Лестница, ведущая в Небо. Профессор Несанелис о романе Людмилы Улицкой "Лестница Якова"

Хочу начать с главного – от романа Людмилы Улицкой «Лестница Якова» исходит глубокое благородство! Это касается содержания, стиля, обложки книги, благодарностей. Всего, в общем! Благородства и чувства собственного достоинства (не имеющего, конечно, ничего общего с гордыней) не хватает всем эпохам, странам и культурам. Но их дефицит в современной России ощущается особенно остро и, пожалуй, даже трагично. В этом смысле «Лестница Якова» - это глоток свежего, живительного, а, может быть, и спасительного воздуха.

От Осецкого до Бродского

Если исходить из названия романа (восходящего, конечно, к Книге Бытия), то его главным героем следует считать Якова Осецкого, впитавшего, очевидно, существенные черты своего тезки Якова Улицкого, деда писательницы.

В одной из первых глав молодой еще Яков Осецкий обдумывает экономические и философские основания марксизма. И замечает, что у Маркса есть убедительно звучащие аргументы и выводы, но принять их затруднительно с эстетической точки зрения. О, как это перекликается с глубокими суждениями Иосифа Бродского о соотношения языка, времени и пространства, формы и содержания, эстетики и этики! (Замечу в скобках, что тема эта детально обсуждается в превосходных книгах Бенгта Янгфельдта «Язык есть Бог» и Эллендеи Проффер «Бродский с нами») Вот в этом-то «эстетическом» (то есть решающем, в понимании Бродского) смысле роман Улицкой настолько притягателен и «обаятелен», что заставляет читать его только с короткими перерывами на сон и кофе… И как важна эта эстетическая составляющая сегодня, когда чувство меры, вкуса и достоинства оказывается категорией фундаментальной и мировоззренческой, а отнюдь не факультативной.

Художественное и научное

Замечательный ученый и философ Василий Васильевич Налимов (1910-1997), с которым я имел счастье быть хорошо знакомым и состоять в переписке, с воодушевлением поддержал в ходе одного из наших долгих разговоров оценку книги Клода Леви-Строса «Печальные тропики» как произведения «научно-художественного». Развивая эту мысль, роман «Лестница Якова» можно было бы назвать, мне кажется, произведением «художественно-научным». История театра и музыки, происхождение и эволюция живой материи и математические формулы, ее описывающие, соотносимые с фундаментальными, бытийными вопросами, органично вплетены в художественную ткань романа. Но они имеют и самостоятельное, так сказать, «познавательное значение». Если мне доведется вернуться к преподаванию в университетах, то буду обязательно рекомендовать своим слушателям читать Улицкую (как и Акунина, впрочем). И не только «Лестницу Якова», но и «Даниэля Штайна», конечно!

Божественный Текст

Религиозно-философский контекст научных проблем, затронутых Улицкой, наиболее полно излагает в романе математик Григорий Либер, певец интегрального Божественного текста, задаваемого Торой. Легкая ирония (или мне показалось?) в отношении этого героя не отменяет возможной авторской солидарности с некоторыми его ключевыми тезисами, поддержанными в полной мере в романе «только одним каббалистом из Цфата». Но те, кто бывал в Цфате или просто знают о нем, понимают, что этого «одного каббалиста» может быть вполне достаточно, чтобы признать те или иные одобренные им мысли вполне состоятельными…

Научный и религиозно-философский вектор романа получает некоторое особое звучание на двух последних страницах, где автор упоминает друзей и коллег, помощь которых при написании книги оказалась особенно значимой. Среди замечательных имен есть два, особенно мной чтимых. Это Екатерина Юрьевна Гениева, чьи земные дни завершились в прошлом году, и здравствующий ныне замечательный математик Владимир Андреевич Успенский.

Благодарность за благодарность

Я неплохо знал Екатерину Юрьевну, нас познакомил великий Вячеслав Всеволодович Иванов. Мы несколько раз встречались у него на даче в Переделкино и переписывались, хотя и не регулярно. Гениева была удивительно глубоким, невероятно образованным, собранным, отчасти строгим (должность генерального директора Библиотеки иностранной литературы к этому обязывала) и одновременно очень добрым и отзывчивым человеком.

В Библиотеке Иностранной литературы имени Рудомино в Москве в годы ее директорства происходили исключительно интересные семинары и конференции, в том числе посвященные памяти и творческому наследию трагически погибшего в 1990 году священника и церковного писателя, о. Александра Меня. Мне кажется, что некоторые идеи, выводы и гипотезы, звучавшие на тех форумах, и оставившие в душах участников глубокий и благодарный след, как-то перекликаются, может, быть, не только с рассуждениями Григория Либера, но с общим духом высочайшего благородства романа, открытости и неутолимой интеллектуально-духовной жажды героев книги Улицкой…

В общем, я очень благодарен Людмиле Евгеньевне за исключительно трогательные слова в адрес Екатерины Юрьевны…

Физика и лирика

С Владимиром Андреевичем Успенским (старшим братом выдающегося филолога Бориса Андреевича Успенского) мы встречались дважды или трижды в Москве у моего доброго знакомого Андрея Зорина (ныне профессора литературы Кембриджского университета). В ходе тех встреч Владимиром Андреевичем и Андреем Леонидовичем обсуждалась современная российская поэзия, в частности, стихи Дмитрия Пригова.

Слушая собеседников и участвуя тогда (1989-1990) в обмене мнениями, я впервые по-настоящему почувствовал глубочайшую взаимную связь «физики и лирики». Герои Улицкой говорят об этой взаимосвязи убедительно и ярко. И мне кажется, что любой неравнодушный читатель романа будет очарован красотой взаимной переводимости разных языков, кодов и дисциплин, подразумевающих наличие того Текста, который предшествовал Времени и Пространству.

Литературная игра

В свое время, прочитав замечательную книгу Ю.М. Лотмана «Комментарии к роману А.С.Пушкина «Евгений Онегин», я понял, что роман в стихах во многом соткан из скрытых цитат и реминесценций, понятных иногда только посвященным, а иногда и более широкому кругу образованных читателей. Такого рода литературная игра, подразумевающая отсылки к иным текстам, как правило, может являться надежным показателем художественных достоинств того или иного произведения. Роман Людмилы Улицкой тоже, несомненно, отнюдь не чужд этой тонкой игре.

В «Лестнице Якова» угадываются, как мне кажется, довольно прозрачные отсылки к «Войне и миру» Толстого (имея в виду скрытые цитаты) и роману Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества» (имея в виду сюжет и специально повторяемость имен). Впрочем, этими двумя великими книгами литературная, научная и философская игра здесь не ограничивается. Радость узнавания и/или распознавания литературных предшественников внутренне соответствует той неодолимой тяге Якова Осецкого к знаниям, науке и творчеству, которая является едва ли не важнейшей чертой его морального и духовного облика. Лестница Якова Осецкого в этом смысле прямо продолжает ступени той лестницы, которая связывала библейского Иакова с Небом… Так что влияние еще одной Книги на роман Людмилы Улицкой вполне очевидно и специально подчеркнуто названием…

Философ Карсавин

Последний лагерный срок литературный Яков Осецкий (и, вероятно, его прототип Яков Улицкий) отбывал в Абези (тогдашняя Коми АССР, ныне Республика Коми) под шахтерской Интой. Яков Осецкий был «приобщен к тайне о том», что на лагерном кладбище нашел последнее пристанище великий религиозный философ Лев Платонович Карсавин (1882 1952). Согласно роману, и так было в действительности, литовский доктор из заключенных после вскрытия усопшего Карсавина зашил ему в живот капсулу с его именем. Доктор надеялся, что по капсуле потомки опознают Карсавина и «поставят памятник философу». Замечу только, что Карсавин был профессором (до 1940 года) не в Вильнюсе (как полагал Яков Осецкий), который до Второй Мировой войны был польским, а в Каунасе, тогдашней столице независимой Литвы. Впрочем, это не принципиально, конечно.

Зато принципиально важно то, что надежды литовского врача оправдались спустя почти через сорок лет самым неожиданным образом. Могилу Карсавина чудесным во всех отношениях образом обнаружили на старом лагерном кладбище философ Владимир Шаронов, археолог Виктор Семенов и архимандрит Трифон (Плотников). А благодарные литовцы, спустя несколько лет, действительно установили в Абези памятный крест. Эта история и другие карсавинские сюжеты, кстати, глубоко и увлекательно описаны Владимиром Шароновым в ряде статей и замечательных документальных фильмах «Душа любить осуждена» и «Уроки обреченной веры»

Осецкий и Карсавин

Мне кажется, литературного Осецкого и реального Карсавина многое сближает. Они всю жизнь учились и щедро делились своими энциклопедическими знаниями со всеми, кому это было интересно. Они много и плодотворно работали, искренне и глубоко любили свою Родину и ее культуру. Оба оказались «классово чуждыми» советской власти, а потому не могли служить России в той мере, в которой они бы этого хотели. Советской России долгое время вообще были не особенно нужны интеллект и образование, свободная мысль и подлинное творчество.

Носителей того, другого и третьего в худшем случае уничтожали физически (во всяком случае, до 1953 года), в лучшем - вытесняли на социальную и любую иную периферию. Трагедию не востребованности пережить могли не все, даже при условии относительно сносного материального существования. Меня в этой связи часто поражает, что даже, казалось бы, не глупые люди готовы сегодня рассуждать о Сталине с его зверскими лагерями и бессмысленными убийствами как об «эффективном менеджере». Помилуйте, «эффективен» тот правитель (руководитель), который бережно относится к интеллектуальному потенциалу нации и страны, а не уничтожает его с бессмысленной жестокостью.

Сегодняшнее российское промышленное, технологическое, научное и культурное отставание от мировых лидеров во многом обусловлено безумствами этого самого «эффективного менеджера» и его доблестной команды. Книга Людмилы Улицкой заставляет еще раз серьезно об этом задуматься.

P.S. В историческом смысле, в земной истории Яков Осецкий, безусловно, проиграл. Он не смог, в силу обстоятельств, реализовать в полной мере свои многочисленные таланты и способности, пережил многочисленные аресты и лишения, предательство близких и любимых людей и умер в бедности и почти в одиночестве.

В метафизическом смысле и в измерении небесном он, конечно, убедительно победил. Как и его далекий предок, патриарх Иаков, поименованный в известный момент Израилем. И в нем, родоначальнике колен Израиля, как мы помним, благословились все земные племена… Этой высокой миссии потомка Иакова (Израиля) Яков Осецкий оказался в полной мере достоин.

Дмитрий Несанелис