когда был дежурным по части. Кстати, в Москве, в 726 школе (станция метро Сокол) есть музей нашей 157 дивизии 5 Армии. Там я воевал после ранения. Живых моих однополчан осталось мало, единицы. Там я числюсь как Почетный член музея дивизии, участник штурма Берлина. У меня в архивах хранится Сталинская Благодарность, орден Красной Звезды, орден Отечественной войны, много всевозможных грамот, Ветеранских памятных медалей и т.д.

Я не стал вспоминать дальнейшие бои. Как говорили тогда: «Идем на Берлин!» Бои были наступательные, настроение было лучше. Но шла война. Немцы упорно сопротивлялись. Были жертвы. Надо было доводить до конца.

БЕРЛИН. Уличные бои. Это особый вид боя. В училище нам об этом ничего не говорили, и мы с первых дней боев в Берлине столкнулись со многими неожиданностями. Тяжелые это бои. Бывало, улицу возьмешь, везде Красные флаги, а они по подвалам и чердакам заходят к нам в тыл и стреляют в спину. Стреляют из окон, используя фауст-патроны. Нам - артиллеристам было полегче, простреливали из пушек чуть ли не каждое окно, танкистам было ой, как тяжело. Я помню, как страшно было смотреть на горящие танки. Особенно сильно горели американские Шермана. Как спички. Поэтому танкисты без пехоты продвигаться не могли. Посадят пехоту вокруг башни и вперед! И мы, артиллеристы, рядышком. Прямой наводкой с близкого расстояния давали им прикурить. Так и дошли до Бранденбургских ворот, а рядом и Рейхстаг. Моя дочь недавно была на экскурсии в Германии. Я ее немножко подготовил, так она стояла на том месте, где стояла моя пушка - перекресток улиц Александр-плац и Дер-линде штрассе. Но я уже там не побываю - ноги мои уже не ходят.

Штурм Рейхстага, последние часы войны. Фактически война уже закончилась, а люди погибали. Пехотинцы со знаменами Победы рвались к куполу Рейхстага. Так хотелось помочь пехоте, но как? С одной стороны ворота, забаррикадированные кирпичом и цементом, с другой - 4-хэтажные дома. Наши старички «Боги Войны» (у меня есть их фото) подумали, разобрали одну пушку, отдельно ствол, колеса, станины и пр. Все это хозяйство на горб  и на 4 этаж по лестнице. Ствол в окно и Огонь! Не стали мы больше стрелять, могли попасть по своей пехоте. Да и опасно было с пушкой провалиться вниз. Пришлось срочно своим ходом спускаться. Я помню, в армейской газете была маленькая заметка по этому поводу. По-моему, это был единственный случай, когда в бою приходилось разбирать пушку. Мы стремились сделать народу подарок к 1 Мая, и сделали. Утром огромная колонна пленных немцев стала выходить из стен Рейхстага. Потом они продефилировали по улицам Москвы.

ВСЕ. Дальше 5 лет службы в Германии. 20 лет службы в Сибири. 20 лет работы в Минском Бюро путешествий и экскурсий. И мне - 85. Очень жаль, что все меньше и меньше остается свидетелей всех этих событий. Умер Боря Гилельс, заряжающий пушки, которую мы разбирали. Умер недавно в Мозыре полковник Каминский Георгий Порфирьевич. Провожал меня в Израиль. Воевали вместе, служили вместе. Время берет свое. Я на пенсии, от безделья начал «писать стихи», чем могу, помогаю семье. Конечно, некоторые моменты воспоминаний можно расширить, кое-что добавить. А в целом, я сделал все, что мог.

РЭМ.

14.08.2010.

P.S. А 21 августа 2010 года в ресторане отметил «Золотую Свадьбу» - 50 лет совместной жизни с ДОРОЧКОЙ.

ПОКЛОНИМСЯ ВЕЛИКИМ ТЕМ ГОДАМ...