Национализм и регионализм... кровь или почва? Взгляд Беднова

Что поставить во главу угла

Выступая на очередном форуме «Валдай» в Сочи (Валдай в Сочи – оригинальная география, не правда ли?) Президент России Владимир Путин уже не в первый раз назвал себя «националистом», причем Главным националистом в России. При этом, опять же, в очередной раз, подчеркнув, что его цивилизованный национализм не имеет ничего общего с «пещерным», который направлен не на объединение народов, а на вражду. Несколько дней спустя, его заокеанский коллега также публично назвал себя националистом, только, естественно, американским.

Если лидеры двух великих держав именуют себя националистами, причем в западном понимании этого слова (то есть не «племенными», а государственными, понимающими «нацию» как совокупность всех граждан государства, независимо от этнической идентификации), нужно ли тотчас брать под козырек и торжественно объявлять себя националистом? Или сначала разобраться с содержанием понятия?

От ереси к догме

Национализм – идеология, доктрина. А доктрина, как известно, рождается как ересь, живет как догма и умирает как предрассудок. Сказано сие было в отношении доктрин религиозных, но в куда большей степени верно для доктрин политических. Национализм завершает вторую стадию. Если проводить аналогии, те же процессы происходят с этническими общностями: этнос рождается как группа «отщепенцев», чей стереотип поведения сильно отличается от общепринятого, живет как сильный и активный («пассионарный») народ, а умирает, как реликт, давно растерявший остатки былого величия. Современные донбассцы, римляне времен Пунических войн и сибирские кеты, которых осталось что-то около тысячи. Юноша, муж и старец.

С идеологиями – та же самая история. Национализм родился как ересь, в эпоху, когда «нация» была синонимом «подданства». К примеру, фламандцы поначалу считались принадлежащими к испанской «нации», затем – австрийской, потом – голландской и. наконец, бельгийской, поскольку входили в состав соответствующих королевств. Сицилийцы были подданными норманнских, французских, испанских королей, германских императоров. Можно привести еще немало аналогичных примеров из европейской средневековой истории. При этом настоящие нации в тот период еще не сформировались. Да что там, даже о едином «государствообразующем» этносе рассуждать можно с большими оговорками: на месте французов существовал конгломерат из парижан, бургундцев, нормандцев, лотарингцев и т.д., на месте единого германского народа – баварцы, гессенцы, пруссаки, вюртембержцы, саксонцы и т.п., испанский этнос складывался как мозаика из кастильцев, арагонцев, валенсийцев, андалусцев и прочих. Кто твой король, кому ты платишь подати, к той «нации» ты и приписан.

Настоящие нации, а с ними и национальные государства, складываются уже в новое время: в битве с монархическим «интернационалом», в крови революций, в грохоте войн, под победные аккорды «Марсельезы» и «Дойчланд юбер аллес», под музыку Вагнера и Верди. Так родилась идеология национализма, выросшая на обломках феодальных лоскутных королевств и империй.

Бургундец и овернец (и примкнутые к ним бретонец и провансалец), потомственный дворянин и сельский пахарь отныне – части единого национального тела, а не просто подданные чьей-либо короны. Торжествует принцип «кровь и почва», с приоритетом первой, что несло в себе зерна многих будущих бед. Оформляется чувство общенациональной идентичности, гражданского единства, братства не только по крови, но духу.

Все это, конечно, здорово, если б не несколько огромных НО…

Во-первых, торжество новой парадигмы не влечет за собой гармоничного сосуществования наций. Разноплеменные националисты начинают выяснять, чей национализм крепче, длинней и толще. И вот уже пангерманисты утверждают, что древние арийцы были долихоцефалами, потому что этот краниологический тип широко представлен среди немцев, французские шовинисты, в свою очередь, обосновывают брахицефалию арийцев, опять же исходя из преобладания определенных типов среди титульного этноса. В прошлое уходят феодальные войны за Австрийское, Баварское и т.д. наследство, войны, спровоцированные ссорами между монархами (кто-то кого-то обозвал, косо глянул), но на их место приходят войны между государствами-нациями за интересы национальных элит, сменивших элиты феодальной эпохи.

Во-вторых, подобно тому, как либерализм делит людей на вписавшихся в рынок и не вписавшихся (разных там бюджетников и пенсионеров), так же и национализм делит народы на вписавшихся в государство-нацию и не вписавшихся. Турецкий полуевропейский национализм посчитал таковыми «невписавшимися» армян (что повлекло страшный геноцид), а затем курдов (и Курдистан по сей день остается горячей точкой). Во Франции не вписывались корсиканцы (до тех пор, пока их официально не признали особым «островом-нацией»), в Испании – баски и каталонцы, в Канаде — франкофоны. Так что даже «цивилизованный» государственный национализм не устраняет межэтнических конфликтов. Что уж говорить об этнократическом «пещерном»! Будучи экспортирована в страны третьего мира, националистическая идеология всюду разжигала кровавые конфликты: хуту против тутси, малайцы против папуасов…

В-третьих, национализм занимается унификацией, стирая, подчас принудительно, этнические и субэтнические различия. И это также порождает протесты в разной форме – от культурно-возрожденческой (например, «последний трубадур» Жозеф д’Арбо, пытавшийся сохранить в ХХ веке исчезающую окситанскую культуру) до этнической партиципации («мы – ломбардцы, мы не римляне, а потомки галлов и венетов»). В этом же ряду – борьба за этнокультурную идентичность карпатских русинов, русских поморов и сибирских старожилов, силезцев, андалусцев, корнуолльцев и т.д.

В-четвертых, националисты часто обращаются к давно утратившим живое содержание этнонимам прошлого. Вот, скажем, отколовшаяся в 1830 году от Голландии Бельгия. Белги – древнее кельтское племя, завоеванное римлянами, имеющее весьма отдаленное отношение к фламандцам и валлонам. И до сих пор эти два этноса плохо уживаются в рамках одной нации, и там, и там – сепаратистские настроения, которые не сняла и федерализация Бельгии. Еще вспомним, как войска революционной Франции, экспортеры молодого национализма, переименовывали захваченные ими страны: Голландию – в Батавскую республику, Швейцарию – в Гельветическую… Хотя гельветы и батавы давным-давно ушли в небытие. Национализм чрезмерно мифологичен.

В-пятых, именно из питательного бульона национализма родился фашизм. Две позже всех сформировавшиеся европейские нации – итальянцы и немцы – принялись «дооформлять» себя самыми варварскими методами. Тот же стирающий местные различия каток (закон об унификации земель рейха), та же эрзац-мифология («итальянцы – наследники славы Рима»… драпавшие по всем фронтам), те же «невписавшиеся» в нацию этносы (евреи и цыгане).

Что же до национализма этнического, то, как писал Д. Дж. Элейзер в своем «Сравнительном федерализме», который можно назвать «манифестом регионалистской партии»: «Необходимость обуздать этнический национализм является на сегодняшний день не только самым распространенным, но и самым труднореализуемым основанием для федерализма… Этнический национализм — наиболее эгоцентричная форма национализма; на его основе труднее всего возвести систему конституционализированного соучастия во власти… В целом этнический национализм, восходящий к образцам XIX в., стремится навязать любому свободному правительству собственную бескомпромиссность». С «Карлом Марксом» современного федерализма трудно не согласиться.

Могильщик национализма

В то же время уже в девятнадцатом веке возникла новая идеология, ставившая во главу угла региональные интересы и региональную идентичность. Само слово «регионализм» впервые прозвучало в такой жестко централизованной, унитаристской стране, как Франция, в Бретани, там же в конце позапрошлого столетия родилась первая регионалистская ассоциация. Чуть раньше в Сибири оформилось такое общественное течение, как областничество – русская версия регионализма. А первыми «ласточками» нового идейного течения можно считать, наверное, испанских карлистов, выступавших не только за Веру, Короля и Отечество, но и за «фуэросы» (вольности, т.е. права городов и регионов). Сегодня, спустя полтора столетия регионализм занял свое место в идеологической нише, успешно конкурируя в борьбе за умы с национализмом.

Регионалисты есть везде, даже в таком чисто национальном государстве, как Израиль («территориализм»). Итальянская «Лига», вошедшая в состав правительства, региональные партии в других странах Запада, уральские и сибирские неообластники в России – все это свидетельствует о том, что идеология успешно завоевывает умы людей, места в муниципалитетах, парламентах и кабинетах министров. На смену старому национализму идет новая сила, как на смену феодальным королевствам и империям некогда пришел национализм. Нас ожидает постепенное отмирание классического etat-nation Нового времени. Вместо мира враждующих меж собой государств должен возникнуть мир взаимопроникающих региональных сообществ.

Этот мир будет чем-то напоминать средневековый: множество самобытных общностей, связанных сотнями нитей, тянущихся сквозь традиционные государственные границы. Помнится, Николай Бердяев предрекал наступление «Нового Средневековья». Что ж, политико-географическая карта будущего станет чем-то напоминать его. Притом, что система взаимоотношений будет, конечно же, сущностно отличаться от средневековой. В реальности это будет всемирная конфедерация, состоящая из множества региональных федераций – ведь регионализм, как нетрудно понять, тяготеет именно к федеративному устройству – и трансграничных межрегиональных союзов вроде «Баренц-региона». Станет бессмысленным спор на тему, что такое Донбасс – «Восточная Украина» или «Русский мир». Донбасс – и то, и другое, независимо от юридического статуса данной территории. Кстати, уже сегодня можно наблюдать, как, вопреки всем российско-украинским дрязгам, на сопредельных территориях сохраняются прежние интеграционные связи. Существует, к примеру, харьковско-белгородское издательство, публикующее книги на языках двух народов «для семейного досуга». Это в то время, когда русско-украинский «диалог» сводится к перепалке: «Никогда мы не будем братьями» с одной стороны, и «Недогосударство» и «Нет такой нации» с другой. Пока паны-националисты дерутся, издатели спокойно публикуют книги. Другой пример – сотрудничество между регионами Северной России и Северной Норвегии, Северным Арктическим федеральным университетом и норвежскими вузами – в то время, когда в Норвегии проходят учения НАТО и снимаются сериалы про «русскую оккупацию», а в России обывателей пугают норвежской экспансией и объявляют поморский народ «проектом норвежских спецслужб».

Свою роль в развитии регионального сотрудничества должно сыграть «скифство», возродившееся в России после долгих десятилетий забвения. Идея общего для самых разных этносов, наций и стран народа-предка – это куда лучше и перспективней, чем основанные на сомнительном принципе крови пан-идеологии: панславизм, пангерманизм, пантюркизм, панкельтизм и т.д. Ибо скифство – не кровь, а дух и почва.

Всходы нового прорастут сквозь дряхлеющую плоть старого. На одних территориях регионализм будет выражаться в борьбе за сохранение местной самобытности, культур и языков, на других – в требованиях перераспределения финансовых ресурсов и властных полномочий, реального равноправия регионов, на третьих – в движениях за экологическую чистоту, против размещения в регионах опасных отходов. На четвертых дело ограничится созданием новых региональных брендов. На пятых все это будет переплетаться.

«Постимперия» или «постнация»?

Сегодня некоторые «послеимперцы» провозглашают задачей регионализма борьбу с неким «сползанием в имперское прошлое». Между тем, в классических империях прошлого земли и народы зачастую имели больше прав (достаточно вспомнить «Священную Римскую империю германского народа», Золотую Орду или Российскую империю), чем в иных демократиях нынешнего времени с их «якобинским» национал-патриотизмом. Именно унификаторской политике национальных государств предстоит противостоять регионалистским движениям и партиям. Известно, что регионализм может перерождаться в сепаратизм. Ну, так и национализм при известных обстоятельствах трансформируется в фашизм и нацизм, исторические примеры всем известны.

При этом значительная доля вины за сепаратизацию регионализма, как правило, лежит на правящей элите данной страны, ее недальновидной и своекорыстной политике, игнорировании интересов регионов. Те же, кто прямо отождествляет регионализм и сепаратизм, намеренно путают «эротику с порнографией».

У мирового регионализма будут свои герои, достойное место в «святцах» займут Григорий Потанин и Анатолий Пепеляев, Умберто Босси и Престон Мэннинг, Эдуард Россель и Алексей Мананников, Арсений Павлов и Алексей Мозговой. Будет и собственная региональная мифология – от лавкрафтовской «Новой Англии» и кельтского «Великого возвращения» Мэйчена до уральского эпоса Алексея Иванова и поморско-карельских трэвелогов Дмитрия Новикова.

В основе регионализма лежит региональная идентичность. Примеры того, как она противостоит идущей сверху унификации, можно найти в России и вокруг нее. Скажем Одесса с ее неповторимой спецификой, жестоко задавленная бандеровской диктатурой, но внутренне не сломленная. Сами подумайте, хотят ли одесситы Иван Сидоров, Иосиф Лейбин, Христофор Ставриди носить малороссийские вышиванки, распевать бандеровские марши вместо «Гоп со смыком», переименовать улицы родного города в честь петлюровских головорезов? Ответ очевиден. В России унификаторско-централистским тенденциям сопротивляется уральская региональная идентичность, причем в различных ее политических ипостасях. «Уралвагонзавод» противостоит московскому либеральному истеблишменту, а «Ельцин-центр» – московскому же ура-патриотическому. В близком будущем грядет идеологическое противоборство не между двумя столицами. Москвой и Питером, а противостояние между парами Москва+Питер и Урал+Сибирь. Идеи переноса столицы на восток («Идите все, идите на Урал», Александр Блок, «Скифы», «Европу и Азию слить в одну Евразию – народовластий семью», Михаил Зенкевич, «Сибирь») способны привлечь немало сторонников, разочаровавшихся в господствующих ныне идеологиях, которые игнорируют чаяния российской провинции, и придать этим идеям, наряду с антиметрополистским пафосом, неоевразийское регионал-мессианство.

При этом реальную региональную идентичность надо отличать от фейковой: сколько людей сегодня реально считают себя «инграми» или «ост-пруссаками»?

Что со всем этим делать государственной власти? Бороться с любыми проявлениями регионализма, чем неизбежно способствовать его радикализации, или же включить регионалистскую повестку в общенациональную дискуссию, тем самым предупреждая радикализацию и сепаратизацию? Появление в стране партии, основанной на идеологии регионализма, позволит снизить накал страстей в этом важнейшем для великой и многополярной державы вопросе, отсечь крайности и начать диалог между умеренными государственниками, областниками и националистами.

Регионализм – будущее человечества. Будет ли оно светлым, зависит как от его сторонников, так и оппонентов. Национализм же должен тихо отмереть «как предрассудок». А регионалисты положат венки на могилу и справят поминки.

Анатолий Беднов