Павел Флоренский. Судьба священника в Советской России

Об отце Павле Флоренском, репрессиях и преследованиях советской эпохи, о «человечной» святости и семейной памяти корреспондент «Вестника митрополии» Екатерина Суворова беседует с Александром Флоренским — российским художником, графиком, иллюстратором, внучатым племянником священника Павла Флоренского.

— Расскажите, пожалуйста, какая степень и линия родства связывает вас с отцом Павлом?

— Павел Александрович был братом моего деда, Андрея Александровича Флоренского.

— Как и когда вы узнали об отце Павле? В какие годы, сколько лет было вам самому? Как родные объясняли вам его судьбу и место в семейной истории?

— Признаться, точно не помню, но, кажется, лет в 12 я уже знал о таком родственнике, а родные объяснили его судьбу и место в истории вполне адекватно. Примерно тогда появилась одна из первых официальных публикаций отца Павла — отрывок из «Воспоминаний детства» в альманахе «Прометей». Я украл этот альманах в школьной библиотеке (чего не стыжусь), прочел, и мне очень понравилось. До сих пор эта книга стоит у меня на полке на даче.

— Отец Павел был священником и богословом во времена гонений на Церковь и погиб за свою веру. Потрясло ли это вас — ребенка или молодого человека, рожденного при коммунистическом и атеистическом строе?

— Надо сказать, что про коммунистический и атеистический строй годам к двенадцати я уже все понимал, так как рос в нормальной семье, где все называлось своими именами, да и к тому же сам видел всю подлость и пошлость советской власти. Помню, как в 6 классе мы издевались с моим одноклассником Димой Ливеровым над заметками в газетах в духе «сам я Солженицына не читал, но этого клеветника надо изгнать из страны» (тогда как раз шла кампания травли Солженицына). Так что особенно потрясти меня ничто не могло – я с детства путешествовал с родителями по стране, видел разоренные и уничтоженные церкви и монастыри, и никаких сомнений в том, кто все это сделал, у меня не было.

— Поменяло ли вас знание об отце Павле и его пути? Как оно на вас повлияло? Поменяло ли оно ваше представление о государстве, о «стране, где так вольно дышит человек», и где ваш родственник был убит властью без вины?

— Думаю, что поменяло, я ведь с детства дружил с его тогда уже немолодыми детьми и взрослыми внуками, понимал весь ужас революции и репрессий не абстрактно, а применительно к родственникам, членам семьи. А повлияло это знание видимо тем, что мое презрение и брезгливость по отношению к советской власти укрепилось, а уважение к погибшим и пострадавшим возросло.

— Сидеть ребенком за партой и слушать про победивший социализм, уже зная о преступлениях режима, — какие мысли, чувства это рождает?

— Ну, в моей семье был не один такой человек — еще один брат моего деда, Александр Александрович, этнограф и литератор, погиб в лагере. А вранье про социализм и коммунизм я научился игнорировать достаточно рано, долго не вступал в комсомол, например, — хотя перед самым окончанием школы дал слабину и всё же вступил в эту мерзкую организацию, так как очень хотел поступить в институт вместо службы в армии. Боялся, что неучастие в комсомоле сможет помешать моему поступлению. До сих пор жалею, что совершил этот трусливый шаг, так как в институт поступил с блеском и, скорее всего, никто бы не обратил внимания на этот пункт, как я сейчас понимаю.

— Отец Павел был осужден и расстрелян за якобы «участие в контрреволюционной и национал-фашистской организации». Вы родились уже после его реабилитации, когда о нем, вероятно, можно было говорить свободно. Можно ли было, если преследования и репрессии в той или иной форме продолжались вплоть до восьмидесятых годов? Преследовали ли — в той или иной форме — вас или ваших друзей — художников, музыкантов — не разделявших государственную идеологию?

— Ну, в 80-х годах было всё же полегче, чем при Сталине, но однажды в жизни беседу с человеком из КГБ пришлось иметь и мне. Когда мне было 24 года, и я дружил с художниками андеграунда, меня вызвал на беседу сотрудник комитета: он дал понять, что знает обо мне всё, и пытался завербовать меня. Хотел, чтобы я рассказывал о том, что происходит на открытиях и обсуждениях выставок нонконформистов. И хотя я не был Зоей Космодемьянской и не плюнул ему в морду (а стоило бы), но тем не менее дал понять, что делать этого не буду. А потом случилась перестройка и больше я с этой организацией не сталкивался.

Но среди моих знакомых были люди, отсидевшие за свои убеждения именно в 70-х и 80-х годах, например Владимир Пореш, издававший самиздатовский религиозно-философский журнал, или отец Павел Адельгейм, чью историю объяснять не надо; дважды сидел в тюрьме мой близкий друг гениальный поэт Олег Григорьев.

И если напрямую сажали немногих, то отравляли жизнь всем нормальным людям — лучшие художники, поэты и писатели должны были работать сторожами, кочегарами, дворниками, опасаясь обвинения в тунеядстве. Помню, как я ходил с Цоем за компанию в банный трест — он устраивался там уборщиком в бане, мыть по вечерам ее помещение из шланга. Сейчас это звучит смешно — ведь к этому моменту все его лучшие песни были уже написаны.

— Мы знаем, что в тридцатые годы родственников осужденных по контрреволюционным статьям преследовали, и очень жестоко. Удалось ли — и как? — отцу Павлу защитить своих родных от репрессий, постигших его самого?

— По счастью, дети и внуки отца Павла впрямую не пострадали, но, конечно же, они были детьми врага народа, и это не могло не наложить отпечатка на их судьбу с раннего детства. По воспоминаниям моей бабушки, мой дед, будучи гениальным изобретателем и руководителем секретного конструкторского бюро, всю жизнь держал в прихожей чемоданчик с вещами первой необходимости, ожидая ареста. Но, видимо, он был уж очень хорошим изобретателем (а работал он в области вооружения военных кораблей), и его — на удивление — не тронули.

— Менялось ли ваше восприятие пути отца Павла?

— Конечно, ведь я с годами больше узнал и о нем самом, и прочел больше его книг, статей, писем, побывал на Соловках. Поражаюсь его гениальности во всех областях и подлинному христианскому смирению.

— Есть ли работы, мысли, цитаты отца Павла Флоренского, которые наиболее дороги Вам? Если да, то какие?

— Я чуть ли не каждый год перечитываю «Воспоминания детства», мне эта книга кажется одной из двух величайших книг о собственном детстве. В конце этой книги есть «Завещание», адресованное отцом Павлом своим детям, но я и к себе применяю эти советы. Вторая книга – «Другие берега» Набокова, хотя более разных людей, разного детства и разных судеб трудно себе представить.

— Во все годы после расстрела семья сохраняла память об отце Павле. Кто был основным хранителем его памяти в те годы, позже, сейчас и после смерти игумена Андроника?

— Сын отца Павла Кирилл Павлович, крупный ученый, академик, геолог с мировым именем; внук Павел Васильевич, тоже крупный ученый, и тоже геолог, ну и, конечно, отец Андроник (Александр Сергеевич Трубачев).

С самого начала вместе с отцом Андроником музеем активно занималась Мария Сергеевна Трубачева, сестра отца Андроника, и думаю, что и впредь будет заниматься. Других сведений у меня пока нет, но, полагаю, что дело начатое отцом Андроником, несомненно продолжится, хотя порою кажется, что с его работоспособностью и целеустремленностью он успел опубликовать всё, что можно.

— Интересы отца Павла Флоренского были обширны: тут и богословие, и химия, и вечная мерзлота, и диэлектрики, и механика, и искусство. Насколько мне известно, потомки отца Павла также имеют множество самых разных интересов, среди них есть даже эксперт по чудесам (звучит замечательно). Расскажите о том, чем занимались и занимаются дети, внуки и правнуки отца Павла, какие профессии они представляют?

— Эксперт по чудесам — это как раз Павел Васильевич, он, насколько я знаю, входит как ученый в некую комиссию по чудесам, которая рассматривает случаи мироточения икон и подобные этому явления, пытаясь отделить реальность от вымыслов. В основной своей жизни он, как я уже сказал, академик, геолог и преподаватель ВУЗа. Вообще, очень многие из детей и внуков и даже правнуков отца Павла стали геологами, это какая-то семейная профессия прямо. Ну, а еще много художников — три сестры отца Павла были художницами, вот и я, и мои родители, и мои жена и дочь тоже пошли по этой линии. В Москве есть мой племянник Василий, из геологов переквалифицировавшийся в живописцы.

— У самого отца Павла было пятеро детей. Насколько мне известно, семейное древо Флоренских вообще раскинулось весьма обширно. Это большая семья с большим количеством детей. Известно, что к своим детям отец Павел относился очень внимательно, чутко и глубоко. Известно также, что отец Павел критически относился ко многим чертам и свойствам тогдашнего образования — школ, гимназий. При этом Флоренские-дети — это ученые, художники, образованная интеллигенция, то есть, как раз те, кем обычно хотят видеть родители своих детей.

Есть ли в семье какая-то общая константа воспитания детей? Что, если не строгость, свойственно Флоренским вообще как родителям?

Ваша дочь — известный художник. Что для вас наиболее важно в воспитании, в жизни с ребенком — маленьким и уже взрослым? Думаю, это актуальный вопрос во все времена и тем более в наше, когда родители сетуют, что их дети ничего не хотят, и никакая строгость этому не помогает.

— Трудно сказать, и за других Флоренских я тем более судить не берусь, но мне кажется, что своих детей надо любить и уважать, стараться быть с ними на равных, вот и вся хитрость. Мне кажется, что во всяком случае сейчас мы с дочерью общаемся на равных — например, я всегда прислушиваюсь к ее советам в художественной сфере. Она обладает безукоризненным вкусом и высоким профессионализмом, так что если когда-то она пользовалась моими советами (что и сейчас порой случается), то теперь и я часто интересуюсь ее мнением по поводу моей работы. К тому же моя дочь образованнее меня: прочла больше серьезных книг, знает английский намного лучше, чем я, разбирается в вопросах философии, ну и так далее…

— Как вы рассказывали об отце Павле и эпохе, в которую он жил, своему ребенку? Как в вашей семье отмечают дни его памяти и дни памяти жертв сталинских репрессий?

— Моя дочь, разумеется, всё обо всем знает, она взрослый широко образованный человек, довольно известный художник. А отмечать какие-то даты в нашей семье не принято, мне это кажется излишне пафосным, и я уверен, что и Павел Александрович считал бы точно так же. Из его воспоминаний о своих родителях (то есть моих прадедушке и прабабушке) ясно, что в семье всегда был культ простоты, и всякий пафос семейной традиции был чужд.

— Возможна канонизация отца Павла. Насколько мне известно, основной вопрос, который мешает этому — его признательные показания, которые после реабилитации становятся недействительными и теоретически не должны бы иметь определяющей силы. Как вы думаете, почему отец Павел признавался в том, чего не совершал? Есть информация, что ему предлагали выйти из лагеря на свободу, но он не сделал этого. Почему?

— Всем известны методы, которыми в НКВД заставляли подписывать показания, посмотрите на последнюю фотографию о. Павла из следственного дела, и этот вопрос будет снят. Кроме того, думаю, что кроме физических пыток широко применялся шантаж: обещание расправиться с женой и детьми. Я уверен, что предложения выйти из лагеря на свободу НКВД не делало никому, а вот информация о том, что еще до ареста его приглашали с семьей выехать в Прагу — да, есть, но это предложение он отверг. Полагаю, что по простой причине — он принципиально не хотел уезжать из своей страны, что бы в ней ни происходило. Я его очень хорошо понимаю. Пусть уезжают те, кто испоганил эту страну.

— Что конкретно испоганили революция и советские годы в нашей стране? Что в коммунистической эпохе имеет самые удручающие последствия для нее сейчас?

— Большевистский переворот уничтожил всё лучшее в России. Убил множество прекрасных людей, а кого не убил, того развратил или искалечил физически или нравственно, сжег усадьбы и библиотеки, разворовал музейные коллекции, уничтожил тысячи церквей, переселил или практически уничтожил целые народы, всем нормальным людям этот список преступлений Ленина-Сталина и иже с ними известен, нет смысла повторяться.

— Многие люди хотят уехать из России. Вы были во многих странах, видели множество прекрасных городов — вам никогда не хотелось уехать?

— Мне никогда не хотелось уехать из России, я очень тесно связан с Петербургом и не могу себе представить, что я его навсегда покидаю. Хотя подолгу живу в Грузии, и много путешествую по стране и миру.

— Для вас отец Павел — святой?

— Да.

— Наверное, многие сказали бы, что святой — это человек изначально «не от мира сего», что он не может совершить ошибки, не может быть причастен чему-то человеческому, зато наоборот, может совершить чудо, и так далее. Что лично для вас означает понятие святости вообще и на конкретном примере отца Павла?

Святитель Николай географически и исторически жил далеко и при этом совершал и совершает великие чудеса, и его святость понятна, легко объяснима любому человеку.

Отец Павел жил недавно, и сейчас живет круг поколений, очень близкий к нему — есть интервью его внуков, данных буквально в наши дни, в эти годы. Живо предание его детей о том, каким он был в повседневной, семейной, домашней жизни. В чем проявляется святость живого человека, о котором мы знаем куда больше человеческого, чем агиографического, иконографического?

— Как мы знаем, святыми могут стать и мытарь, и блудница, и преступник, что уж говорить о таких гениальных людях, как Павел Флоренский, проживший почти на наших глазах жизнь, полную тягот и страданий. И как раз это «человеческое» знание для меня намного более убедительно, чем полулегендарные свидетельства многовековой давности, в которых жизнь святых выглядит несколько абстрактно и дидактично и, как правило, несколько лубочно. Я был в пещере святого Франциска в Ла Верне в Италии и в доме отца Павла в Загорске, и этот дом мне говорит о святости не меньше, чем та пещера, «при всем уважении», как говорится.

— Как это — быть родственником святого? Накладывает ли это на вас какие-то внутренние обязательства перед самим собой, дает ли чувство заступничества, влияет ли на мироощущение? Каково значение пути отца Павла, его фигуры, его жизни — в жизни вашей?

— Масштабы личности Павла Флоренского и моей настолько несоизмеримы, что на этот вопрос не знаешь, что и ответить. Хотелось бы прожить оставшуюся жизнь достойно и успеть побольше всего сделать, по возможности — хорошего.

Екатерина Суворова