Путешествие в Небесный Иерусалим. Представление о рае и аде в искусстве

Рай в представлении ранних христиан — город, Небесный Иерусалим. Откровение святого Иоанна Богослова рисует его образ через городскую символику — стены, украшенные драгоценными камнями, золотая улица, озаренная божественным светом. В Средние века появилось пасторальное представление о рае: луг, нежные животные, плеск речушек. Образ Небесного Царства стал одной из главных тем мировой культуры на протяжении многих столетий. Об этом рассказывает доцент кафедры культурологии и религиоведения Высшей школы социально-гуманитарных наук и международной коммуникации САФУ Ирина Фельдт. 

В воплощении образа рая и ада в искусстве точкой отсчета, если говорить о европейской традиции, будет средневековый христианский религиозный контекст. Что касается более светского личностного видения, то данная тема получила свое развитие в культуре Ренессанса. Это была эпоха, когда ключевым в постижении мира стало антропологическое измерение, когда человек был уподоблен Богу, особенно в творчестве. В этот период представления о рае и аде обрели конкретную визуализацию места. Образ ада и структуру его кругов детально разработал Данте Алигьери в «Божественной комедии». А знаменитый художник Сандро Боттичелли воплотил этот образ в своих иллюстрациях к данному произведению, особенно яркой стала работа «Карта ада» (другое название - «Бездна ада»). 

Сегодня этот образ оказался востребован в массовой культуре благодаря книге Дэна Брауна «Инферно» и ее экранизации. Из эпохи Северного Возрождения самыми известными визуальными образами ада стали работы Иеронима Босха. Наверное, именно в северных странах закрепилась традиция конкретизировать место действия религиозных сюжетов и образов. В творчестве живописцев история Нового Завета разворачивается на улицах нидерландских городов и немецких ландшафтов. Символика ада и рая – мрак и свет. С другой стороны, образ адского огня фактически воплотил идею двойственности, оборотности всего сущего.

Эпоха Ренессанса показала «обратную сторону титанизма» (словами А.Ф. Лосева), выявила, что человеку свойственно расширять границы дозволенного до бесконечности. Мы получили взлет искусства и низкие, грязные поступки в жизни, когда человек всемогущество приравнял к вседозволенности. Становление личностного самосознания привело к тому, что человек сам определял концепт добра и зла и чаще всего исходил из того, что ему было выгодно считать таковым. Это связано с буржуазным развитием общества, идеями Реформации, может быть, этикой протестантизма, потому что богоугодным стало считаться все, что удается, и любые жестокие действия оправдывались идеей: раз вам везет, значит, Бог на вашей стороне. 

В эпоху Нового времени, начиная с XVII века, образы ада и рая почти не встречаются. Точнее, в религиозном искусстве каноническая образность сохранилась, а вот  светское мышление перевело идею веры в иной контекст. С развитием науки, с великими географическими открытиями, которые привели к познанию земли, стало ясно, что найти райские кущи или бездны преисподней в реальных ландшафтах невозможно, и в искусстве данная  проблематика переместилась в этическую плоскость. Кратко эту формулу можно обозначить так: «рай и ад внутри нас». Уже гуманисты дали возможность такого обоснования. Известна цитата итальянского мыслителя эпохи Возрождения, представителя раннего гуманизма Джованни Пико дела Мирандолы: Бог сказал Адаму: «Я не сделал тебя ни земным, ни небесным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, формировал себя в образе, который ты предпочтешь... Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в высшие, божественные...». Раз так, то все внутри нас. Не телесность и духовность противостоят друг другу в человеке, а то, как мы сами определяем ключевые ценности. Поэтому тема «ад-рай» ушла в литературу, покинула визуальную образность. 

Сомнения, внутренняя борьба, противостояние уходят в споры, что есть добро и зло, что есть рай и ад, что значит мучение грешника: может, это муки совести? Безусловно, эти идеи характерны для русской литературы. Это хрестоматийно, это Достоевский, конечно. Что-то в размышлениях о рае и аде переплелось с историческим контекстом. Например, в нашей истории это тема революционного движения на раннем, разночинском этапе, тема террора. В искусстве реализма XIX века была попытка трактовать эти вещи через жертвенность, провести аналогию с христианской традицией. Такую трактовку можно встретить у передвижников, сторонников эстетики Н.Г.Чернышевского: например, работы Ильи Репина «Отказ от исповеди», «Арест пропагандиста». Казалось бы, персонажи против Церкви, но при этом они подаются как жертвы, которые сознательно обрекли себя на погибель во имя всеобщего блага. 

Само сочетание «адские мучения», если мы говорим о XIX веке и особенно о русской культуре, то это, конечно, душевные муки — переживания по поводу нарушения правил (причем необязательно религиозных), которые важны. Люди верят в правоту своего дела,  и, если изменяют по каким-то причинам этому делу, нарушают правила, испытывают муки. 

Если мир рая и ада непостигаем разумом, научной логикой, экспериментальным путем, то, соответственно, и географической привязки у него быть не может. Да, можно назвать «райским островом» красивое место, но в переносном значении. При этом надо иметь в виду, что поиски места, где было бы так же хорошо, как в раю, свойственно человеку. Причем сразу встает проблема разницы ожиданий: одному хорошо, когда все есть, высок уровень комфорта,  можно ничего не делать и лишь активно развлекаться, а другому достаточно того, чтобы ничто не нарушало покой. И нам известны исторические примеры, когда, стремясь воплотить в реальной жизни «райскую жизнь», люди платили за это адскими муками. 

Что касается религиозной традиции изображения рая и ада, то они восходят к тем далеким временам, когда настенные росписи в христианских храмах создавались как Библия для неграмотных. Образы располагались иерархично: наверху — Бог, архангелы, Богоматерь, апостолы, святые, евангельские сюжеты, а внизу — мучения грешников. Так что на уровне глаз человека находилась четкая образность преисподней. Тогда еще не существовало устойчивого церковного канона и мастера расписывали храм так, как себе это представляли. Точка отсчета —  желание визуализировать Библию как Священное Писание для людей, которые не могут в этом разобраться, правильно истолковать. А визуальный образ воспринимается легче, чем текстуальный, описательный. Видя изображенные мучения, человек представляет, что ждет грешника, и это некая попытка предостеречь. Художественные образы во многом были обусловлены той обстановкой, в которой они появились. Тем более, что это было время реальных мук — жестоких казней, пыток. Образ страшных мучений, истязаний большинству людей был понятен, особенно народу простому, которого и били, и пытали. По крайней мере, люди, которые рисовали, как мучаются  горящие грешники, имели вполне реальное представление об этом. Ведь казни совершались публично — будь то сожжение еретиков или колдунов, это было зрелище, на которое ходили в обязательном порядке. Увиденные сцены потом подпитывали образы, которые люди себе представляли. 

Наши предки верили в разные чудеса, например, в людей с песьими головами (киноцефалов). Приходили паломники из святых мест и рассказывали о таких феноменах. И все верили, почему нет? Ведь знакомый мир существует по христианским законам, а вот тот мир, иной, живет без Божественного закона и, соответственно, там может быть все что угодно. А вот позже, когда мир начинает постигаться рационально и научное знание становится системным, весь основной контекст образности «рай-ад» переносится извне вовнутрь. 

Пока ребенок маленький, он готов принять веру без размышлений, но, попав в сферу знаний, рационального миропостижения, он задастся вопросом: о чем речь, где это все? Если нет среды, которая воспитывает религиозные чувства и позволяет жить по определенным канонам, современная система жизни, знания и искусства даст широкий простор для сомнений, и человек должен это как-то осмыслить.

Сама бинарная позиция рая и ада устойчива. Пожалуй, это те категории, о которых есть мнение у каждого, даже у тех, кто далек от религиозных представлений. Люди могут не знать богословский текст, но готовы признать: да, в раю блаженство, а в аду мучения. Мне кажется, в этом присутствуют некие грани шкалы: от самого хорошего до самого плохого. Когда мы говорим, что испытываем адские муки или, наоборот, нам хорошо, как в раю, мы все-таки понимаем, что соотносим свои чувства с определенной ценностной шкалой, имеющей христианскую основу. А иначе как ощутить, что нам хорошо? Надо обязательно с чем-то сопоставить. Повторюсь, что здесь мерилом становится категория этическая, категория совести.

(по материалам Архангельской епархии)