Мой Солженицын. К 100-летнему юбилею писателя

Сегодня писателю Солженицыну ровно век. Он чуть не дожил до своих 90. Хотя мог умереть гораздо в более молодом возрасте. На войне. В шарашке от рака яичников. От инфаркта, когда кремлёвские старцы решали, что с ним делать - отпустить на Запад к Бёллю, отправить на Колыму к «куму», а то и просто удавить в подвалах Лубянки, сославшись на сердечную недостаточность. Остановились на первом варианте, два остальных не годились к лауреату Нобелевской премии по литературе ввиду непредсказуемости международных последствий.

А мог умереть от разрыва сердца по возвращению в Россию, поняв, что основная масса народонаселения совсем не рада ни краху советской империи, ни капиталистическим преобразованиям.

Этот материал я написал 10 лет назад, через три дня после кончины классика. Сейчас перечитал… пока добавить нечего. Разве что сыновей у меня уже двое…

Леонид Черток

Солженицын вошел в мою жизнь в пятом классе, причем довольно неожиданно. На уроке английского нам предложили сделать доклад на тему «My favorite writer» («Мой любимый писатель»). Подразумевалось, что это должен быть кто-то из популярных англоязычных писателей, допущенных до изучения в советской школе. Марк Твен там, или Джек Лондон, их биографии были в учебнике. А уж если Горький, Шолохов или Фадеев, так просто отлично, пионер должен быть патриотом! Но уж никак не тот, кого пару раз напечатали, а потом придали обструкции и забвению.

И тут я выпендрился. Вышел к доске и заявил, что больше всех Гайдаров на свете люблю Александра Исаевича. Что говорить дальше, не знал, ждал реакции класса. Класс безмолвствовал, для большинства одиннадцатилеток начала 70-х имя автора «Ивана Денисовича» было пустым звуком. Разве что начитанная дочка главного редактора толстого партийного журнала по бабьи закрыла ладонью рот - ох, миленький, ты доигрался. Учительница попросила повторить, надеясь, что ослышалась. Я повторил с американским, как мне казалось, акцентом. И что он написал, испуганным голосом спросила англичанка. Я смог вспомнить только «Один день...» и «Матренин двор». Конечно, сам я их не читал, а если бы и читал, то ничего не понял. Но это имя, эти вещи произносились в моем доме с придыханием, за которым усматривалась крамола. Ну, как еще выделиться в коллективе, половину которого привозят в школу на черных «Волгах», а то и «Чайках»?

Иди на место, сказала мне учительница, так ничего и не поставив дневнике. Запись в нем появилась несколько позже, и заключалась в вызове родителей. Потом дома со мной была проведена серьезная беседа, из которой я вынес две важные в жизни вещи. Первое, если тебя, как маленького, не гонят от взрослого стола, то, будь любезен, держи язык за зубами в присутственных местах. Второе, говори только о том, о чем имеешь свое собственное представление. Ну, «Матренин двор», и что дальше, о чем он? А то какой-то передовик производства получается - сам я «Живагу» не читал, но Пастернака клеймлю позором... только наоборот.

Как потом рассказывала мать, ключевой фразой в разговоре с директрисой стала такая: «С подобным воспитанием ваш сын плохо кончит, у него и так двойка по математике». Как в воду глядела.

«Ивана Денисовича» мне дали в руки лет в 13. Не скажу, что прочитал запоем, на мой тогдашний вкус у Буссенара слог был не в пример живее. Ужасы лагеря особого впечатления тоже не произвели. В детстве по-другому понимаешь время, невозможно умишком осознать последнюю фразу повести о том, что таких дней в жизни главного героя было 3650, безысходность в бесконечности. К тому же на нашей кухне иногда сидели люди, для которых такая жизнь была знакома не по-книжному. И рассказывали они вещи более захватывающие, о поножовщинах между политическими и блатными, о побегах через тундру. Наверное, многие рисовались перед присутствующими дамами, но слова их падали на благодарные детские уши. Вот это жизнь! А что у Солженицына? Трудовой пионерский лагерь ухудшенного типа...

В 15 моих лет в дом вошел «Архипелаг ГУЛАГ». Он лежал на полу комнаты в виде разбросанной кучи фотокопий. Помню, бабушку чуть кондратий не хватил, Сталин для нее всегда оставался небожителем с кровавым оскалом. А у меня, наоборот, драйв. Понимал, что совершаю преступление, но последствия представлялись расплывчатыми. Да и невозможно было принять, что за прочитанное тебя могут элементарно лишить будущего. Хотя и это не особо пугало, очередной вариант игры в «Неуловимые мстители». Ох уж эта юность!

Как теперь жалею, что мне не было, хотя бы, 20, а лучше 30 или 40. Ведь в 15 лет меня больше всего интересовали конкретные ужасы лубянковских застенок, пытки и резня с «суками». А вот глубинный смысл произошедшего, как система превращает изначально хороших людей или в монстров, или жалкое отребье, остался где-то на периферии. Потом брал уже официально изданную книгу в руки, и откладывал. Вроде бы все знакомо, неинтересно, да и у Шаламова сюжеты покруче. Согласен, рукописи не горят, но стареют. Как и мы, все надо делать вовремя.

И еще один яркий момент, связанный с Солженицыным. 1974-ый год, сижу в квартире Владимира Сквирского, известного в те годы диссидента по кличке «Дед». Кто-то должен позвонить и известить, высылают арестованного писателя на Запад, или на Колыму. Если Магадан, то мы выходим на Красную площадь с протестом. Что за этим последует, нетрудно догадаться. У 20 собравшихся жертвенные лица, один я внутренне веселюсь и дрожу от нетерпения, вот оно, настоящее приключение. Раздается звонок, и общий вздох - пронесло, спасибо Андропову. Можно опять водку пить и власть ругать, за это уже (или пока?) не сажают. И только я расстраиваюсь, жизнь проходит мимо. Ох, ду-у-урак...

По официальной версии Александра Исаевича высылали именно за «Архипелаг», один этот роман, найденный при обыске, сразу тянул лет на пять. Но мое мнение, власть больше всего испугалась «Августа 14-го», там вскрылись те мотивы национальной катастрофы, перед которыми патология Берии - детский лепет. Просто литературу и публицистику та власть (да и любая) еще могла перенести, а вот философское осмысление процессов - никогда.

Хотя, по большому счету, Брежнев мог отмахнуться от Солженицына, как Хрущев в свое время от Феллини - пусть читают, народ все равно ничего не поймет. К середине 70-х мыслящая интеллигенция и так все знала, остальной биомассе было не интересно. В разгар перестройки половина мосфильмовцев потрясала опубликованными откровениями старых сидельцев - от нас скрывали правду! Вторая половина только пожимала плечами - наши семьи отлично жили в те годы. Может, это вас сажали, зато водка была, и цены снижались. Зайдите сегодня на сайт «Имя России», там Сталин на втором месте. А где Солженицын?

А был ли счастлив сам Александр Исаевич, ведь для этого рождается человек? Была ли у него гармония с миром?

Вот он вырывается из «советской темницы» на свободный Запад. Вскоре к нему присоединяется семья. Великое счастье для любящего отца и мужа. Но из интеллектуальной Европы, где в школах проходят Сартра, он уезжает в «гамбургерную» Америку, где вообще ничего не читают, кроме ценников. И там, в глуши Вермонта, он начинает борьбу с «империей потребления», чем выводит из себя американцев. Хотя не так, возмущены, прежде всего, наши эмигранты, воспринимая слова патриарха черной неблагодарностью к приютившей его стране. Но Солженицын снова в борьбе, а, значит, в гармонии с собой.

Или его возвращение. Что, писатель не знал, в какую страну он едет? Был уже Интернет, в Нью-Йорке торгуют «Московским комсомольцем», есть, наконец, спутниковое телевидение. А он путешествует из Владивостока через всю страну. Только для того, чтобы увидеть бомжей на вокзалах и круглосуточные ларьки с паленой водкой? Да, к его вагону подходят люди, но это бывшие зэки, интеллектуалы и члены местных «Мемориалов», золотые крупинки в океане серого песка. Остальной народ или зарабатывает деньги, или смиряется в пьянстве.

Я почему-то уверен, что Александр Исаевич не выяснял, нужен ли он России. Он решал, нужна ли она такая ему. И понял, нужна, опять есть поле для битвы. Наверное, он даже в глубине души испытал удовлетворение, когда на телевидении закрыли его передачу с формулировкой «в виду крайне низкого зрительского рейтинга». Теперь для борьбы совершенно другой масштаб - не горстка кремлевских старцев, а многомиллионный народ, до которого надо достучаться. Цель, насколько благородная, настолько и бессмысленная. Зато опять возникает гармония с собой.

Признаюсь, последнего Солженицына я не читал, не хватает интеллектуального потенциала. Заинтересовался, было, трудом на национальную тематику «200 лет вместе», но не забрало, не прорвался через небоскребы текста. Наверное, тоже стал относиться к биомассе, очень печально. Хотя, чему удивляться? Он - монархист-почвенник, я - либерал-западник, он - в мировой истории, я - в Архангельске, совсем другой коленкор.

И прощание с гением смотрел только по телевизору. Комментаторы вздыхали - как мало народу пришло, к Ельцину и то больше. Борис Николаевич на том свете был доволен, он так любил, когда народ его любит. А Александру Исаевичу все равно. Зато у гроба стояли его сыновья, которыми любой отец загордится. Не это ли главное для мужчины-воина?

Обязательно расскажу о нем сыну. О ком еще рассказывать?

Архангельск, 06.08.2008