Мастер гильотины. Ироничная проза от Анатолия Беднова

- Дядюшка Альбер, ты полвека палачом проработал…

- Дурачок ты, Франсуа! Палачи были в средние века, они все топором да мечом орудовали. А нынче – век техники. Я не палач, а механик гильотины.

- А сложная это работа, дядюшка Альбер?

- Да ну, что ты… Это раньше сноровка нужна была, навык, опыт, чтобы с одного удара голову от туловища отделить. Иные только с пятого раза умудрялись. А теперь не так: рычаг дернул – и дело с концом. Главное, голову правильно закрепить. А то нож не на шею обрушится, а на затылок.
 - Какая разница, дядюшка!

- Серьезная. Публика хочет, чтобы все красиво выглядело. Чтобы голову срезало аккуратно, как кончик сигары. Раз – и готово! А тут – брызги, мозги, осколки черепа. Фу! Гильотина должна работать изящно. Нож упал – голова в корзине, публика рукоплещет.

- Дядюшка, а как ты пришел на эту работу?

- Пригласили, предложили – и я пошел работать механиком гильотины. В то время как раз первого нашего императора на остров Святой Елены сослали, король вернулся. За сто дней многие роялисты обратно в бонапартистов переоделись, как до того из бонапартистов в роялисты, императора славили. Ну и я тоже. Мне и намекнули: иди работать механиком или другого на это место назначим, а ты сложишь голову в свои юные лета почем зря. Ну я и пошел работать. А там втянулся, пристрастился, к виду крови и мертвых голов быстро привык.

- И ты рубил головы таким же, как ты, кто славил Наполеона? Но ведь они же вынуждены были это делать, кричать во славу императора? Все это делали!

- Все, это верно, только некоторые кричали громче других. И не по приказу, и не за вознаграждение, а искренне, от души. Вот такие и шли под нож.

- А кто твоей первой жертвой стал, дядюшка Альбер?

- Сосед мой, портной Клод-Мишель Труа. Он спьяну перепутал, какая на дворе эпоха, вышел на улицу с портретом императора – и давай его прославлять во всю свою звонкоголосую глотку. Его арестовали и приговорили. Он и стал моей первой работой.

- А трудно было соседа головы лишать?

- Да нет… я же говорю: рычаг дернул – и… Ах, ты о том. что я тогда чувствовал? Ну, волновался, ясное дело. Ладони потные, голова тоже, в членах дрожь. Но сработал на совесть! Не зря же я перед тем на чучелах неделю тренировался. И не подкачал!

- Дядюшка, но как после этого в глаза смотреть соседям, родным…

- Понимаешь, это моя работа. И что соседи, что родственники – значения не имеет. Вот, допустим, твой близкий друг с раннего детства – ажан. Но если ему прикажут, он арестует тебя. И ничего личного. А судья, с которым ты удишь рыбку в Сене, точно так же может присудить тебя к гильотине, если совершишь серьезное преступление. А твой дядя, механик гильотины… Да, кстати, когда твой дядюшка должен был казнить за убийство собственного двоюродного дядю (при Луи-Филиппе это было), я сказался больным. И машиной в тот день управлял другой механик. И приговор исполнен, и родичи не в обиде на меня. Вот так вышел из щекотливого положения.
 Я исполнял мою работу. Ты спрашивай с тех, по чьим доносам казнили!

Эх, Франсуа, знал бы ты, кого только не пришлось обезглавливать! При Реставрации казнили бонапартистов, потом, при Июльском режиме – их и сторонников Бурбонов, при Второй республике – уже всех монархистов без разбору. Ну а как вернулась Империя – республиканцев. Понятно, не одних только политических заговорщиков – попадались простые бандиты, разбойники, душители, отравители и прочая шантрапа. Был еще алжирский пират, был изменник, русскими завербованный, когда мы в Крыму воевали.

Иные, когда их на эшафот вели, а потом укладывали, рыдали, молили о пощаде, другие лозунги выкрикивали. «Марсельезу» запевали… а самыми спокойными были самые отпетые уголовники. Хотя уж им-то есть от чего впасть в панику: им же после смерти адский огонь обеспечен! А самым хладнокровным был алжирец. Только произнес свое «Аллах Акбар!» - и покорно голову положил под нож. Не чета нашим, цивилизованным. Вот это выдержка! Сколько их через меня прошло…
 - А семья как на это смотрела, дядюшка? Супруга Жанна и сын Анри?

- Как? Я ж зарабатывал прилично. Денежки не пропивал, а в дом приносил. Да, кстати сказать: Анри-то в комиссии работает по этой, как черт ее… рибли-абли… слово мудреное.

- Реабилитации?

- Ага, всех, кого несправедливо осудили и казнили при прошлых режимах. И еще говорит сынок, что тем самым мой грех искупает. Какой грех?! И какая еще несправедливость? То, что сегодня считается несправедливым, вчера было справедливым, а что сегодня считается справедливым, завтра не будет считаться таковым. Главное, чтобы все было по закону и по приговору суда.

- Дядюшка, закон-то законом, а совесть тебя не мучала?

- Так я тебе уже говорил, что работал на совесть! А когда работаешь на совесть, когда нож падает строго на шею, а не на затылок, то какие могут быть муки совести, сам посуди!

- И кошмары по ночам не снились… связанные с твоей работой?

- А как же, снились! Однажды приснилось, что механизм у машины проржавел, в другой раз нож застрял в сантиметре над шеей – и не идет, ни туда, ни сюда! Но таких казусов в моей работе наяву не было! А самый страшный сон был, когда башка, уже отсеченная, прошипела мне: «Скоро и тебя так же вот…» Проснулся я в холодном поту. Но, как видишь, живой и невредимый, на стене – грамоты от мэра, от министра, от короля, президента, императора. Пенсия приличная. Ты вот меня уязвить хочешь, а я что? Я – механизм при механизме, механизм из плоти и крови при механизме из железа. Если бы я умер, заболел серьезно или бросил мое ремесло, нашли бы другого. Зато я теперь горд, как-никак, профессионал высшего класса. Такие на вес золота ценятся. Только стар уже стал, хочу остаток жизни прожить в покое, без этого лязга лезвия и причитаний приговоренных.

- Дядюшка, а у тебя не возникало желания сменить работу?

- Возникало иногда, это правда… Да только что я умею делать, кроме как гильотиной управлять?

- Рубил бы деревья, дрова…Ты же мастер рубки!

- Да что ты говоришь! Гильотина ж это – дернул и готово. А там рубить надо умеючи, можно обухом топора себе нос повредить или зуб выбить, если топор отскочит. А лезвие у гильотины никуда не отскочит, оно только вверх-вниз ходит. Да и плоть людская – не древесина, рубить ее, да еще машиной не в пример легче.

- Дядюшка, а Страшного суда ты не боишься?

- Мне страшный суд не страшен. Я всякий раз после работы в собор шел, чтоб помолиться за упокой грешной души каждого, кого гильотинировал. И свечку ставил. Эх, был бы я писатель, как Виктор Гюго, написал бы воспоминания о своей работе, о тех, кого в последний путь проводил с эшафота. Или, знаешь что: приведи мне корреспондента из газеты, я ему про свой жизненный путь расскажу. Может, напечатают. А еще мы с сотоварищами задумали создать общество механиков гильотины, чтобы наши интересы отстаивать.