Фарфоровая баронесса. Памяти военврача Ноэми Ароновны Нерославской

Эта фарфоровая статуэтка всегда красовалась за стеклом в серванте, возбуждая жгучий интерес детей.  Софья Абрамовна иронически называла ее " фарфоровой баронессой", но относилась бережно и не разрешала дочерям ее трогать.  А девочкам так хотелось поиграть с восхитительной хрупкой куклой, рассмотреть тончайшие кружева и воланы пышного розового платья, оборки капора и изящную фигуру стоящего перед дамой на одном колене фрачного кавалера. Когда Нинка подросла, она перестала клянчить у матери вещицу, но интерес к ней не пропал.

    Однажды, когда перед праздником в доме стоял дым коромыслом: все мылось, вытиралось и расставлялось по местам, - Софья Абрамовна взяла баронессу в руки и привычно- осторожно стала протирать все складки и завитушки старого фарфора. И тогда Нинка решила не отступать: выяснить загадку фарфоровой фигурки.

 - Мам, откуда она у нас? Ну, расскажи, наконец! Сколько раз мы с Лилькой тебя спрашивали о ней, а ты только улыбалась и отмалчивалась!

Мать аккуратно поставила фигурку на место и присела на диван.

- Устала... Давай передохнем. Ладно, ты уже большая, так и быть, расскажу…

                                          *  *  *

Ночное дежурство в госпитале было на редкость спокойным, и Софья даже смогла задремать на клеенчатой кушетке в ординаторской. Война два месяца, как закончилась, а она все никак не могла отоспаться. Внезапно дверь распахнулась, и в комнату заглянула медсестричка Валя:

-   Товарищ капитан! Проснитесь!

Софья вскинулась:

- Что случилось? Кому-то из раненых плохо?

- Нет, Софья Абрамовна. Там Ваша квартирная хозяйка дочку привела. Похоже, рожает девчонка...

- Господи, я же не акушер! Я же роды никогда не принимала! - Софью охватила паника. - Однажды ассистировала на практике, но это еще в институте...

- Доктор, так у нас в госпитале акушеры штатом не предусмотрены. Одни хирурги. А Вы все-таки женщина...

Софья вышла в приемную.  Там около порога стояла ее квартирная хозяйка фрау Лемке, поддерживая скорчившуюся от боли молоденькую девушку.  Увидев Софью, она бросилась к ней:

- Фройляйн Зофия, помогите! Хильде плохо, она еле дошла сюда...

- Успокойтесь, фрау Марта. Сейчас, сейчас....

Уложив девушку на операционный стол, Софья начала мыться, лихорадочно вспоминая курс акушерства.

Городок Рудольштадт каким-то чудом уцелел во время боев, и когда их часть вошла в город, найти жилье для офицеров не представляло труда. Софью поселили в дом семьи Лемке. Хозяин его погиб на Восточном фронте, в просторном и уютном доме остались только  его вдова и шестнадцатилетняя дочь.

Они встретили квартирантку сдержанно и отчасти боязливо, хотя Софья, прекрасно знавшая немецкий язык, однажды услышала, как хозяйка сказала дочери:

- Благодарение Богу, что к нам поставили женщину! Хоть и еврейка, а все-таки врач...Тебе скоро понадобится врач.

И вздохнув, добавила:

- Какое счастье, что твой отец не дожил до того, что его дочь родит ребенка в девушках!..

- Мама, но ты же знаешь... Мы с Паулем просто не успели обвенчаться...

- Да, - снова вздохнула мать, - теперь мы с тобой обе - вдовы. Как мы будем растить этого ребенка - ума не приложу... Еды нет, пеленок нет, лекарств тоже нет... Чудо, что на чердаке сохранилась твоя старая коляска, она пригодится малышу.  Пеленки придется сшить из старых простыней. А новое пальто Эриха я попробую обменять на детские вещи.  Хорошо, что за нашу квартирантку нам дают торф - зимой сможем купать малыша...

   Сначала Софья внутренне возмутилась. Пройдя по разрушенным городам восточной Германии, она видела мучения голодных и бездомных людей, до которых семье Лемке было далеко. Они жили в ухоженном доме, обставленном добротной мебелью, спали на пуховых перинах, а морковный эрзац-кофе пили из чашек тонкого фарфора.  В столовой со стены взирал с портрета хозяин дома в военной форме с тщательно закрашенным чернилами Железным крестом.

Но потом она убедилась, что женщины этого дома отчаянно голодают, обменивая на чашку риса или перловки последнее: крепдешиновое платье или довоенный костюм мужа.  Жалость к молоденькой напуганной Хильде сжала сердце Софьи. Она стала отдавать хозяйке большую часть своего пайка.  Поначалу женщина даже испугалась, но Софья сказала ей на чистейшем немецком языке:

- Не беспокойтесь, фрау Лемке, продукты не отравлены. Просто Хильде нужно лучше питаться. Это для нее и для маленького.

  С тех пор Марта готова была молиться на Софью.

- Роды у Хильды были очень тяжелые. Сама хрупкая, тоненькая, таз узкий, а ребенок - богатырь! - рассказывала Софья Абрамовна. - Даже удивительно!  Когда у нее кончались силы,  я орала на всех известных мне языках - по-немецки, по-русски, даже на идиш: - Тужься! Тужься, черт побери!.. А когда я вытащила из нее ее сына, и уже готова была вздохнуть с облегчением - у Хильды началось кровотечение...

- Господи...- прошептала Нинка, - и что?

- Ничего - улыбнулась мать.- Я дала ей свою кровь. К счастью, у нас оказалась одна группа.

Через неделю нам объявили, что нас переводят. Когда я уезжала, то принесла Хильде двадцать метров марли для ее малыша. Это был царский подарок по тем временам. Вечером перед самым отъездом ко мне в комнату постучала фрау Марта. Она протянула мне эту статуэтку, сказав, что это - самое ценное, что есть в ее доме. Ее муж работал на знаменитом рудольштадтском фарфоровом заводе, и сам сделал эту вещь. Она была с каким-то незаметным дефектом, и поэтому ему разрешили выкупить ее. Я отказывалась, но Марта со слезами на глазах сказала:

- Фройляйн Зофия, Вы спасли жизнь моей дочери и внуку. У меня никого не осталось, кроме них. И нет ничего другого, чем я могла бы отблагодарить Вас. Не отказывайтесь, прошу!

Я взяла...  Утром, конечно, похвастала девчонкам в госпитале, и наш фотограф Боря Фрадкин сфотографировал меня с этой баронессой в руках.  Помнишь, в альбоме есть фотография?

- Помню...

И Нинка посмотрела на фигурку совсем другими глазами.

                                        *  *  *

Софье Абрамовне было суждено дожить до нового века.

Когда ее не стало, у Нины появилась мучительное желание - поехать в маленький городок Рудольштадт, посмотреть на него глазами своей молоденькой мамы и - чем черт не шутит! - может быть, найти дом на улице Карлштрассе, 4...

...Когда они с мужем подъехали к этому старому дому, то долго звонили в звонок на аккуратном столбике заборчика, пока, наконец, не открылась дверь, и к калитке не вышла очень пожилая сухонькая женщина, смотревшая на них удивленно и настороженно.

Нина не знала немецкого. Поэтому она просто достала из сумки старую фотографию, на которой улыбалась ее юная мама - в гимнастерке с орденом Красной Звезды и с фарфоровой баронессой в руках.

Соседи, прильнувшие к окнам, не могли понять, почему старая фройляйн Лемке плачет и обнимает совершенно незнакомую женщину.

Фелина Славинская-Пукач, Израиль