О сборнике архангельских литераторов 1844 года

Жалко выброшенные книги. Вот и эту довольно потрёпанную поднял в числе прочих с верхней части коробки, выставленной возле мусорных баков. Дома почистил, подсушил. Название — «Архангельский историческо-литературный сборник, изданный Флегонтом Вальневым», год издания — 1844. То есть через семь лет после смерти Александра Пушкина появились и в наших северных землях пииты с прозаиками-историками, рискнувшие издать книгу в столице России.

 Приступил к чтению. Одолел с большим трудом 240 страниц текста, да ещё с ятями и ерами, бросая не раз занятие, чертыхаясь, порой негодуя по поводу стиля, оборотов и содержания текстов. Сформулировал резюме: комом вышел первый блин поморской словесности. Увы.

 В сети без надежды на успех поискал отзывы критиков на книгу. Удивлению не было предела: не какой-нибудь безвестный щелкопер за малую деньгу написал статью о сборнике, а сам «Неистовый Виссарион» — такое прозвище с подачи писателя Н.А.Полевого закрепилось за литературным критиком первой половины XIX века Виссарионом Григорьевичем Белинским, которому, кстати, в 1844 году было всего тридцать три года. Прожил он потом ещё только четыре. Пылкость, горячность и убеждённость в собственной правоте ощущаются в его «приговоре» и по этой книге. С другой стороны, он во многом прав. И ещё подумалось — только ли о литераторах одного позапрошлого века говорил критик?

 Ниже приводится очищенные от символов дореформенной кириллицы выдержки из объёмной статьи «Неистового Виссариона, опубликованной в восьмом томе «Статьи и рецензии 1843-1845» Полного собрания сочинений В.Г.Белинского.

 Начало: «…О радость, о восторг! Наконец мы можем воскликнуть вместе с пушкинским графом Нулиным:

 Нет! право? так у нас умы

Уж развиваться начинают.

Дай бог, чтоб просветились мы!

 Доселе из всех губернских городов только Харьков снабжал нас, вместе со всякими сырыми произведениями, — и стихами, и прозою, и поэтами, и сочинителями, и поэмами, и альманахами; а теперь, о чудо! и гиперборейская губерния возымела смелое намерение — не отстать от Петербурга и Москвы в деле… литературном. Было время, когда в этой стране льдов и северного сияния явился сын рыбака, гениальный Ломоносов, отец русского слова и русской учености; но с тех пор берег, омываемый холодными волнами Белого моря, решился производить только смелых путешественников, рыбаков, артельщиков, перевозчиков на Неве и проч.: с тех пор не родилось на нем, кажется, ни одного поэта, ни одного ученого. И нельзя не похвалить за это решение беломорского прибрежья: после Ломоносова ему надобно было или — произвести что-нибудь в уровень с этою великою натурою, если не больше ее, или — ничего не производить. Харькову, не стыдясь, можно сотнями производить мелких поэтов: Харьков не произвел ни одного великого поэта, исключая Грицка Основьяненка, который, только за отсутствием великих писателей, временно состоял в роле замечательного рассказчика. Но Архангельск, отстоящий от Холмогор только на 72 версты, Архангельск не мог, без унижения своего достоинства, производить мелких поэтов и писак — этих пескарей и снетков литературного моря, — тем более, что Архангельск стоит на берегу Белого моря, в котором водятся киты. Однако не выдержал Архангельск: позавидовал он литературной славе Харькова и, будучи не в состоянии произвести опять одного Ломоносова, вдруг разом произвел нескольких мелких поэтов — гг. Борисова, Истомина, N. N., Ширкова и пятерых мелких прозаиков — гг. Вальнева (он же и издатель сборника), фон дер Лауница, Вечеславлева, Зейде, Иваницкого. Г-н Борисов особенно замечателен между всеми этими поэтами и прозаиками: он вместе и поэт и прозаик. Вот в чем дело: в оглавлении «Архангельского сборника» прозаические статьи поименованы особо от стихотворений, и перевод стихами г. Борисова «Сцены из драмы Шиллера: Вильгельм Тель» помещен в оглавлении прозаических статей, — вероятно, в ознаменование того, что стихотворный перевод г. Борисова прозаичен, — в чем придумавший это оглавление и не ошибся. Мы сказали, что наши губернские города с некоторого времени не отстают от столиц в деле литературном. «Архангельский сборник» служит прекрасным доказательством справедливости такого мнения. Вот вам на выдержку стихотворение — ”Не весел я”:

 Не весел я! Отдайте ж мне обратно

Пыл прошлой юности, ее волшебный мир

С надеждами, с любовью необъятной!..

Пусть снова, опытом развенчанный кумир,

Кумир грядущего мечтой озолотится,

Чтоб вновь пред ним, колена преклоня,

Я мог ему и верить и молиться

С душой и сердцем полными огня.

 И т.д. 

 Каково? Чем хуже наших столичных романтиков? Стих гладок, фразы хоть и истертые от частого употребления, но современные; есть и развенчанный опытом кумир, есть и озолоченный мечтою кумир грядущего, и взволнованная грудь, и упоенье первого лобзания, и теплая вера и чистая любовь к всему высокому и святому на земле вместе с жрицею наслаждения… Да это всё точь-в-точь, как у нас в Петербурге и как не у нас в Москве… Ни хорошо, ни дурно — середка на половине. Те же приемы, те же мотивы, та же ложность чувства, те же истасканные мыслишки, та же пустота содержания — всё то же самое! Заметьте только эту черту: если вы выполните все условия, предлагаемые вам сочинителем, т. е. возвратите ему, во-первых, озолоченный мечтою кумир грядущего (что это за иероглиф — предоставляем вам самим разгадать), чтобы он, сочинитель, мог ему вновь и верить и молиться, и чтобы нега и желанья земной любви вновь стали для него тайною, да при этом сродните его уснувшую во мгле душу с теплою верою и чистою любовью к всему прекрасному и святому на земле; — тогда он, г. сочинитель, архангелогородский романтик, примет от вас бокал кипящего вина, возьмет золото и придет с ним к жрице наслаждения (что по-французски называется une fille de joie…) Зачем тут нужно золото, — вы без труда отгадаете: затем, чтоб достойным романтика образом отпраздновать обретение теплой веры и чистой любви к всему высокому и святому на земле… Видно, нынешние господа-романтики везде одинаковы, от холодного Архангельска до пламенного Харькова, по тракту через Петербург и Москву!».

 Далее критик прошёлся по прозе: 

 «…В ней заметнее отпечаток провинциализма. Повинуясь духу времени, наши архангелогородские прозаики расточают в своих повестях уже не романтические ужасы, как бывало, но юмор домашнего архангелогородского изделия. В повести «Суженые» г. Иваницкого сочинитель мог бы с успехом коснуться многих сторон провинциальной жизни, но, по губернскому обыкновению, в ином недосолил, в другом пересолил». 

 Затем, разбирая шесть других прозаических сочинений, Белинский употребляет выражения: «рассказ подьячего, блестит еще более наивным юмором и обнаруживает еще большие претензии смешить насмерть»; «всё это очень замысловато… равно как и подобные выходки самоедского юмора»; «восточный аполог г. Вальнева (“Бассорская вдова”), есть одна из тех восточных пошлостей, которые могут забавлять только детей — и то маленьких, очень маленьких»; «Но “Сан-Доминго де ла Кальцада”, испанская легенда Тромлица, переведенная г-м фон дер Лауницем, по совершенной нелепости не годится даже и для детей; «“Монополия”, анекдот времен Екатерины Великой, очень любопытен по содержанию, но изложен надутым слогом дурного тона»; «“Гунгильда, королева норвежская” — довольно пустая статья, в которой какой-то шведский археолог соблазняется поверить исторической догадке, ничем не оправдываемой. Статья эта довольно дурно переведена г-м Зейде. Мы попросили бы архангелогородского переводчика растолковать нам, что значат фразы вроде следующих: “Открылось, что труп был женский, судя по значительному образованию форм”; “внутренность вся разложилась. Преимущественно сохранились все части организма, кожа и кости”».

 И заканчивает разбор (разгром) критик «добивающими» участников сборника предложениями: «В сборнике помещено несколько старинных русских граммат. Хотя они не заключают в себе никаких особенно важных исторических сведений, но для любителей и знатоков русской истории будут интересны. Если из таких кто-нибудь купит “Архангельский сборник” ради этих граммат, — он может грамматы вырезать, а всё остальное бросить, не читавши».

***

Высек Виссарион Григорьевич архангельских любителей словесности. Да и потомков их заодно. Только вот мало толку от этой порки, ибо ещё в древнем Вавилоне сетовали разумные люди: «Настали тяжёлые времена, прогневались боги, дети больше не слушаются родителей и всякий стремится написать книгу». 

 Неизлечим зуд писания? 

 Статью Виссариона Белинского перечитал Александр Чашев