Особый день полицая Семёнова. Сочинение к 9 мая

Витька Семёнов не любил 9 мая.

Нет, не подумайте только, что советский пятиклассник не понимал значения победы над фашизмом и всё такое. Очень хорошо понимал, в войну играл всегда за наших, каждый фильм про Великую Отечественную смотрел по пять раз, а то и чаще, на лётчика-бомбарди ровщика мечтал учиться. А уж книги про войну… на двух его самоличных книжных полках только они и стоят. Но после того, что случилось два года назад… для всех праздник, а для Витьки слёзы горькие. И обида.

Витька ещё дошкольником удивлялся, почему его дед Пётр Афанасьевич в тот день, когда остальные мужчины его солидного возраста надевали боевые медали-ордена и гордо шли вместе с внуками к центру на народные гуляния, собирал удочки и скромно-незаметн о к реке на рыбалку. И про войну не любил разговаривать, старался отвлечь внука другим делом. Уж если Витька на него насядет, он что-нибудь и расскажет. Как в учебнике написано. То есть, без своего в ней участия.

А пацаны его возраста уже вовсю хвастаются ратными подвигами своих дедов-отцов-дядь ёв. Чего и прихвастнут, если, положим, родственник служил не в разведке, а при кухне. Витька потом такие же истории в книжках про войну находил. Ну, и сам стал привирать, представляя деда Петра то танкистом, то сапёром, то пулемётчиком. Выходило очень героически и складно, вот только в его классе в «уголке мужества» не висело описание боевого пути деда Петра. Витьку как-то об этом спросили, он отговорился – готовим, мол, экспозицию, дедушка у меня слишком скромный.

Уютный Витькин мир обрушился два года назад, когда в местной газете появилась заметка «Предатель живёт среди нас». И там всё о деде Петре. Он, оказывается, воевал… но за немцев. Полицаем был. Особых зверств за ним не числилось, расстреливать-ве шать не доводилось. Но в форме по лагерю ходил, какие-то особые поручения исполнял и в школе диверсантов прислуживал. И исчез дед Пётр вместе с отступающими фашистами, потом в СССР вернулся с Запада. Витька этого всего не знал, потому как ещё не родился.

Тут всё и началось. Газета с заметкой на первой полосе провисела в школьном коридоре неделю. Пока директор не приказал снять … внуки за дела дедов не отвечают. Но Витька успел получить по полной, да и продолжал получать. От учителей. Кто-то нет-нет, да скажет по любой ерунде – «ну, конечно, яблочко от яблоньки недалеко укатится». Если же на уроках чтения разбирали рассказ про войну, то вообще лучше в школу не приходи. Учительница так на него взглянет, как будто это он, Витька, и Киев разбомбил, и Ленинград голодом морил, и Москву окружал. Учитель физкультуры, пьянь стоеросовая, не преминет ввернуть: «Что-то ты, Семёнов, гимнастический комплекс совсем не тянешь, небось, в вермахте другие упражнения были?». А ещё на Витьку, как армада вражеских бомбардировщиков , надвигались уроки истории. Там войне целый учебник посвящён. Вот где вешаться будет впору.

Витькин отец ходил к директору школы разговаривать. Тот нормальным мужиком оказался, понимающим. Но прямо сказал: «Вы, Алексей Петрович, и учителей поймите. Они же детьми под немцами побывали, кто-то сам воевал, каждый близких в той войне потерял, какие к ним-то претензии. Уезжали бы вы отсюда… хотя такая «слава» везде нагонит».

Но учителя хотя бы не били. Зато однокашники… Витьку за школой отметелили в тот же день, как появилась проклятая заметка в проклятой газете. Молча, зло, ни о чём не спрашивая и ничего не предъявляя. Витька потом три дня отлёживался. Дед несколько раз к нему подходил, внук только плевал в его сторону. Пока отец жёстко не встряхнул: «Ты кто такой, чтобы его судить?» Кто-кто… пионер Советского Союза. Только Витька сам красный галстук носить перестал, понимал, что не заслуживает. И про карьеру военного лётчика тоже постарался забыть… какое училище с таким пятном в биографии. Только бы подрасти и подальше по комсомольской путёвке. А там жениться и фамилию поменять. Вон, Пашка Задрыгин с соседней улицы в Александрова превратился. Правда, как Задрыгой звали, так и зовут, ну так его с детства знают. Главное, дожить до той путёвки… ой, его же и в комсомол с дедом-полицаем вряд ли кто примет. Беда…

Такие невеселые мысли роились в Витькиной вихрастой голове, почитай, каждый день. С одноклассниками вроде улеглось. В футбольную команду обратно не звали, за партой один сидел… но хоть в чай в школьном буфете плевать стали через раз. И в кино он до сих пор один ходил. Причём на фильмы про войну с оглядкой, чтобы знакомые не заметили. Как будто украл не своё.

Короче, жить было, хоть и сложно, но можно. Если бы не 9 мая, День Победы над фашизмом. А кто в их школе главный фашист? Конечно, он – Витька Семёнов.

Вот и на этот раз 8 мая, после последнего в этот день Урока мужества у входа его поджидала ватага пацанов. Не из их, из соседней школы. Своим строго-настрого запретили Витьку трогать… но приводить чужих «народных мстителей» никто не запрещал. Вон, свои у кустов стоят… лыбятся… предвкушают.

- Эй, внук полицая, иди быстрей сюда, сейчас ты нам и за 41-й ответишь, и за Зою Космодемьянскую!

Алексей Семёнов не любил 9 мая.

То есть, как любой советский человек он понимал, что его народ спас человечество от фашистской чумы и перестроил миропорядок, создав социалистический блок из европейских стран. Не просто понимал, гордился этим.

Но вот личное отношение… здесь у Алексея всё было сложно. Он помнил, как отец уходил на войну, помнил сукно гимнастёрки, помнил запах беды, поселившейся в каждом доме. Ещё лучше он помнил, как их с матерью в одночасье перевезли подальше от линии фронта, причудливо изгибавшейся всё лето 42-го. Перевозили ночью, второпях, ничего толком не объяснив. Только приказали помалкивать. За это молчание раз в месяц к ним тайным образом попадал мешок с продовольствием, которым приказано было не делиться с соседями. Почему тайно? Потому что ночью и без лишних слов. Впрочем, мать Алексея по жизни была молчалива, ни с кем особо не дружила. И о себе не рассказывала, сколько бы маленький Лёша не приставал с расспросами про бабу-деда. Уже став постарше он случайно узнал, что его тихая мама происходит из кулацкого рода, сгинувшего в Сибири, а она спаслась чудесным образом. Понятно, что таким родством не хвастаются… себе дороже. Вот Алексей и не хвастался…

… он ждал с войны отца. Долго ждал, несколько лет после победы, уже и школу заканчивал. В комоде лежало стандартное для того времени извещение – «пропал без вести». Только мать по отцу не убивалась, а продолжала ждать, когда такие же, как она, на 9 мая все глаза выплакивали. И нужды их семья не испытывала, причём таким же чудесным и необъяснимым образом, как и во время войны. Кто-то заходил в ночи, что-то оставлял без объяснения и разговоров. Но никогда весточки от отца, чей запах и вид Алексей успел забыть окончательно.

Отец появился вскоре после смерти Сталина. Без подарков, сказал, что всё отобрали при фильтрации. А везти ему было чего, ведь не с Воркуты возвращался, с капиталистическо го Запада. Сказал, что был в плену, в концлагере, потом их уводили вглубь Европы вместе с отступающими немецкими войсками. А дальше не повезло оказаться в союзнической зоне оккупации. Советским войскам так и не передали. Пришлось помыкаться: сначала по Старому Свету, а потом и по Новому. После смерти Усатого в их кругах прошёл слушок, что таких как он в Союз пускают и даже не сажают. Решил проверить. Действительно. Два месяца продержали в закрытом лагере под Москвой, проверяли. И отпустили к семье. Вроде бы, не нашлось данных, что Пётр Семёнов чем-то опорочил себя в плену. Правда, ветераном войны он не стал, добытую в скудном на награды 41-м медаль «За отвагу» так и не вернули (а как вернёшь, если в плену у немцев сгинула), но и в правах не ущемили – живи, где хочешь, работай, где можешь, выбирай и избирайся, если желание есть. Такие случаи были известны, хоть и не часты. Возвращенцы удивления не вызывали, про них говорили: «Повезло, из капиталистическо го ада живыми вырвались, а здесь родная Колыма и та согреет».

Для начала Пётр Афанасьевич перевёз семью поближе к Москве. Устроился туда, куда позволила десятилетка плюс кой-какой опыт, что в мытарствах по заграницам нахватался. Должность небольшая, но небедная, с командировками, а оттуда с подарками. Алексей к отцу быстро привык. Тем более что отвыкать ни от кого не пришлось, мать по скромности характера все одинокие годы строго себя вела, никого не допускала.

Одно угнетало Алексея - на 9 мая у всех его ровесников отцы как отцы (если живыми вернулись) – ордена-медали наденут, вечером после работы по улице с семьёй пройдутся, с кем-то остановятся, вспомнят былое, потом за праздничный стол. Да и на других праздниках, 1 мая или 7 ноября, тоже при «иконостасах» и нашивках о ранениях. Но не отец Пётр, как будто не его праздник. Обычно удочки соберёт и на речку, если не в командировке. Понимал парень, что у его отца история особая, но обидно всё равно. К бывшим пленным отношение ещё долго было настороженное. Может и не как к предателям, но неудачникам и слабакам.

В положенный год ушёл Алексей в армию. Часть выпала ему гвардейская, должность сержантская. Служил как все. Разве что… несколько раз общался с ним особист. Ни на кого «стучать» не агитировал, скорее, просто разговоры за жизнь. Ну, и об отце. Алексей сразу напрягался, ждал провокационных вопросов… типа, не держит ли Пётр Семёнов под подушкой портрет Гитлера, не молится ли на звёздно-полосаты й флаг? Ничего подобного. Наоборот, иногда сержанту Семёнову казалось, что по армейской жизни его ведёт чья-то заботливая рука. Иногда в мелочах – каждые полгода именно ему случайно выдавалась совсем новая форма, от пилотки до ремня. А иногда по-крупному – два раза их полк отправлялся «наводить социалистический порядок» туда, где убить могли, и два раза именно взвод Семёнова оставался «поддерживать жизнеобеспечение воинской части». Даже обидно было, как будто не доверяют. Это уже гораздо позже Алексея шокировала мысль, что кто-то всесильный от него беду отводил. Вот только в бога он не верил.

Ну, а после демобилизации пошла жизнь, как у всех – техникум-женитьб а-работа-заочка. Было несколько вариантов уехать в разные концы страны, но не сложилось. Или решимости не хватило, чужда была Алексею авантюрная жилка. Ох, как же он пожалел об этом в своё время…

Жизнь его семьи перевернула нестарая ещё женщина, встретившая отца в самом людном месте их не самого великого городка. Подбежала, вгляделась и заполошно закричала на всю вокзальную площадь: «Люди, товарищи, граждане… это же полицай из нашего лагеря, полицай Семёнов… держите его, вяжите его!». Народ вязать Петра Афанасьевича не стал, многие знали его лично, решили, что милиция разберётся. Милиция и разобралась. Приняла от бдительной гражданки заявление, вежливо попросила громко не орать, «ибо дело секретное, государственное» , и позвонила «куда следует». Из «куда следует» подъехали к дому Семёновых и… увезли хозяина «до выяснения всех обстоятельств».

Огласку же дал случай. В тот момент, когда бдительная гражданка, оказавшаяся приезжей командировочной, громко шумела про полицая Семёнова в отделении милиции, там с редакционным заданием находился самый шустрый корреспондент местной газеты. Редактор, получив сенсационный материал на тему «прихвостни фашизма», три дня выдерживал паузу, прежде чем связаться с местным отделением КГБ. Там запросили добро у областного центра, те ещё выше – у самой Москвы. Через месяц пришло добро на публикацию, со строгим, подробно расписанным указанием, о чём можно писать, а о чём не стоит, с правильно расставленными акцентами. Та самая заметка, «Предатель живёт среди нас», что так подло испортила жизнь Витьке Семёнову, сыну Алексея и внуку Петра Афанасьевича.

А тут как раз и самого старшего Семёнова выпустили домой. Вернулся он с окончательно испорченной биографией. Вторая проверка установила то, что проморгала первая – сотрудничал военнопленный Семёнов в лагере с оккупантами. И не просто сотрудничал, а входил в зондеркоманду, носил специальную форму и звался среди военнопленных «сукой», «иудой» и «полицаем». Правда, крови на его руках не обнаружено, в зверствах тоже, вроде, участия не принимал. Всё больше по хозяйству да на инструктаже, а позже и вовсе из лагеря куда-то перевели, в какую-то спецшколу, где на различных должностях и отсиделся. А дальше, действительно, как в первых показаниях – союзническая зона, к советскому посольству и близко не подпускали. Но и в эмигрантских кругах не светился, Родину грязью не поливал… просто сразу признаться в той слабости, что жить хотелось, мужества не хватило.

Короче, подпадало дело бывшего полицая Семёнова под истечение срока давности. Но это относится к уголовному праву. Что же касается морали… тут хуже с прощением. С работы не выгнали, но перевели на должность сторожа, лишь бы пенсию выслужить. В партии Пётр Афанасьевич и так не состоял. Конфисковать имущество… разве что на улицу со всей семьёй выгнать, но не такая советская власть. Остаётся всеобщее презрение трудящихся, плевки и маты в его сторону. И синяки на лице внука.

У сына Алексея ещё хуже. И так с женой особо не заладилось, а как стала «невесткой иуды», так вообще из города съехала, даже собственного сына на прощание не приласкала. Впрочем, почти сразу же нашлась ей замена, из одноклассниц Алексея, что с 8 класса по нему сохла. И жить-то с ней, вроде, лучше, чем с прежней – ни слова поперёк, надышаться не может и к Витьке как к родному. Но грызёт обида на отца – если бы сам Алексей в личной жизни всё повернул, а так пришлось приноравливаться к обстоятельствам. Не по-мужски, не загордишься.

С работы, вроде, не гнали, дипломированными инженерами в их городке не разбрасывались. Начальство Алексею даже сочувствовало, как бы в воздух повторяя всё то же – сыновья за отцов не отвечают. Но карьерный рост был заказан - это он по их глазам видел. И друзей резко поубавилось… точнее, вообще не стало. И сидел он в столовой теперь один-одинёшенек, как клеймёный отцовским предательством. Теперь все выходные в семье. А тут ещё мать… тихая, вечно испуганная тайнами своей семьи, мама после ареста отца совсем истончилась, а, дождавшись возвращения мужа из тюрьмы КГБ, со вздохом облегчения умерла. Ну и кто её, по логике, в могилу свёл, как не муж с неудавшейся судьбой?

Почти каждый день собирался Алексей поднять свою семью «на крыло» и сорваться. Но останавливался. Во-первых, совсем уже одинокий отец, в чьих глазах с того первого возвращения жила какая-то тайна. Во-вторых, а где гарантия, что слава «сына полицая» не поедет вслед за Семёновыми? Алексей прекрасно представлял, что везде – и в Крыму, и на Камчатке, и на Памире… или куда ещё едут бегущие от себя, будет так, как КГБ решит. Захотят его семье отомстить, жизнь испортить, обязательно сделают. И будешь в чужой стороне ходить как оплеванный… уж лучше здесь.

Поэтому-то День Победы Семёновы отмечали всегда за закрытыми ставнями. В прямом смысле слова… два года подряд в этот день камень, пущенный рукой внука какого-нибудь партизана, бил их стёкла. Праздновали за столом, под концерт из Колонного зала, но без отца. Не его это праздник, не его…

**************** **************** **************** **************** *************

Пётр Афанасьевич Семёнов не любил 9 мая. Точнее, не любил себя в нём.

По давно сложившейся традиции, он проводил этот день с удочками на речке. Сначала после работы, а, когда День Победы всё-таки сделали выходным, уважив эту главную дату в жизни любого фронтовика, то с полудня. Не самое лучшее время для клёва, зато гарантированная пустота, тишина, лучшее время для мыслей и незаметных встреч.

Вот и сегодня, привычно позавтракав в одиночестве и переделав ежедневные дела по хозяйству, отправился Семёнов к речке. Сторожко отправился, так, чтобы лишний раз не попасться кому-то на глаза. В такой день бывший полицай и камень в спину мог поймать, а не только плевки и проклятия, как в обычные дни.

На его излюбленном месте, которое редко выбирали даже рыбаки из местных, кто-то обжился и даже костерок развёл, водку-закуску разложил. Крепкий мужичок за семьдесят, и тоже ни одной медальки на груди. Но не расстроился Пётр Семёнов его присутствием, наоборот, ждал его.

- Здравия желаю, товарищ генерал! С Днём Победы, Глеб Иванович.

- ЗдорОво, майор! И тебя, Пётр, с Победой.

Крепко, по-фронтовому обнялись. Генерал КГБ Чернышёв уже три года, как в отставке, но встречи со своим лучшим сотрудником, без малого тридцать пять лет держащимся на плаву «в нелегале», он оставил за собой «покуда здоровьичка хватит».

Оперуполномоченн ый НКВД Глеб Чернышёв трудился в отделе, занимающемся вербовкой в среде военнослужащих. Причём нижних чинов, из которых на случай войны готовили вспомогательный состав для силовой и оперативной поддержки особо ценных агентов. Сам Глеб не мог теперь внятно объяснить, чем приглянулся ему тогда невыдающийся красноармеец Семёнов… наверное, именно своей невыдающестью. Плюс физподготовкой на уровне. Плюс обучаемостью и похвальным терпением. А ещё верностью. Всё эти качества, сложенные вместе, делали из Петра перспективного агента.

А ещё обстоятельства складывались удачно. Признался Пётр куратору про тайну своей зазнобы с гражданки. А тайна такая - родители Раечки крепкими кулаками значились, за что были сосланы в Сибирь, где и сгинули с концами. Среднюю дочку спасла болезнь лютая, с которой её, беспамятную, переправили в город к дальним, но сердечным родственникам. Долго выхаживали в больнице Раечку, больше полугода, а там и весточка дошла о большой родительской беде. Родственники людьми оказались, поменяли Раечкины документы за мзду приличную, превратив её в свою законную дочь. Нося в себе эту тайну, девочка выросла в девушку молчаливую, робкую и навсегда испуганную. Но Петру во всём призналась, когда поняла, что он для неё теперь целый мир.

Рисковала? Ещё как, ведь связалась с упёртым комсомольцем. И Пётр, рассказав всё «товарищу Глебу», был готов к приказу – порвать с вражеским семенем немедленно, как партия велит. Но получилось совсем даже наоборот. Глеб Чернышёв своим оперативным чутьём просчитал, что подобный штрих в биографии может очень даже пригодиться в случае внедрения Петра во вражеские ряды, ибо доходчиво объяснит его ненависть к большевикам. Конечно, речь о таком пока не шла, но вдруг пригодится. И ведь пригодилось.

При содействии куратора, красноармеец Семёнов съездил во внеочередной отпуск домой и так там расстарался, что из армии его ждала уже не одна Раечка, а с приплодом. В армии сподобился получить дефицитную по тем временам профессию автомеханика в придачу к водительским правам. Устроился на работу легко, опять же с возможными командировками. По своей тайной службе пребывал в действующим резерве. Только один раз потревожили в самый разгар Финской – негласно сопроводил какого-то интеллигента в очках от Москвы до Карелии, а там до линии фронта. Страховал на случай чего непредвиденного. Тогда обошлось…

В июле 41-го получил повестку. В местном военкомате кто-то не в форме вызвал в отдельный кабинет и вручил предписание явиться в Москву по сугубо гражданскому адресу. Оттуда – в небольшую и жутко секретную подмосковную часть, больше похожую на тренировочный лагерь и одновременно базу отдыха для ответственных работников. Люди туда приходили… потом отбывали… возвращались и снова убывали… иногда безвозвратно.

Должность Петра называлась «сопровождающий» . Та же страховка особо ценных агентов при переходе на сторону противника. Сержант, а к лету 42-го уже старшина Семёнов прибывал в новую часть, ведущую бои во фронтовой полосе. Пару месяцев обживался, на рожон не лез, к нему привыкали. Потом также привычно в части появлялся офицер (редко ниже), который в день «Х» час «Ч» должен был перейти на сторону противника. Иногда тайно, иногда у всех на глазах, как в легенде прописано. И тут уж, Пётр, не зевай, следи, чтобы свои не пристрелили «предателя». Иногда приходилось и автомат из рук целившегося выбивать, и от пулемёта за шиворот оттаскивать. А один раз, для пущей убедительности фашистов, даже прострелить «перебежчику» мягкие ткани. Штука хитрая, но у Петра по снайперскому делу всегда пятёрка.

Пару раз свои за такие вещи чуть прикладами не забили, еле отговорился. И каждый раз его забирал СМЕРШ на дознание… доставляя в тот самый подмосковный лагерь на передержку. То, что разиня… или того хуже… не вернулся обратно в часть, ни у кого вопросов не вызывало. Ясно, что расстреляли… с такими только так и надо.

Но однажды система дала сбой. Ситуация сложилась так, что Петру пришлось тоже уйти на ту сторону, иначе кранты и ему, и агенту. Тот, при справной легенде потомка немецких баронов, застрявшего у большевиков ещё в революцию по причине мученической смерти родителей и собственного малолетства, сразу был переправлен в Берлин. Зато военнопленному старшине Семёнову, добровольно сдавшемуся на милость победоносной Германии, пришлось выкручиваться самому.

Собственно, и на такой случай у советской разведки были свои наработки. Точнее, высочайшее соизволение агентам, попавшим в переплёт, не строить из себя героев, а идти на сделку с врагом, и уже в его логове проявлять чудеса героизма. Так Пётр оказался в концентрационном лагере на территории Белоруссии. Небольшом, без громкого, вгоняющего в ужас названия, а под номером. Но со своим крематорием, душегубкой, каторжным трудом и прочими фашистскими мерзостями. И крещение кровью пришлось пройти, на то тоже разрешение дано… лишь бы поверили.

Поверили. Хотя заслужить это Петру удалось не усердием в зверствах, а сообразительност ью, отличной обучаемостью и разнообразными навыками, что не у всех имеются. Он и машины в гараже перечинил, и по-немецки через несколько месяцев заговорил, в стрельбе-рукопаш ке преуспел. В ближайший городок получил пропуск, где смог довольно быстро выйти на местное подполье. А те держали связь с партизанами. А те, в свою очередь, с Москвой, которой передали особый код, по которому Петра Семёнова было можно отличить от сотен тысяч таких же перебежчиков. И пришёл из Москвы приказ – внедряться. Куда только можно. Желательно повыше.

Внедрился Семёнов в спецшколу для диверсантов. Сам бы хотел на парашюте, да к своим. Но приказ был работать на месте и инициативу не проявлять. А ближе к концу 44-го пришло по тайным каналам уточнение – победа близка, победа за нами, после неё, как бы там ни сложилось, нужны будут свои люди в стане проигравших.

И покатился Пётр вместе с отступающей диверсионной школой до самого Гамбурга уже как её штатный сотрудник. Потом работа в швейцарском филиале, потом длительная командировка в Аргентину в дочернюю структуру. А дальше вошла в моду перетряска кадров. Инструктора Семёнова стали готовить к длительной заброске на территорию СССР. Но не тайно, а легально - как запутавшегося советского военнопленного, измученного ностальгией по советской Родине. Он прошёл и это. Фильтрационный лагерь под Липецком, допросы и проверки. Правда, под заботливой опекой коллег из НКВД, но так, чтобы остальным непонятно было: ни соседям по бараку, ни основной массе проверяющих.

Дальше домой, встреча с отвыкшей семьёй, недоумённые расспросы соседей, новая жизнь, к которой нужно привыкать, и мирная работа. Ещё ежедневное ожидание того, для чего он был заброшен. Оно явилось в виде телеграммы от армейского товарища, выжившего в военной мясорубке, с предложением встретится в мае в Москве. Товарищ не прибыл… прибыл агент с той стороны с инструкциями. Семёнову был присвоен оперативный псевдоним, вручены коды для связи, обозначены места встреч и адреса явок. Сам же он с этого дня становился резидентом по встрече заброшенных на территорию СССР агентов разной направленности, их снабжению и переправке дальше по команде.

И очень это у Семёнова ловко получалось. Так ловко, что нескольким не особо вредным врагам дали доработать и благополучно вернуться с выполненными заданиями. Лишь бы не спалить резидента Петра перед его западногермански м руководством. А если кого и брала контрразведка, то старалась максимально обставить это так, что никаких насчёт именно этого резидента подозрений.

Контрразведчик Пётр Семёнов работал практически автономно, связываясь с центром по мере необходимости. И то больше для доклада о приёме очередной группы «с того берега», запланированных маршрутах, намеченных целях, а иногда и о ликвидации. Вот как сейчас…

- Майор госбезопасности Семёнов…

- А можно без пафоса, Глеб Иваныч?

- Нельзя, протокол есть протокол. Майор госбезопасности Семёнов, командование поручило мне поздравить вас с 25-летием Победы над фашизмом и награждением знаком «Почётный сотрудник госбезопасности» .

- Служу Советскому Союзу!

- Да, приказ о награждении тебя за ликвидацию группы Хайнца будет подписан сразу после праздников. Это какой у тебя «мирный» орден по счёту, пятый?

- Шестой. Даже странно, за всю войну только одна «Красная звезда» и две медали…

- Ничего странного, наш брат и воюет в мирное время… на невидимом фронте. Слушай, а как ты один с тремя бугаями сладил? Небось ещё и голыми руками.

- Не совсем голыми, там у меня лопата была припрятана… плюс эффект неожиданности. Твоя школа…

- А возраст?

- Что возраст? Ещё шестидесяти нет. И всего три пустяковых ранения.

- Ну да, ты же ровесник Октября, это я старый пень-отставник, воюю с царского режима. Как в семье?

- По-разному.

- Не могут простить?

- А кто смог бы.

- Тебе ведь предлагали выбор…

- Вот и нечего обсуждать, выбор сделан.

…Как бы хорошо не шли дела у резидента Семёнова, но его постоянная удачливость и безукоризненност ь исполнения зародили подозрения в гамбургском Центре. О чём и доложено было в Москву уже по другим каналам от другого «крота». Было разработано два варианта. Первый: трагическая гибель всей семьи во время ночного пожара «до головешек» и новая жизнь под другими именами где-нибудь на другом конце Союза, там, куда попадают только по спецразрешению. Второй: опорочить Семёнова в глазах советской общественности (без привлечения к нему особого внимания органов), чтобы оживить первоначальную легенду труса-перебежчик а.

Контрразведчик-о рденоносец Семёнов выбрал второй вариант. Благо, среди заключённых, доживших в том концлагере до освобождения, оказалась женщина, сотрудничающая с органами госбезопасности. Но даже ей всех нюансов не объяснили, просто расписали сценарий, как «засветить» нужного человека. Агент это выполнила с блеском, уверовав в то, что изобличает иуду…

Пётр Афанасьевич посчитал, что и он, и его семья выдержат испытание. Выдержали все… кроме жены. Раечка, и так жившая в полдыхания, совсем истончилась вселенским позором и просто однажды не проснулась. Муж был уверен, что она догадывалась, если не обо всём, то о многом… ведь ни слова не спрашивала, когда после ликвидаций приходилось перевязывать его тайные раны. Но рассказать не имел права согласно их особой чекистской присяге. Да и что толку… Пётр очень быстро понял, что этот его груз не для Раечкиных худеньких плеч. Но уже был сын Алёшка… да и вообще всё было. Это то, с чем теперь ему приходилось жить. Намного труднее, чем с обличающими взглядами сына и внука.

К трём часам дня Глеб Иванович стал собираться. Мало того, что нужно было дойти до станции, ещё и пару остановок на электричке проехать, выйти, скромно-незаметн о пересесть в поджидающую «Волгу» и успеть домой к праздничному столу. В качестве подарка к празднику Пётр торжественно вручил наставнику заготовленный заранее садок с пескарями.

Прощались молча, но крепко и тепло. Кто знает, доведётся ли ещё встретиться. С возрастом одного и службой другого…

Сам Пётр Афанасьевич досидел у реки до вечера. И так-то он не любил на виду у всех по городу ходить, а уж в этот день тем более. Придя в начинающихся сумерках домой, скормил рыбную мелочь кошке. Нешумно заглянул в горницу, где за накрытым по-праздничному столом его семья смотрела концерт из Колонного зала Дома союзов. Левый глаз внука Витьки затёк иссиня чёрным синяком. Как Каинова печать за предательство родственника.

Пётр Афанасьевич собрал на летней кухне немудрённую закуску и шкалик, заранее приготовленные лично для него сердобольной невесткой – знала, что в такой день её мужчины деда в доме не потерпят. Поднялся к себе на обжитой второй этаж сарая, куда окончательно перебрался после смерти Раечки. Даже радио не было, только книги, ещё один конспиративный повод смотаться в Москву.

Проклинаемый всеми полицай Семёнов неспешно пил водку, любовался уходящим солнцем и мычал себе под нос военные песни…

P.S. Майор госбезопасности Пётр Семёнов погиб 8 мая 1972 года во время ликвидации группы Гросберга, внезапно изменившей план диверсии. Похоронен в стене колумбария мемориального Кунцевского кладбища, в «чекистском» секторе. На плите его ячейки нет фотографии… и никогда цветов. Генерал КГБ Чернышёв скончался от инфаркта тремя месяцами ранее.

Леонид Черток