Проект Георгия Гудим-Левковича "О тех, кого я помню и люблю". Николай Лаверов - как приходят в академики

Мой сосед объездил весь Союз.
Что-то ищет, а чего - не видно!
Я в дела чужие не суюсь,
Но мне очень больно и обидно.
У него на окнах - плюш и шелк,
Баба его шастает в халате.
Я б в Москве с киркой уран нашел
При такой повышенной зарплате…

В начале 18-го века в России не было ни одного полноценного научного учреждения. А потребность в специалистах росла, начиная с необходимости обследовать и описать гигантскую территорию страны. Мысль о создании государственного научного центра, была подсказана Петру I Готфридом Лейбницем. Его идея чисто исследовательского, финансируемого монархом, но самоуправляющегося учреждения, этакой «республики ученых», была для того времени новаторской, даже революционной. Императорская Академия наук создавалась как комплексное научно-исследовательское объединение, призванное развивать науки сугубо из соображений их утилитарной, практической пользы для государства. Петр успел лично утвердить ее Устав, но реальная жизнь Академии началась уже без него, и до конца столетья она фактически оказалась предоставленной самой себе. 15 академиков коллективно определяли научную тематику исследований, состав и судьбу академических адъюнктов - кандидатов в будущие академики. Первоначальный штат Академии был укомплектован по большей части немцами. В Петербурге ученым исправно платили, что было нерядовым явлением в тогдашней Европе. Поэтому в Россию ехали охотно. И самоуправлявшаяся Академия быстро превратилась в чисто немецкое учреждение, где русских с их интересами только терпели как некую досадную необходимость. Наш земляк Михаил Ломоносов поборолся-поборолся с коллективным «академическим немцем» за интересы отечественной науки и вакансии для русских ученых, да и отступил, направив свою энергию на открытие университета в Москве - подальше от академических веяний. Академия же продолжала оставаться привилегированным, «правительственным» научным учреждением...

В это время – в конце 18-го века в деревне Пожарище Введенского погоста, что под Коношей срубил избу некий Лавр – первый известный предок академика Лаверова...

Пока потомки Лавра – Лавровы крестьянствовали на земле, развитие науки в России шло своим чередом. Устав Академии 1836 года определял ее членов как «первенствующее научное сословие в Российской Империи», числено состоявшее из 31 человека. При этом она расходовала около половины скудных средств, выделяемых на научные исследования. В эпоху великих реформ Александра II академию открыто критиковали за оторванность от запросов жизни, за консерватизм научной тематики, за высокомерное отношение к университетам и русским научным обществам, за стремление монополизировать право на научную истину. Но даже разработать новый устав, несмотря на повеление императора так и не удалось. Кстати в 1870-80-е годы Академия отказала в избрании тогдашним звездам русской науки - Илье Мечникову, Ивану Сеченову и Дмитрию Менделееву...

В 1861 году – году отмены крепостного права староста Введенской церкви Петр Павлович Лавров срубил в Пожарище на месте прежнего новый большой дом– 16 м по фасаду, 8 окон, 24 м в длину и 12 м - под коньком, и поселился в нем с большой семьей. Это был прадед будущего ученого...

А с наукой в России было все не просто. Новый император Александр III действовал решительно: назначил президентом Академии (12-м с момента основания) своего двоюродного брата великого князя Константина Константиновича, и приказал пополнять состав русскими учеными. Число членов Академии (ординарных и экстраординарных академиков и адъюнктов) увеличили до 50 и в очередной раз объявили о начале переработки академического устава, но так ее и не завершили. В тоже время еще в 1908 году на общем собрании академии Владимир Вернадский сказал, что открытие явления радиоактивности в будущем даст огромные возможности по использованию нового источника энергии и человечеству предстоит научиться распоряжаться этим источником «правильным образом». Накануне революционных потрясений 1917 года в штате академии числилось чуть более 200 человек, в том числе 47 академиков, по преимуществу весьма немолодых...

Тем временем жизнь в деревне Пожарище шла своим чередом. В начале прошлого века Петра Лаврова на посту церковного старосты сменил Никифор Кузин - другой прадед, по матери, будущего академика. Он занимался торговлей, держал магазины. Его сын (и дед ученого) – Савватий, был назван в честь одного из основателей Соловецкого монастыря. В 1898 году был призван в армию, служил в Кронштадте и Польше. Участвовал в русско-японской войне, защищал Порт-Артур, вернулся домой в 1908 году. Отец его дал обещание, что если сын придет с войны, то отправит его «трудником» в Спасо-Преображенский Соловецкий монастырь. Савватий выполнил обет, год провел на Соловках, потом работал в лавке своего отца, женился, и у него в 1909 родилась дочь Клавдия – мать Николая Лаверова. А его дед по отцу – тоже Николай примерно тогда же женился на дочери пономаря Анне Косолапиковой. В итоге на деревне всех членов семьи прозвали «кутейники» (то есть принадлежащие к духовному званию). Началась Первая мировая (или как ее тогда называли в России – Вторая Отечественная) война. Деды Лаверова - Николай и Савватий ушли в армию. Николай погиб на фронте в 1916 году. В извещении о его гибели фамилия была указана - Лаверов. Поскольку он был старшим унтер-офицером, то семье назначили пенсию за потерю кормильца - пять рублей золотом, что по тем временам было значительной суммой (корова, к примеру, стоила три рубля). Пенсионное удостоверение было выписано на Анну Григорьевну Лаверову, и потом уже при новой власти так же записали ее детей. Савватий вернулся в родную деревню только в 1921 году. В гражданской войне он командовал полком, потом неоднократно избирался в местные советы. А в 1931 году, как и многие, был репрессирован, освободился только через 15 лет. Хозяином большого родового дома и главой семьи в «год великого перелома» стал отец ученого – Павел...

Захватив власть, большевики уже в 1918 году провели переговоры с тогдашними руководителями Академии наук, уже переименованной из «императорской» в «Российскую», получив их согласие на сотрудничество. Со своей стороны советское государство обязалось финансировать Академию, и что немаловажно – обеспечила лояльным академикам персональные пайки, сохранение жилплощади и гарантии от арестов и трудовых мобилизаций. В 1925 году был торжественно отмечен 200-летний юбилей Академии и к этой дате был наконец-то принят новый устав. В нем закреплялись право академиков самостоятельно избирать собственного президента и новое название - «Академия наук СССР», с традиционным статусом «высшего научного учреждения». В 1929 году Академии позволили увеличить число действительных членов до 90. Взамен было предписано «работать по единому плану» и активно участвовать в общегосударственных усилиях по развитию промышленного потенциала страны – сталинской индустриализации. Дебаты вокруг планирования академических исследований вызвали тогда живой отклик. Академию стали обвинять в кустарщине и оторванности от жизни, в нежелании участвовать в строительстве социализма, в волюнтаризме и высокомерии академиков. Словечко «академизм» на какое-то время сделалось ругательством...

12 января 1930 года в далекой от всякого академизма северной деревне Пожарище в семье Лаверовых родился мальчик – Николай. Будущий академик вспоминал: «Наша семья была большой и дружной, пятеро детей. Отец был добрым, но строгим, от детей требовал соблюдения традиций семьи – порядка во всем и дисциплины. Раньше в деревнях сапоги в семье были не у каждого, а одни на двух-трех человек. Принес нам отец новые сапоги, промазали их дегтем и отдали среднему брату Сергею. А тот их надел – и в лужу, чтобы проверить качество. Стоит в воде, ногами топает и смотрит, как брызги во все стороны разлетаются. Отец сзади подкрался и сильно – хрясть его вицей по спине. Сергей не понял, в чем дело, побежал домой со слезами. А дома еще получил дополнительную взбучку, дескать, сапоги сшиты для того, чтобы в них в школу ходить, да ноги держать в тепле, а не по лужам прохаживаться. Мама, Клавдия Савватиевна, была очень мягким человеком, с исключительно доброй душой. К тому же она обладала превосходным талантом рассказчика и огромным чувством юмора». Предвоенная жизнь на Севере была тяжелой. Летом 1937 года в Коношском районе разразилась серьезная эпидемия дизентерии. В семье Лаверовых тяжело болели бабушка - мать отца, его брат Петр Николаевич, и младший брат Николая Аркадий, который умер. А впереди были годы военного лихолетья...

Индустриализация СССР в 1930-е годы ставила все новые проблемы. Осуществлялась она, традиционным для нашей страны, со времен Петра I методом заимствования передовых зарубежных технологий. Для этого на первых порах требовались не столько исследователи, сколько грамотные специалисты-техники. Уже к 1933 году число высших учебных заведений в стране превысило 700. В них обучалось 500 тыс. студентов, к 1940 году это число достигло 800 тыс. В 1933 году Академия наук была передана в подчинение СНК СССР «для приближения к научному обслуживанию социалистического строительства». В следующем же 1934 году ее президиум и 14 научных институтов были переведены из Ленинграда в Москву. Главная новая особенность академии, закрепленная уставом 1935 года, заключалась в том, что она переставала быть обособленным научно-исследовательским учреждением, каковым была 200 лет. Она становилась полновластным народнохозяйственным ведомством, фактически наркоматом науки, осуществляющим административное руководство подчиненными научными и вспомогательными учреждениями, определяющим тематику их деятельности и распределяющим между ними бюджетные средства. Академики получили статус своего рода особоуполномоченных государственных ученых, с повышенным материальным обеспечением и невиданными в истории мировой науки профессиональными привилегиями. Их корпорация, численность которой регулировалась СНК, продолжала разрастаться: в 1939 году насчитывался 131 академик и примерно вдвое большее число членов-корреспондентов. Фактически в советском обществе была создана одна из многих номенклатурных прослоек, привязанная к тогдашней системе власти если не душой, то телом. В военные годы Академию и ее институты заботливо сохранили. Их количество и численность научного персонала не понесли существенного урона, а число академических аспирантов и докторантов к 1945 году даже превзошло довоенный уровень...

Когда в 1941 году началась война, Николаю Лаверову было 11 лет. 23 июня отец ушел на фронт, Коля стал старшим в семье. Первая военная зима была очень холодной. Заболел и умер от пневмонии младший брат Александр. «Похороны были особыми. Мы, 12-13-летние подростки, могилу копать не могли. Замерзший грунт секли топорами целый день. Мать приходила к нам, смотрела, чтобы сами не простудились, и подкармливала. Как обычно, говорила нам теплые, поддерживающие слова», - вспоминал академик. Мужиков в деревнях не было. Ребята-старшеклассники, кто покрепче, пахали, заготавливали сено. Под руководством женщин загружали зерно на телеги, везли его в Коношу. Путь по бездорожью занимал несколько суток. Переправа через небольшой ручей или речку без моста становилась настоящей преградой. Тогда мальчишки распрягали лошадей, клали им на спину по мешку зерна и перевозили на другой берег. Там скидывали, вновь переводили коней, и так проделывали несколько раз, потом переправляли телегу, и на нее вновь грузили мешки. Школа, где учился Николай Лаверов, располагалась в здании закрытой церкви. На месте алтаря был холл, там висела большая карта, на которой отмечали линию фронта. «У моего дяди Викентия Ивановича был единственный в деревне радиоприемник, и он сообщал односельчанам сведения с фронтов. Была у него и карта, на которой он отмечал ход военных действий. Я с этой карты «снимал» копию военной обстановки и на нашей школьной карте мы периодически переставляли флажки», - рассказывал Николай Павлович. Дядя оказал на Колю огромное влияние. У него была большая библиотека, и Николай пристрастился к чтению, особенно любил Джека Лондона, Майн Рида, очерки о путешествиях и путешественниках. В победном 1945 году Николай Лаверов закончил 7-летку всего с тремя «четверками». Но, тогда он еще не думал, что станет геологом. «У меня никогда и мысли не было о геологии. И уж тем более я не предполагал, что стану ученым-ядерщиком, займусь новой наукой» - говорил он.

После окончания школы Лаверов хотел поступать в мурманскую мореходку. Но на медкомиссии у него обнаружились проблемы со зрением: врачи сказали, что море его не пустят. Тогда он поехал в Кировск, куда после эвакуации вернулся горно-химический техникум. Как отличника, Николая приняли без экзаменов. «На дворе стояла середина октября. Сборы были недолгими, мама нас проводила до Ерцево, дала пирожков в дорогу, позаботилась о том, чтобы я надел теплый свитер и бушлат. Мы залезли на крышу товарняка, «500-й веселый» – так назывался тогда этот поезд. В вагонах – нары, иногда там стояли лошади. На всех крышах были люди. До Кировска добирались трое суток. Самое сложное было – сходить по нужде. Ночью спали, привязав себя веревкой и поясным ремнем к трубе, чтобы не свалиться. Было страшновато. После Кандалакши появились электрические провода. Они висели низко, казалось, провод точно тебя зацепит. Нам повезло – в какой-то момент в вагоне открыли дверь, и удалось спуститься в теплушку». В техникуме учащимся полагалась рабочая карточка, полярный паек, и стипендия в 200 рублей, на которую, кстати, можно было выкупить всю карточку. Студенты были прикреплены к столовой, где завтракали и обедали. Также им выдавали талоны на один литр водки и две пачки махорки. «Из всей нашей группы только шестеро не воевали, остальные были фронтовики. Курили мы все. Еду старались подкопить по карточкам, ждали, когда выдадут водку, и тогда устраивали праздник». Летом 1946 года студенты поехали на первую практику, в Печенгу. В этой экспедиции Лаверов заработал свои первые небольшие деньги, кроме того, охота и рыбалка давали заметную прибавку к скудному пайку. Но по-настоящему он попал в геологию в 1948 году, в экспедицию на поиски урана на Терском берегу - от Кандалакши до Поноя. Работы длились почти шесть месяцев. «Я заработал 17 тыс. 400 рублей – огромные по тем временам деньги. На них можно было купить автомобиль. Когда мне выдали всю сумму, то она даже не поместилась в полевой сумке, так как в основном это были мелкие купюры. Счастливый, я поехал домой. Добрался до станции Ерцево, далее, по узкой колее местным поездом до лагерного пункта. Потом 11 км до родной деревни пешком. Конец октября, дождь – как из ведра. Длинная шинель промокла насквозь, стала неподъемно тяжелой. Вокруг темно, хоть глаз выколи. Достал свой дневник, из его листов сделал факелы, чтобы время от времени освещать себе дорогу, иначе можно было заблудиться. Пришел домой, дети спят, родители – на колхозном собрании. Снял с себя промокшую одежду, положил шинель на лежанку, чтобы просушить, да так и заснул, не дождавшись родителей. Утром проснулся, слышу, как мама, затапливая печь, говорит отцу: «Ты поговори серьезно с Николаем – откуда у него такие деньжищи? Мы таких денег в жизни не видели. Может, парень встал не на тот путь. Ты поговори с ним строго, спроси: может, он в какую банду попал, банк ограбили или магазин? Не могут ребенку дать столько денег!» Николай успокоил родителей. Рассказал о работе, объяснил, что это честно заработанные деньги, геологам хорошо платят. Днем они пошли в коммерческий отдел магазина, там уже продавались некоторые вещи – одежда, одеколон, духи, которые никто не покупал, так как денег у колхозников просто не было. Накупили много чего – одежду детям, мелочи всякие, сладости...

В начавшейся еще во время войны «атомной гонке» победа доставалась не только тому, кто первым сделает и взорвет ядерную бомбу. Ставилась стратегическая задача обеспечить производство нового оружия в масштабах, сопоставимых с вероятным противником (как известно, СССР затем сумел и обогнать в этом США). Для этого была необходимо соответствующая сырьевая база. Однако в середине 1940-х разведанные промышленные месторождения урана можно было пересчитать по пальцам. Постановлением СНК СССР комитет по делам геологии Академии наук обязали направить основные научные и инженерные кадры, а также технические и материальные средства на обеспечение геолого-поисковых работ на уран, организовав для этих целей 270 партий, в том числе 28 геологоразведочных, 158 поисково-съемочных и 84 ревизионных, для работы в различных регионах страны. Но в 1949 году стартовало так называемое «Красноярское дело геологов», по которому было репрессировано более 100 человек, обвиненных в «неправильной оценке, заведомом сокрытии месторождений полезных ископаемых и вредительстве»...

В том же памятном для отечественной геологии году Лаверов окончил с отличием Кировский горно-химический техникум, получил квалификацию горного техника-геолога. Затем поступил в Московский институт цветных металлов и золота им. Калинина на геологоразведочный специальный факультет (кафедра геологии, поисков и разведки месторождений радиоактивных и редких элементов), который через пять лет окончил с отличием и получил квалификацию горного инженера-геолога. Теперь вся его жизнь будет связана с ураном. Три года Лаверов учится в аспирантуре и работает ассистентом на родной кафедре, в 1958 году защищает диссертацию «Геология и генезис руд Курдайского уранового месторождения (Южный Казахстан)» и становится кандидатом геолого-минералогических наук. Тем временем поиски урана велись широким фронтом. При этом предприятия отрасли стремились разместить в благоприятных климатических условиях - в западных и южных районах СССР и в странах соцлагеря – ГДР, ЧССР. Всего было создано 12 урановых комбинатов.

В создании урановой отрасли Лаверов сыграл ключевую роль. С 1958 по 1966 годы он - ученый секретарь, затем директором Среднеазиатской геологической станции Института геологии рудных месторождений, петрографии, минералогии и геохимии Академии наук СССР. Проектам в Средней Азии тогда уделялось особое внимание: здесь был более теплый климат, проще строить дороги, да и легче обеспечить режимность объектов. Крупнейшие месторождения были открыты в Туркмении, Узбекистане, Казахстане и Киргизии. На озере Иссык-Куль уран добывали прямо из воды! Затем Николай Лаверов стал заместителем начальника, потом начальником Управления научно-исследовательских организаций союзного министерства геологии, курировал отраслевые геологические институты страны. Одним из важнейших направлений научно-исследовательской и организационной деятельности Лаверова стала экономика минеральных ресурсов. Им была создана государственная система учета и структурирования разведанных запасов полезных ископаемых и структура государственного баланса запасов минерального сырья, действующие и сегодня. Большое внимание Лаверов уделяет новым источникам минерального сырья, проблеме эффективного освоения газа, нефти, угля. Развернутые им исследования и технологические разработки по важнейшим проблемам геологоразведочных работ определили создание крупнейшей в мире минерально-сырьевой базы для отечественной промышленности. В январе 1973 года Лаверов защищает докторскую диссертацию на тему «Геология и условия формирования урановых месторождений в континентальных палеовулканических областях». В 1976 году ему присвоили ученое звание профессора, в 1979 году он становится членом-корреспондентом Академии наук СССР.

Он посетил все урановые месторождения в стране и почти все - за рубежом. Впервые предложил концепцию формирования крупных урановых провинций, сформулировал критерии прогноза и перспективные направления поисков радиоактивного сырья, особо выделяя при этом место уникальных по запасам и качеству руд месторождений. В итоге половина разведанных мировых запасов урана была сосредоточена в СССР, который в итоге к концу 1980-х годов добыл урана больше, чем весь остальной мир, вместе взятый, а в год - до 25 тыс. тонн. На добыче урана шахтеров работало больше, чем в угольной промышленности - более 1 млн человек. «А ведь это очень вредное производство – силикоз, радиация. Долго не поработаешь. И опасно, и вредно. Просто смертность высокая», - рассказывал Лаверов. Для решения этой проблемы под руководством Лаверова были созданы новые высокоэффективные технологии разработки месторождений урана методами подземного выщелачивания - без контакта человека с урановой рудой, обеспечившие мировое лидерство советской атомной промышленности.

В 1983-1987 годах работал первым проректором Академии народного хозяйства при Совете Министров СССР, где впервые организовал и возглавлял кафедру «Использование природных ресурсов и охрана окружающей среды». В 1987 году был избран президентом Академии наук Киргизской ССР и действительным членом АН СССР, а с 1988 года стал ее вице-президентом, возглавив секцию наук о Земле Президиума Академии. Редкое сочетание у Лаверова таланта ученого и крупного организатора оказалось в годы «перестройки» востребованным. В 1988-89 годах Николай Павлович возглавлял научную группу Государственной комиссии по устранению последствий Спитакского землетрясения в Армении, которой руководил председатель Совмина СССР Николай Рыжков. Обосновал безопасность работы Армянской АЭС в Мецаморе, и возможность строительства новых атомных энергоблоков блоков на территории Закавказья. С 1989 года стал заместителем председателя Совета министров Советского Союза - председателем Госкомитета по науке и технике, постоянной Комиссии по изучению Арктики, членом ЦК КПСС, народным депутатом СССР.

«Я горжусь тем, что именно этот период был самым лучшим с точки зрения финансирования науки в нашей стране. Я сразу вышел на Политбюро с докладом, что не выполняются решения 19-й партконференции по развитию науки. И мы получили для Академии наук еще 600 млн. рублей. Мы приняли решение организовать специальные фонды развития науки в каждом ведомстве - по сути это был дополнительный налог на предприятия. Например, в министерстве черной металлургии был установлен норматив в 2,5% от прибыли. Эти фонды стали по совокупному объему были сопоставимы с тем, что выдавало на гражданскую науку государство - порядка 27 млрд. рублей. Кроме того, по нашей инициативе был принят закон о малых технологических предприятиях, которые получали налоговое освобождение на три года. Эти вложения, стали серьезным амортизатором для нашей науки, когда в 1990-е годы резко упало ее финансирование. Я не хочу обелять тот период, но, по моему мнению, движение к инновационному развитию тогда было более динамичным, чем даже сейчас», - вспоминал Лаверов.

Действительно, во второй половине 20-го века советская наука практически приблизилась к тому, чтобы стать главной составляющей экономического базиса - «производительной силой», то есть создать условие для новой революции – научно-технической. За 40 лет общая численность научных работников (включая профессорско-преподавательский и научно-исследовательский персоналы высшей школы) возросла в 12 раз до 1,5 млн человек. Количество научных, научно-педагогических, конструкторских и проектных организаций всевозможных видов превышало 5,5 тыс. К 1989 году в АН СССР насчитывалось около 330 научных учреждений, в которых трудились более 60 тыс. ученых-исследователей, при общей численности работников во всем академическом ведомстве в 225 тыс. человек. Академия насчитывала 323 действительных члена, 586 членов-корреспондентов, 138 иностранных членов. Вплоть да самого распада СССР численность его научного сообщества только возрастала. Однако научно-технической революции так и не произошло: «производственные отношения» развитого социализма оказались в вопиющем несоответствии с развитием науки как «производительной силы».

«Мое глубокое убеждение, что Советский Союз развалился, конечно, во многом именно потому, что мы не смогли решить проблемы научно-технического прогресса. В 1960-70 годы мы были в полной уверенности, что в науке мы находимся на уровне, сопоставимом с американцами, с любыми передовыми в то время странами. Особенно с Францией и Германией. Я очень много работал с Японией, с Кореей, и я это видел. Я думаю, что мы отставали не столько в научных разработках, сколько в их реализации. А это было связано с тем, что так называемое «внедрение» без личного интереса ученого становится малоэффективным. У нас сейчас все, что делалось в науке, принадлежало государству. Это глупость, я понял это уже тогда. Надо было сделать работу в науке и в проектном деле выгодной. Создатель идеи, исследователь, разработчик - все должны получать свою долю, чтобы и дети, и внуки могли пользоваться плодами успешного труда своих родителей. Чтобы весь род чувствовал, что было сделано его членами. Причем нужны не только патенты. И ноу-хау должно быть защищено, и идея должна быть защищена», - отмечал Лаверов.

«Если говорить о направлениях, то главное, в чем мы очень сильно отставали – во всем, что связано с микроэлектроникой, с информационными технологиями, с машиностроением в широком смысле: со станкостроением, приборостроением, аналитическим и измерительным оборудованием. Мы запускали в космос корабли, которые не были оснащены современными приборами, и потому мы не получали информацию, сопоставимую по качеству с той, которую имели американские коллеги. Промышленность не справлялась даже с такой достаточно узкой задачей. Что же говорить о массовой продукции? Я, конечно, пытаюсь понять, почему так получилось. Возможно, было и неумение выбрать главное направление, сосредоточиться. Сказывалась и инерционность мышления, которую очень трудно преодолевать. Мне приходилось возглавлять ответственные комиссии по реализации крупных научно-технических проектов и с большим трудом удавалось находить прогрессивные решения. Это касалось новейшей техники для разработки месторождений, для машиностроения и транспорта, для создания строительных материалов и бытовой техники», - вспоминал Николай Павлович.

В 1991 году Лаверов возглавляет Институт геологии рудных месторождений, петрографии, минералогии и геохимии, в декабре избирается вице-президентом уже Российской Академии наук, отвечая за работы в области наук о Земле, координирует деятельность академических институтов с правительством страны. Возглавлял научный совет РАН по проблемам обороны, комиссию Совета безопасности РФ по развитию стратегических ядерных сил России, участвовал в подготовке решений об их коренном технологическом переоснащении. В 1990-е годы Лаверов продолжал разрабатывать вопросы использования новейших технологий для извлечения полезных ископаемых.

«Говоря об обеспеченности страны минеральным сырьем надо разделять запасы и ресурсы. Ресурс превращается в запас после детальной разведки, то есть получения такой информации, которая нужна для строительства промышленного предприятия. Ресурс - это потенциальная возможность: сколько можно взять минеральных ископаемых вообще, безотносительно к их цене. А запас - это то, добыча чего технологически возможна и экономически оправданна. Месторождение - это технологическое и экономическое понятие. Когда мы считаем, сколько осталось газа, нефти и говорим о 20-ти, о 50-ти годах, мы имеем в виду запасы, а не ресурсы. Мы пока освоили нефтяной ресурс всего на 20%, запасы пригодного только на северном шельфе в современных технологических условиях составляют не более 10% процентов от имеющихся ресурсов. Ресурсов угля вообще необозримо - их использовано 0,1 процента» - отмечал Лаверов.

Но главной и самой важной темой для него стала природоохранная проблематика. Лаверов последовательно отстаивает приоритет экологической безопасности в ходе организации крупномасштабных современных производств. Он организатор и руководитель государственных научно-технических программ, направленных на реабилитацию загрязненных радионуклидами территорий, им предложены новые технологии устранения радиационной опасности, включающие весь комплекс работ по обращению с радиоактивными отходами, разработку геолого-геофизических основ для выбора мест размещения радиоактивных отходов в глубоких горизонтах земной коры. С 1997 года Лаверов - председатель Межведомственной комиссии по экологической безопасности Совета Безопасности РФ и глава Научного совета РАН по проблемам экологии и чрезвычайным ситуациям.

«Я считаю, что самым главным и серьезным вызовом для России являются проблемы экологии: здоровье людей, здоровье природы и состояние животного мира. У нас сейчас состояние экологии оценивают только по предельно допустимым концентрациям (ПДК). Но подавляющее число предприятий, чтобы выполнить эти нормы, просто разбавляют свои отходы в большом количестве свежей воды, и получают нормальный ПДК. А вредные вещества от этого никуда не исчезают. В развитых странах используются многие важные показатели, которые мы не можем определять - нет технических средств, соответствующей аналитической аппаратуры. Кроме того, крайне важно сохранение биоразнообразия. Необходимо комплексное нормирование качества среды, которого у нас нет. Но чтобы все мы на своих рабочих местах осознали масштаб экологических проблем, необходимо всеобщее экологическое образование - от детского сада до руководителей страны», - это мнение академика Лаверова сегодня как никогда актуально.

На своей малой родине, в Коношском районе, в селе Климовское, он организовал стационар Академии наук, занимающийся экологическими проблемами. 15 лет назад во время одной из командировок мне довелось побывать там, попариться в уникальной бане «по-черному», выкупаться в кристальной чистоты озере, и сидя на бережку поразмышлять об удивительной судьбе простого крестьянского паренька из Архангельской глубинки, ставшего «урановым Ломоносовым» 20-го века…

Ну а что наука? Наука как общественный институт не может не эволюционировать, откликаясь на изменения в обществе и экономике, в ней самой, наконец. В 1991 году Россия унаследовала около 75% процентов научных кадров СССР. Если говорить об ученых-исследователях, составляющих главный капитал любой науки, то их насчитывалось 1,2 млн. человек (с учетом профессорско-преподавательского и научно-исследовательского персоналов высшей школы). К 1998 году это число уменьшилось примерно до 670 тыс. Главный урон понесла прикладная наука - та, которая обеспечивает экономическую отдачу науки в целом. Она лишилась почти половины своих исследователей и разработчиков: к 1998 году их оставалось 370 тыс. «Невозвратные» потери за счет эмиграции составили в 1990-е годы только около 3% от общего оттока исследователей. Примерно столько же ученых временно пребывали за рубежом по разнообразным профессиональным поводам. СМИ обычно писали, что уезжают «лучшие». Ну, это еще как посмотреть - речь идет скорее о шустрых, чем о лучших, а это, согласитесь, не одно и то же. Если же говорить о Российской Академии наук, то численность ее исследователей сократилась с 79,9 тыс. в 1991 году до 44,8 тыс. человек в 2017 году, а общее число работников с 226 тыс. до 123 тыс. человек. Они трудятся в 1008 академических учреждениях, включая институты, научные центры, обсерватории, научные станции, ботанические сады, библиотеки, архивы, музеи, заповедники и иные организации. А вот число академиков значительно выросло. Сейчас Российская академия наук насчитывает 871 действительного члена и 1099 членов-корреспондентов. Кроме этого, 460 зарубежных учёных ныне являются иностранными членами РАН. Ближайшие выборы новых академиков должны состояться этой осенью…