Такой мертвый... но живой. Архангельский священник о церковнославянском языке

Язык — это тот удивительный и прекрасный феномен, который вместе с целым рядом других особенностей человека выделяет его из всей окружающей живой природы, наглядно демонстрируя образ Божий, заложенный в каждом из нас. Сегодня языковое многообразие поистине колоссально настолько, что с математической точностью никто не может сказать, каким числом оно выражается. При этом, увы, наблюдается и одна нерадостная тенденция — постепенно их становится все меньше и меньше.

Да, как и их носители, языки тоже смертны. Они возникают, отмеряют свой век и умирают. Одни — раз и навсегда останавливают свое развитие, выходят из повседневного употребления, попадая в разряд так называемых мертвых языков. Другие, напротив, продолжают оставаться живее всех живых.

Совершенно точно это можно сказать, например, о древнееврейском и древнегреческом языках, имеющих особое значение для мировой культуры. Именно на них написан оригинальный, самый важный, известный и горячо обсуждаемый текст в истории человечества — Библия. Наши далекие предки, населявшие территории современных России, Украины и Белоруссии, смогли познакомиться с этим кладезем Богооткровенной мудрости благодаря его переводу на славянский язык, выполненному еще в IX веке. С тех пор этот язык сопровождает нас не только на страницах изданий Священного Писания, но и в литургических молитвословиях Русской Православной Церкви.

Со времени подвигов равноапостольных братьев Кирилла и Мефодия минуло уже более тысячи лет, а церковнославянский продолжает звучать в наших храмах. Живая народная речь и нормы русского языка, между тем, очень далеко отошли от своих древних предшественников. Почему же, в таком случае, наша традиция до сих пор столь трепетно относится к церковнославянскому, благоговейно именуя его даже «святым языком»? И почему мы отнюдь не спешим заменить его на более понятный современный аналог? При ответе на эти вопросы кто-то попытается обвинить Церковь в узости и косности взглядов, ультраконсерватизме или боязни каких бы то ни было перемен. Однако очевидно, что дело совсем не в этом. Попробуем разобраться вместе.

Начнем с титула «святой язык». Что дает нам право использовать такие претенциозные эпитеты применительно не только к церковнославянскому, но и к тому же древнееврейскому или древнегреческому? Сразу оговоримся: «святой» в данном случае вовсе не значит, что перед нами собственный языка Бога. Так, если Пятикнижие Моисеево или содержащееся в нем описание творения мира Словом Божьим дошло до нас на библейском иврите, это не значит, что Создатель использовал именно этот язык, призывая к бытию и упорядочивая вселенную.

Православная Церковь решительно отвергла и учение о том, что Писание может быть правильно понято только на трех языках: еврейском, греческом и латинском, ведь именно на них, как известно, была сделана надпись на Кресте Спасителя (Ин. 23:38). Едва ли какое-то наречие в мире может претендовать на статус лучшего или самого правильного. Библию переводили, переводят и будут переводить на все возможные национальные языки. Бога славили, славят и будут славить на всех доступных человеческих наречиях.

В чем же после этого состоит для нас достоинство церковнославянского? Как ни странно и парадоксально это может прозвучать, — в том, что это язык мертвый, а значит, неподвластный влиянию духа времени. Он, по сути, представляет собой некую закрытую реальность, обособленную от всего остального мира. Он защищен от проникновения в него всевозможного сленга, сомнительных неологизмов или заимствований. Его лексика не вызывает также никаких бытовых или непотребных ассоциаций. Этот язык на протяжении более чем тысячелетие принадлежит к совершенно особой сакральной сфере — области церковного богослужения и молитвы.

Церковнославянский фактически никогда не был языком повседневного общения. И сегодня на нем мы не шутим, не ругаемся, не обсуждаем курс доллара, отключение горячей воды в доме или сплетни из мира шоу-бизнеса. В этом отношении церковнославянский чист и великолепно подходит для погружения в возвышенно-сосредоточенное состояние богослужения. Учитывая все это, можно сказать: церковнославянский выгодно отличается даже от живого великого и могучего русского языка, который современными его носителями воспринимается преимущественно как средство обиходной коммуникации.

Вот представьте, чтение Евангелия в храме можно предварить возгласом: «Внимание!», что неизбежно создаст атмосферу шумного вокзала или какого-то социального института. Другое дело архаичное и отчасти высокопарное «Вонмем!», настраивающее каждого присутствующего на нужный торжественный лад.

Разумеется, сам церковнославянский текст богослужений время от времени подвергается актуальному редактированию в том случае, если те или иные его обороты вводят современного слушателя в заблуждение или конфуз. Так, например, еще в начале XX века в православных молитвословах среди утренних молитв присутствовал хорошо известный тропарь (стихословие), начинающийся со слов: «Напрасно Судия приидет …». Сегодня этот текст может быть понят ошибочно. «Напрасно» здесь значит «неожиданно». Посему слово и было заменено на гораздо более прозрачный вариант: «Внезапу (внезапно) Судия приидет …».

При этом все же согласимся, что ядро церковнославянского языка может быть без труда понято и русскоговорящими верующими. Проблема же восприятия зачастую коренится не в самом языке, а в беглом малоразборчивом чтении богослужебных текстов, храмовой акустике и даже банальном предубеждении молящегося.

В свете такого предубеждения церковнославянский язык часто представляется еще одним неудобоносимым бременем, которое должен поднять на себя человек, переступивший порог храма. Однако желание упрощения и популяризации отнюдь не всегда похвально, особенно там, где речь идет о чем-то сакральном, возвышенном и при этом мистическом, таком, как церковное общественное богослужение, которое по своей сути есть нечто не от мира сего суетного. Оно свято, т.е. надмирно и иноприродно, и язык у него тоже особенный, сакральный, отличный по своему строю и звучанию от того, что мы слышим вне храмового пространства.

Говоря о достоинствах церковнославянского, нельзя не упомянуть еще один важный момент. В наше непростое время раздоров и разделений славянский язык принадлежит к тому немногому, что продолжает объединять довольно большое количество народов, уже очень далеко отошедших друг от друга, говорящих на разных языках и ведущих разный образ жизни. Россия, Белоруссия, Болгария, Сербия… в какую бы из этих стран мы ни приехали, в храмах будет звучать такой родной и знакомый славянский язык. На фоне всех ощутимых и раздуваемых некоторыми силами противоречий он продолжает оставаться напоминанием, что мы все же народы-братья.

Нам необходимо не пытаться избавиться от этого языка как от надоедливого рудимента, но сохранить его как свое достояние, пребывающее с нами в самые разные исторические эпохи. Здесь нельзя не восхититься примером уже не раз упомянутого древнееврейского языка, который вот уже три тысячи лет является неизменным в молитвенной жизни еврейского народа, что как некий священный огонь его представители пронесли от ветхозаветных времен до XXI столетия. Нужно понимать, что современный иврит весьма сильно отличается от своего древнего предшественника, но никто в иудейской среде не помышляет о замене одним другого. Напротив, сегодня и мужчины и женщины готовы тратить довольно значительные суммы, чтобы овладеть тем, казалось бы, мертвым языком, на котором написаны их священные тексты.

Напомню, порой мертвый бывает живее всех живых. Как хорошо сказал об этом известный современный лингвист-переводчик, семитолог Андрей Графов: «Иногда, чтобы стать святым, нужно умереть».

Священник Михаил Юров

(на фото: в «Русской классической школе» Архангельска урок церковнославянского языка, обязательный к посещению)