Пёрышки

Методика поиска себя

- А зачем вы впутались в эту историю, писатель? Зачем вам Зона?

- Вдохновение, профессор, вдохновение. Иду выпрашивать.

- Так вы что, исписались?

- В каком-то смысле.

«Сталкер»

- Я, дурак, жалею, не взял тогда журнала. Возможность была...

Это случилось в районе Диксона, на небольшом скалистом утёсе в северо-восточной части Карского моря, при выходе Енисейской губы в Северный Ледовитый океан. Мы остановились там с экспедицией на одну ночёвку. На острове всех строений - домик метеорологов. Лишь в одном месте можно посадить вертолёт, да и то нужно быть малой авиации великим гуру: мешали установленные на метеоплощадке два флюгера и антенна. Из вертолёта захватили спальники и малую толику продовольствия, с расчётом на вечер. Заходим в дом... Чувствовалось, давным-давно здесь никто не бывал - затхлый запах сырости встретил, едва переступили порог. С полу я поднял влажную книгу в коричневом переплёте: «Наставление гидрометеорологическим станциям и постам» -Утверждено Главным Управлением гидрометеорологической службы при Совете Министров СССР, 1967 год. Полистал, отложил в сторону, огляделся. Всё хранило на себе явные признаки запустения: дверцы настенных шкафчиков распахнуты, на пыльной полке в гордом одиночестве томилась надорванная пачка с остатками грязно-серой соли, на столе банка из-под рыбных консервов с закаменевшими окурками. Там же, на столе, и лежал этот журнал: обложка в бурых витиеватых разводах, листы разграфлёны вручную особым образом. С виду обычная домовая книга, обшарпанная, но целая. На титульном листе заголовок: «Книжка КМ-1 для записи метеорологических наблюдений». Учёт вели два дежурных, строчки аккуратные, убористым почерком, выстроены в столбик:

Температура воды...

Направление ветра... метров в секунду;

Температура воздуха... (сухой термометр, смоченный, минимальный (спирт, штифт);

Облачность (высота нижней границы, форма облаков);

Количество осадков... в миллиметрах.

И цифры, цифры, цифры...

Значение одних разгадал бы и несведущий, но большей частью какие-то коды, значки для посвящённых. Изредка в эти сухие сводки врывалась эмоциональная, мирская запись:

«До вертолёта 29 дней. Ура!!!!!!!!!!!»

Страницы сменяли одна другую. Таяла вожделенная цифра, отделявшая затворников от возвращения на большую землю. Осталось «20 дней», потом «17», «10», «9»... Упоминание о вертолёте стало более частым, нетерпимым... Понятно, люди небалованные, привыкшие к испытаниям, но, как ни крути, на большой земле их ждут блага цивилизации: тут тебе и бесперебойный электрический свет, и паровое отопление, и тёплый санузел с троном, блистающим белизной... Вечером - любимый фильм с пивком в уютном кресле или новости с чашкой ароматного сладкого чая. Да мало ли что ещё... Остаётся лишь определиться с выбором (одной рукой не ухватишь за грудь и за...) Да, самое главное, на далёкой большой земле - любимые жёны, дети.

А к тому времени, судя по данным метеонаблюдений, раздухарилась, разбуянилась осень с резкими скачками атмосферного давления, хлёсткими порывами шквалистого океанского ветра, первыми ночными заморозками и неистовыми штормами. Приближалась зима. И вдруг обратный отсчёт обрывается...

Спустя несколько страниц сдержанно-гневная надпись:

«3-й день нет вертолёта»

Начиная с этого места, в череде служебной информации - лаконичных, не допускающих суесловия сводках - обязательно следовала приписка. Почерк менялся через день: то он аккуратный, красивый, с одинаковым уклоном вправо, то дёрганый, насилу читаемый. Цифра неудержимо росла, не менялся лишь текст:

«5-й день нет вертолёта», «6-й...», «7-й...»

Фразы становились драматичнее:

«Кончилось питание рации».

«Топливо - на нуле. Хоть разбирай домик и жги по доскам».

«Сегодня закончились последние продукты».

«Пятые сутки голодаем!»

Затем, скорее всего, в нарушение «Наставления», стали появляться литературные перлы. Точно алмазы в пустой породе. Цветы на асфальте!.. Язык из официального, сухого, становился богаче, образней, гуще...

«Суки! Забыли про нас».

«Гады, немцы!» [1]

«Вернусь, контору сожгу нах...й!!!»

А дальше - стихи... Яркие, душевные!.. Про Северный Ледовитый океан, про маленький островок, затерянный на бескрайных просторах, про тепло человеческих отношений и крепкую мужскую дружбу. Я жадно вчитывался в строки, пылающие огнём русского языка, представляя себе двух суровых бородатых мужчин, голодных, замёрзших... забытых. И, главное, внизу такая приписка:

«Сие - мои первые поэтические творения!»

С тихим восторгом перелистываю очередную страницу. Наотмашь бьёт крик:

«Ваня сука!!!!!!!!!!!!!!!!!!»

И ниже, как ни в чём не бывало, ровным каллиграфическим почерком:

Температура поверхности почвы... (срочная, минимальная, максимальная);

Влажность (гигрометр, точка росы)... в процентах;

Ветер (направление, скорость, максимальный порыв);

Давление (термометр при барометре, отсчёт)... в миллибарах.

И цифры, цифры, цифры с точностью до десятых...

Отлично помню, обращение «Ваня» не было огорожено запятыми, как то предписывают консервативные правила грамматики, но, поразительно, фраза ничуть не проиграла от этого. Сколько экспрессии, чувств! Искренних чувств к ближнему.

Последние сводки, странное дело, писаны одним почерком - аккуратным, наклонным. Второй, дёрганый, трудночитаемый, исчез...

***

Ближайший поезд в Беломорск уходил в час ночи.

Я расположился в зале ожидания, в углу, подальше от входа, от любопытных глаз, расспросов. Достал из рюкзака сочную копчёную колбасу, свежий ржаной хлеб, помидор, огурец. С аппетитом перекусил. Сверху, на десерт, - шоколадный батончик. Запил из фляжки холодной колодезной водой. Уплетать эти яства было тем приятней, что впереди - строгий пост. Прекратить любимую трапезу прямо сейчас не смел. Рано... Может случиться, в последний, самый решающий момент не хватит духу, откажусь от задуманного, и затея сорвётся. Аргументы желудка перевесят, заглушат все остальные. Нетушки! Нужно продолжать тело холить, ублажать лакомствами и, лишь когда ничего изменить нельзя, предложить довольствоваться пищей духовной. Исключительно! Чтобы и результат на выходе был соответствующий (человек, по сути - мясорубка: что запихнёшь, то и выйдет.) Да, я наконец отважился высадиться на необитаемом острове, искусственно создать «пограничную» ситуацию, принудить (!) к творчеству обожаемое естество, коли не хочет подобру... Срок заключения наметил пять суток. Пять дней и ночей. Вода на завтрак, обед, ужин... на полдник с ленчем. Собираюсь на время оградить себя от мира сего, отключить назойливый гам людской - «мutе» нажать. Ввести строгий карантин для тела, разума и души. Хочу сосредоточиться на главном!

Расчистить путь духу!

Чтоб вокруг только я и Бог.

И тогда вымолить у Него новые строчки...

Все остальные методики перепробовал. Не помогло...

От традиционных: «Учиться! Учиться! И ещё раз учиться!» - до экстравагантных, новомодных... Знакомые тоже не остаются безучастными - советы раздают щедро (все мы родом из страны Советов!) Встречаются, правда, рецепты совсем неожиданные... Сосед, к примеру, настаивает сменить фамилию:

- С какого перепугу? - изумился я.

- Она у тебя безликая. Выбери что-нибудь респектабельнее, типа Ватман, Рейсфедер, Кульман... Штангенциркуль, в конце концов. Вон у Малевича - каляки-маляки, нецветной квадрат, зато прославился. А ты бы, в пику ему, чёрный треугольник изобразил! Краски уйдёт в два раза меньше.

- Я не рисую - пишу.

- Какая разница?..

Вышел на перрон.

Влажная морось фантастическим гало окружала фонари.

Репродуктор громко скартавил:

- Внимание! С юга по втор-ррому пути проследует маневр-рровый. Г-ррраждане пассажиры, будьте остор-ррожны, не приближайтесь к краю платформы! - через минуту вдалеке показались три ярких огня, нарастал ритмичный гул: «тудун-дудун...», «тудун-дудун...», «тудун-дудун!» И неожиданно... в моём взлохмаченном, настёганном сознании бегущей строкой мелькнула фраза:

Поезд в час ночи тьму разорвёт...

Я перестал дышать...

Товарный состав приближался. Ступни улавливали дробь земли... Бормотание, погрохатывание вагонов усилилось: «тудун-дудун...», «тудун-дудун...», «тудун-дудун!» Моё сердце стучало ещё громче: «Дук-дук-дук!» И оно, пульсируя, вытолкнуло на-гора, на свет Божий следующую строчку:

Гул, стук колёс.

Отчаянье!

И дальше безостановочно:

Вагоны, вагоны... Землю з-знобит

н-нервной

дрожью

нечаянной.

Гулкое эхо скрипуче фонит:

«Нумерация с головы».

Тоска...

Посадку объявят и трескоток

слух царапнёт

у виска.

Безлюдный перрон равнодушен, тих.

И я, предъявив билет,

помедлив, навстречу своей судьбе,

шагну

через сонм

«нет».

Товарняк прошёл, утащив следом лязганье, грохот, суету, а я стоял с блокнотом, не веря до конца в то, что произошло. Всё бормотал, бубнил едва родившиеся строчки. Первые ритмические строки в моей жизни. Возможно, строй их не образует гармонии... Но лесенка-то кака красива?.. Без единого гвоздя, без топора. Я на верном пути! А ведь ещё вчера мог лишь срамную рифму ввернуть на вопрос «где?»

Мне довелось однажды слышать, как маститые поэты, признанные мэтры стихоумножения, перекидывались профессиональными терминами, снисходительно поучая школяра-децимэтра. Избранный пассаж я украдкой записал, неделю зубрил: «Русская просодия в её силлабо-тоническом классическом варианте требует строгого выполнения ряда фонетических, метроритмических, орфоэпических и стилистических ограничений в части стихотворного размера, ассонансно-аллитерационного звукоизвлечения, рифмы, цезурирования, спондеев и пиррихиев, структурного членения строфы и прочих формальных версификационных правил». Правда, мило?

Да, увы, мои строки несовершенны. Ежели их на Парнасе объявить стихами, за родню не признают, объявят «гадкими» и в итоге заклюют. А затем спустят с этой ажурной стихотворной лесенки меня вместе с моими «смехотворениями». Уже давно прибыл поезд, я нашёл указанный в билете вагон, место, уложил вещи, под стук колёс устроился на верхней полке, а сам всё представлял, как инквизиторы от литературы вгоняют колкие слова, будто иголки под ногти:

Не мог он ямба от хорея,

Как мы ни бились, отличить.

Я, понятно дело, не стою кулём: обзываюсь, горожу в ответ звукоряд гнусностей, пробую защитить своих крошек, но по существу предъявленных обвинений возразить не могу ни-че-го. Это - горькая правда.

Вагон на перегоне сильно тряхнуло... И...

Меня осенило: не нужно называть строки стихами!

Может, эт проза такая. Ну, да... Ритмическая проза. И вообще, проза с поэзией - родные сёстры. Чего ради их ссорить...

С этой сладкой, спасительной думкой безмятежно заснул.

Доставить меня на безлюдный остров взялся Семён Керчак - потомственный помор из местных. Кряжистый, угрюмый, шипастый. Раз в неделю он выходил в море на карбасе заготавливать водоросли. Туда - пустым, обратно - под завязку гружённый вяленым фукусом. На сегодня был запланирован очередной выход. В напарниках у него москвич с немусульманской фамилией:

- Салин, - представился щеголеватый мужчина, - почти «Сталин», только без «т». Андрей, по-англицки - анкл-Дрюня. [2]

- А по-карельски Оня!

Оня - школьный учитель биологии. Мужику тридцать лет, а успел объездить в поисках романтики всю России. На Белом море этой дури оказалось с избытком, вот и проводит здесь третий отпуск подряд. Выходило, помором он стал не по происхождению - добровольно.

Затее моей не удивился ни тот, ни другой:

- ...На своей воли на одинки идёшь. Бездельё - тоже рукоделье! - философски заметил Керчак. - У каждого в голове свои тараканы, мои тараканы к тебе не перебегут. Увезу, какой разговор. Высажу на голыш.

Оня сориентировался по лоцманской карте, сделал пометку:

- Крестик мы тебе поставим здеся.

- Спасибо!..

Фантазия!

Страшная сказка... превращалась в быль.

*

20 августа

Снаряжение я подбирал обстоятельно и на берегу, перед тем как отчалить, ещё раз всё сверил по списку: компас, спички, фонарик, часы, фляжка, нож, фотоаппарат, три чистых блокнота, две ручки, карандаш, запасные носки, кусок полиэтилена, дождевик, пара нижнего белья, носовые платки, туалетная бумага, комаринка... Ничего лишнего.

Оня заглянул в мой «поминальник»:

- Мазь можешь не брать. Комары там не выживают... А вот спальник возьми, я дам. И чайник понадобится, и топор. Скала безлесая, но штормом нет-нет да и выбросит брёвнышко. Плиту растопишь, попьёшь кипяточку, полегче станет. Пресная вода - в расщелинах...

- Нет уж...

Я не хотел брать воды даже из деревенской речки, которая принимала стоки бесчисленных бань. Мечталось непременно ключевой. Ближний родник, по местному «талец», за семь километров от села. Пришлось ехать туда специально, но последнюю волю узника, ссылаемого на голодный остров, поморы исполнили...

Начинался прилив. В одиннадцать по полной воде отчалили.

Ветер выпал северный, резкий. Пока выходили из устья Колежмы, пока шли, прикрываясь островами, волны игриво ласкались, угодливо тёрлись о борта карбаса. Между тем ветер свежел на глазах, и стоило высунуться из-за Мягострова на простор, там уж поджидали бодливые барашки. Со всего бега они ударяли в носовину лодки, опять разбегались и опять били, окатывая нас холодной солёной водой.

- Не знаю, удастся ли подойти встреч волне, - Керчак всматривался в закипающее море с тревогой. - Можно тебя, конечно, ближе, на Борщовых ссадить, да там соблазнов много: избушка поживей, в лесу грибы-ягоды, ларь с припасами: крупа, соль, макароны. Этта будет спокойно... Хотя, на всякий случай, полки в курене [3] нать осмотреть...

- Для чистоты эксперимента?

- Для него.

Разговор шёл на повышенных тонах, иначе море, словно бесцеремонная реклама по телику, слова не даст вымолвить, переорёт.

Оня от мачты пересел на корму, вплотную ко мне:

- Вообще ты верно придумал. С голодухи один мужик пиитом сделался!.. - Я, дурак, не забрал тогда журнала.

И всю дорогу он рассказывал про метеоролога, который перешёл на рифму в силу необоримых обстоятельств, поневоле. Я слушал, а сам укреплялся в своей догадке всё больше и больше: «Значит, неспроста такая идея в голову пришла! Имеет она право на жизнь».

- Подходим! - гаркнул Керчак, перекрикивая гул двигателя и морской рёв.

Впереди по курсу, на расстоянии мили, возвышался каменистый тёмный хребет, будто подводная лодка, всплывшая на поверхность.

- Как он называется? - прокричал я в ответ.

- Некак! Безымянный. Длиной метров двести, в ширину меньше ста. Растительность - лишайники да несколь ягод. Матера [4] - в двадцати километрах по морю, связи нет. Со стороны горе, с другой - море, с третьей - болото да мох, а с четвертой - ох!

Оня задорно рассмеялся:

- Просил отвезти в самую задницу? Тебе повезло. Этот остров - центр её. Анус!

- Здорово! - с тихим восторгом вырвалось у меня. - А назад когда?

- Може, в субботу приду, ране некак.

- Прекрасно, раньше не нужно...

- А хоть бы и нать, у тебя линейка [5] така.

К острову подходили с востока, затем вдоль подветренного берега прямиком в загубину к избе. Подпустив карбас метров на двести, с каменного пологого мыса поднялась пара огромных размашистых птиц. Белохвостые орланы! Приметный белый хвост, крючковатый клюв, сильные когтистые лапы. Они кружили над нами, подавая друг другу знаки. Оня с птичьего перевёл так:

- Возрадовались морские коршуны! Давненько не пробовали... печени человечьей.

- А вы, батенька, кровожадный.

- Человек - человеку друг, товарищ и волк!

Карбас, несмотря на внушительные размеры, подошёл к берегу почти вплотную. Мужики помогли отнести в избушку бачок с питьевой водой, скромные пожитки, устроили «формальный шмонец». Керчак по-хозяйски окинул взглядом обстановку, для верности пошарил рукой на верхней полке:

- Чисто! как и думал. Ни одной крохотки* - живи спокойно. Доспевай... [6] И пиши.

Они пожелали мне удачи и отчалили. Сперва отталкивались шестами, выводя карбас на глубину, затем подняли парус, ладья стала удаляться, удаляться, пока не превратилась в точку. А потом в морской дали растворилась и она.

Всё.

Сегодня, 20 августа 2012 года, я остался на необитаемом скалистом островке.

В Белом море...

Один.

Зашёл в избу. В сутолоке первых минут жильё рассмотреть не успел. Сейчас это делал не торопясь. Поморская изба просторная, светлая. Рубленная из вековых сосновых брёвен, с высоким потолком, она едва ли соответствовала скромному статусу лесной избушки и уж тем паче куреня (зря Керчак наговаривал). Вдоль стен широкие длинные нары, напротив входа вместительный обеденный стол, два окна, дровяная плита, плотная крепкая дверь. Что ещё нужно? Дух нежилой, не прибрано... Везде раскиданы стопки журналов, на полках пустые грязные склянки. Но это поправимо. Как учил мой любимый Экзюпери: «Встал поутру, умылся, привёл себя в порядок - и сразу же приведи в порядок свою планету». На верхней полке под руку попала пачка из-под печенья. В ней остаток кондитерской пыли - столовая ложка, не меньше. (Выбрасывать отчего-то не стал.) В коридоре запас чурок на топку. Мало. Эх! лучковку бы... На берегу заприметил сосновый топляк. Бревно, высушенное солнцем и ветром, аж серебрилось, но без пилы к нему не подступишься. Жалко. Август на Белом море уже не-лето [7]. Я собрал журналы: все, словно на подбор, «Мир книг». На обложках популярные темы: «консервируем без соли» и - смачная картинка с аппетитными овощами в банке... (Нет, в данный момент глядеть такое! противопоказано.) На другой - любовная сцена из женского романа: томная красавица целует джентльмена: «Джуд Деверд. Первые впечатления» (запоздали они с рекламой первых впечатлений.) На третьей обложке обыкновенный чёрт: огненный глазище, хищный вид. Подпись: «Кристиан Мёрк. Дорогой Джим». Нет, чего-чего, а Холуинов [8] здесь не допущу. Это во власти моей. Я оторвал глянец, сунул в печь.

- Ну что, дружище Джимми, начнём?

Страничка, прославляющая чертовщину, загораться не хотела. С третьей спички...

Для пущей верности над окнами, дверью, в углах я изобразил карандашом маленькие крестики - защита от нечисти. В журнале нашёл раздел, где рекламировались православные книги: «Вам поможет пресвятая Богородица», «Жития святых», «Православный календарь 2009 года», «Святой великомученик Пантелеймон»... Это то, что нужно. Разворот согнул пополам - иконками к свету, обложкой внутрь - положил на подоконник. Пускай будут на глазах, вдохновляют, направляют. Как стрелка компаса в хаотичном поиске влево-право постепенно сокращает амплитуду колебаний и, окончательно определившись, указывает направление «на север», так душа человека устремляется к небу.

Душа зорче разума, она не заплутает, она выведет...

К сосне вековой

притулившись спиной,

маску сбросив, молю:

- Во имя Отца и Сына

и Святаго

Духа...

Воистину Север - Юг

и Запад

с Востоком.

Стрелка магнитная, будь мне

оком.

Аминь!

- !!!

Сжёг бесовский лик, а может, напрасно? Може, лишнего наговаривают на товарища Дьявола, и люди по недомыслию изображают его в роли отрицательного героя? Что если миссия его необходима?!. Зам. по оперативной работе - неблагодарная, собачья должность.

Застелил стол куском полиэтилена - взял с собой от дождя, на случай непредвиденной ночёвки в лесу - достал фляжку с водой и... пообедал. Затем никакого заделья придумывать не стал, решил обследовать остров. Не для того, чтобы на манер Робинзона убедиться в его необитаемости, так, для порядку.

Рядом с избушкой - лесок. Телогрейкой накрыть! А между тем есть кустики черники, брусники. При желании соберу пясточку. Даже рябинка одна растёт, грозди оранжевые, незрелые - коли потянет на жор, кочевряжиться не будешь. Редкие кусты можжевельника плодоносили: рядом с зелёными бусинами зрелые - голубые. Попробовал на вкус - сладковатые опилки... Ещё в своих владениях обнаружил чёрные ягоды. Их называют кто шикшей, кто вороникой либо водяникой. И правда - на вкус водянистые, едва слащавые. Росли они на изумрудных колючках, ворсистым ковром устилающих вершину. А крупные, розовые с беловатым бочком, дегустировать не посмел. И правильно сделал. От старожилов узнал: не ест их ни человек, ни птица. Гаже ягода. Пальцами раздавил, внутри будто пенистый крахмал. Не ошибся, прихватив запас пресной воды. Питьевой здесь нет. В ложбинах повыше вода хоть и пресная, но тухлая, для питья не годная. А та, что прозрачная, пониже к урезу, во время шторма смешивается с морской - солоноватая на вкус. Хотя, может, (мелькнула догадка!) солоноватая по иной причине... Птицы подмываются в этих природных ваннах, оставляя благодарные размашистые отзывы. Пока перепрыгивал с камня на камень, чуть не соскользнул по склону на мокром лишайнике - он съехал вместе со мной, словно доска для виндсёрфинга. (А ведь Керчак предупреждал!) Стал передвигаться осторожнее.

С вершины скалы открылась взору особая северная, неяркая красота.

И неукротимая мощь!

Колючая морянка, студёная, злобная гнала высокую волну - предвестницу зимы, окантованную белоснежным гребнем. Волны с грохотом разбивались о скалистый берег, разбрасывая густую тяжёлую пену. А с подветренной стороны благодать... Штиль, тишина да редкие клики парящих чаек. Два тюленя, завидев меня, скользнули в воду с плоского камня и принялись нырять, точно играя в прятки - мордочки гладкие, умильные, как у ластящихся собачек.

Крики чаек... Ну-ка... ну-ка... Я машинально достал блокнот:

Вольные чайки Поморья -

не чета

сородичам

помойным.

Город с прогрессным благоустройством

иное

считает

достойным...

А тут не летают троллейбусы

и без подогрева кровать.

Зато в Беломорье каждый тебе

при встрече

желает

здравствовать.

Край здесь суровый и правильный.

На Севере просто не выжить хитря.

Ловчить, запираться нет смысла...

Таким...

от медузы

не будет

житья!

Чувство эйфории распахнуло душу навстречу хмурому ветру...

Потоптался на месте, подошёл к краю обрыва. Поуспокоился. Опять переключился «на приём»: остров мой представлял вытянутую гранитную скалу, испещрённую глубокими расщелинами, трещинами; с мола в солёную пучину уходили четыре каменистых гряды - по местному «корги» - покрытых мхом и редким можжевельником. Будто в морщинистой ладони великана покоилась зелёная пушистая варежка...

Никогда раньше не отмечал по часам морские циклы, сейчас такая возможность представилась. По данным на 19-е августа выходило: в 11.00 - максимальный уровень, «полна вода», в 17.00 - минимальный. Вода пошла на убыль - куйпога - в мировой ванне открыли сливную пробку. На глинистом дне остались борозды: сказочный гигант волоком тащил упиравшееся море прочь от берега. Дно оголилось - кечкара. По обсохшему морю шанс добраться от острова к острову, до самого материка. Куйпога, кечкара... До сих пор путался бы в этих поморских терминах, кабы не тамошний фольклор: «Готовился к свиданке - полна вода, до дела дошло - куйпога!»

Непривычно идти по обнажённому морскому дну с редкими лужицами грязи, обходя огромные обсохшие валуны, охапки фукуса, ракушек, медуз, распластавшихся на песке фиолетовым заливным.

Северный ветер траву пригнул.

Полна вода, куйпога.

Рукой подать до материка,

да шальна волна - не слуга!

А глянь, через шесть часов, чудеса:

не нужно плыть за кормой.

По морю ступай, аки посуху.

Кечкара - путь домой!

Ну домой, положим, засобирался рановато... Пока ещё не одолел ни одной ночи. Впереди десять отливов, столько же приливов: в сутках две воды. Как выяснилось позднее, цикл этот с каждым днём сдвигается по часовой стрелке на тридцать минут.

Наступление воды во время прилива глазом приметить трудно. Не доходя одного шага до кромки, сделал сапогом отпечаток на липком глинистом дне - края ямки взбухли, образовав бортик. Засёк время. Десять минут ушло на то, чтобы рассол преодолел расстояние в полметра, ещё минут десять и первая струйка перетекла через бортик, заполнила ямку-след. Но ведь морю нужно покрыть километры отмелей. Разве такое возможно? Да чего там?.. Эти несмелые разводы запросто собрать половой тряпкой. Словно сосед сверху забыл кран открытым, вот немного и просочилось...Казалось, вода никогда больше не вернётся, а та водная стихия, что недавно хозяйничала тут, - сон, мираж. И никогда не ходить колежомским поморам на карбасах. Между тем, пока я фантазировал, водица прибывала и прибывала. Она поднялась мне по щиколотку, ползла выше. До слуха доносилось перешёптывание воды с песком - так весной, в знойную апрельскую погоду, слышно, как тает снег.

Вернулся на берег к избушке. Воткнул в дно тростинку с отметинами, стал ждать. Мой самодельный водомер показал: вода прибывает со скоростью сантиметр в две минуты. Прошло три часа, и так же, как испокон веков, море заполнило всю прибрежную часть, затопило дно, отвоевало у суши спорную территорию, соединив Колежму с открытым морем. Камень у берега возвышался на метр - скрыло полностью. Прилив, как время, не умолим.

И вновь выпорхнули на волю строчки:

Белое море. Прилив - отлив.

Р-ррокочут морские часы.

Сколько они отмерят мне

дорог по жизни пройти?

Морские мили сухопутных длинней,

но они ведут строже счёт.

Море, качаясь вперёд-назад,

раскачки другим не даёт.

Вот тебе раз! второй день, как покинул дом, и - пятое проза-творение.

А море действительно партнёр серьёзный. С ним шутки шутить не стоит. К морюшку надо с уважением, на Вы... Пытаться наказать, высечь - неблагодарное дело [9]. (Хвалилась синица, что море зажжёт!) Не стоит на него и обижаться понапрасну, оговаривать. К примеру, морскую болезнь у меня вызывает вовсе не море - люди!

В темени вышел на берег.

Ветер стих, небо вызвездилось, заметно похолодало.

На чёрно-бархатном космическом полотнище проявились тонкие белёсые разводы. Вначале малозаметные, они делались ярче, расширялись. Вскоре по небу, из края в край, протянулся светящийся шлейф. Словно золотисто-зеленоватый дымчатый шарф кокетки-ночи... Северное сияние - жди скорой зимы. В крепко срубленной избе обнаружились щели. Полуночный ветер заглядывал ко мне в гости, перелистывал страницы журнала на подоконнике, тихонько охал от удивления... Я с головой закутался в спальник, укрылся поверх курткой и покойно заснул. В эту тихую, не по-летнему студёную ночь - первую ночь на острове Творчества - мне чудно спалось.

*

21 августа

Под утро снилось солнышко, нежное, ласковое... снилась доча.

В полусне-полуяви начали всплывать слова, строчка за строчкой. Они послушно выстраивались, поправляя друг дружку, как малыши на утреннике в детсаду:

Дочушка Катюня -

Стебелёк с особинкой.

Величает муж тебя

Ласково «микробинкой».

Добротой своею

Зарази весь мир!

Славный на планете

Люд устроит пир.

Солнце загостилось

В волосах твоих.

Мне на радость снилось,

Будто греюсь в них.

Долго лежал, не шевелясь, не желая выпускать тепло словушек.

Наконец вспомнил генералиссимуса Суворова, его спартанское самовоспитание. Себя тужился представить им. Но до зарядки, обливания студёной водой, скачек верхом дело так и не дошло. Вяло поднялся, брезгливо побрызгался. Вероятно, в процессе трансформации - не туда нажал, либо мало тужился.

Обошёл остров вторично, вдоль-поперёк, из края в край. Передвигаясь береговой кромкой, спугнул выводок чаек. Ещё не слётки, птенцы, пушистые, крупные, мышастого цвета. С гомоном шарахнулись от меня, поплюхались в воду и, рассекая морскую гладь, скрылись за гранитным уступом... На берегу остались нежные пёрышки, беспомощные, слабые, они не могут вознести птицу ввысь, не позволяют уверенно, свободно парить в небе, но постепенно, Бог даст, окрепнут. Поднял одно, разжал пальцы - ветер пёрышко подхватил и унёс. Поодаль нашёл большое гусиное перо. Вспомнились хищные коршуны, пророчества Они... Немного же осталось от собрата-писателя. А тоже, небось, грезил о всемирной славе. Перо не выбросил, взял с собой. В комплект к нему, подобрал дощечку, отшлифованную морской волной. Выдавил сучок, один край досочки приподнял, установил в избушке на рабочем столе, в отверстие вставил перо. Получился настоящий писательский набор, даже лучше: перо - вечное, чернильница - бездонная. Только строчи!

В полдень совместил завтрак, обед и ужин: набрал по ягодке целую пригоршню брусники с черникой, вдогон - десяток плодов можжевельника. Пора за работу! Пробовал найти «писательское кресло» на скалистых террасах. Ничего приличного подыскать не удалось: где подставка под ноги низковата, где сиденье узкое, где уклон спинки не тот. Одно место вроде выбрал, так ветер в лицо. (Ветер, кстати, - очень к стати! - сменился с северного на западный: стало заметно теплее, словно дверь в холодный погреб прикрыли.) В общем, раза четыре присаживался, доставал блокнот, карандаш, делал архиумное лицо - так казалось... (жаль, некому было заценить!) Однако ни единой строчки не накропал.

В эфир непрошено, с неуместным б-сарказмом, вторгся внутренний голос:

- «А вы, друзья, как ни садитесь...»...

- Э, нет!.. Так не пойдёт... Сделай одолжение, заткнись! Сейчас нужна не самокритика, которая сеет неуверенность, слабит... Нужен нездоровый кураж, вера в свою гениальность. Вера слепая, беспочвенная, маниакальная... Не идёт проза? Запрягу в качестве пристяжной Пегаса.

- Ох, мы с тобой насочиняем, ох, и наворотим!..

- Опять?!

- Молчу.

- Вот и молчи.

Вода пошла в жар, подпирала.

Я вернулся в вечеряющую избушку, присел на нары. Чрез оконце на меня глядели бездонные серые глаза ведуньи-ночи.

Белая ночь,

мир отдалив,

сердце томимое

небу откроет.

Мысли и сны

поровну поделив,

нет, не ответы... -

вопросов подбросит.

Одухотворённый, прилёг...

Хорошо!

В памяти всплывали родившиеся за эти дни ритмические строки...

Я вслух декламировал их, натыкался на неудобочитаемость, логические нестыковки, слова-булыжники. Они вырастали снова и снова, точно камни из-под земли на карельском поле. При свете затухающего дня выкорчёвывал их, вносил бесчисленные правки, слововычитая. С тем и заснул...

*

22 августа

Утром солнышко совсем невесёлое, в белёсой дымке. Ветер позавчера северный, вчера западный, сегодня южный. Крутит, финтит... Бардак! Так и вспомнишь «Одиссею» Гомера [12]:

И плот его ветры по бурному морю гоняли.

То вдруг Борею бросал его Нот, чтобы гнал пред собою,

То его Евр отдавал преследовать дальше Зефиру.

Третий день в ссылке, в заточении. Утро между тем перетекло в полдень. Не писалось. В дневнике так честно и указал: «Не пишется ничего».

Помолился и... началось:

Занозила душу тоска...

Растерял себя, расплескал.

Заплутал средь мирских затей

и от проповедей устал.

Люди - сила, но пробил час:

только сам себе можешь помочь.

Отрекись

от соблазна

«слыть».

Пуповину

сгрызи

прочь!

Удались в одинокий скит,

где сойдёт мишуры линь.

И смиренной молитвой взывай

богоносных небес синь.

По всей душе елеем растворилась сладкая благодать...

Незаметно, в пустых заботах пролетел день.

Две ночи терпел без спасительного огня, горячего кипятка. Баста! Наколол дров, уложил в топку. Печная дверка висит боком на медных паутинках-проволочках, одна петля отломана. Толком не закрыть. Кое-как... В чайник налил ключевой воды, кинул кусок чаги. Уже будет не пустой кипяток. За окном стало накрапывать. Верно подмечено: западный ветер плаксун [11] - плачет, дождь приносит. Сквозь прозрачную пелену всё вокруг сделалось одноцветным. Ну и пускай себе льёт... А в моей светёлке затеплилась печурка. Дверку открыл настежь, сижу, любуюсь алым пламенем. Постепенно изба наполнилась жилым духом, словно жизнь вдохнули. Нужно только не переборщить, иначе вслед за уютом могут просочиться и мысли благоустроенные, изнеженные. Загудел чайник, запыхтел, радостно забренчал крышкой. Спасибо тебе, хозяюшка-изба!

Запросилась на бумагу строфа, ещё одна... Они появлялись сами по себе, я старался их ничем не спугнуть, чтоб случайно не загасить зыбкий огонёк.

Избы поморов, избы поморов.

Сколь вами сложено судеб и былей.

Сколько вы видели радости-горя...

приняли боли.

Стылая печь. Закопчённые стены.

Чёрная дверь и в углу образок.

В этом бушующем мире несказок

стали моим вы приютом веры.

Белого моря старцы седые.

К вам за советом, за светом иду.

Вы утешаете, вы же и лечите.

Избы поморов - кузница слов.

Я в своём сердце принёс уголёк вам...

Печка затеплится - молодость вспомните.

Радостным гулом тогда ободрите.

Только, родные мои,

не молчите!..

Навернулись слёзы.

Вспомнил об ушедших родителях, будто к ним обращался...

Существует расхожее выражение: «сопутствовала удача, поскольку звёзды сошлись на небе». Не знаю... С моим творчеством наоборот. Должны все чёрные дыры слиться в одну большуханскую... Лишь тогда. Сто раз поминаю Сергея Довлатова: «от хорошей жизни писателем не станешь». Правильно говорил! Когда на кухонном столе идёт парок от горячих пирогов, жена - ласкова, дети - предупредительно-внимательны, страна - вся из себя заботлива, гости - долгожданны, ты здоров, безрассуден, слегка пьян, нужно быть полным идиотом, чтобы всё это отодвинуть и схватиться за перо. Или, тем паче, упереться сюда, за тридевять земель, на край земли... в одинокую избушку на Белое море, где насильничая себя, побуждать к словосложению. Когда безоблачно, лично мне не пишется. Организму для творчества требуются особые, «тепличные» условия. То есть перечисленные события должны зеркально поменяться: ты как стёклышко трезв, рассудителен, дети разнузданно-вызывающе дерзят, страна отбилась от рук, жена...

И вот всё сошлось: я в голоде-холоде, позабыт-позаброшен на необитаемом острове. Испытываю на себе лекарство от хандры - солёную воду: пот, слёзы и море.

*

23 августа

На острове четвёртый день. Ночь промучился, проворочался. То жарко, то жёстко, то беспричинно страшно. Утром солнце выбивалось, выбивалось, да так и не выглянуло, серая мгла затянула мир. Настроение столбиком барометра ползло вниз.

Послесмертье. Час расплаты!

Длинный список дел, делишек.

И на все есть свой свидетель...

И